Сердце с горьким ядом (ЛП) - Уивер Бринн

Я сияю и укладываюсь головой ей на колени. Эдия убирает волосы с моего лица и смотрит на меня с улыбкой, но в ее глазах — глубокая печаль. Они блестят. Думаю, она понимает. Это наши последние дни, последние часы. Надеяться уже не на что, кроме как провести эти мгновения вместе.

— When I was young, I never needed anyone, and making love was just for fun. Those days are gone...

Я закрываю глаза. Засыпаю… изможденная, сломленная. И на этот раз мне не снится ничего.

Тихие голоса вырывают меня из сна. Моя голова по-прежнему лежит на коленях у Эдии. Она прижимает меня к себе, словно пытаясь укрыть в тени своих рук.

— Мне понадобятся образцы, — говорит незнакомый мужчина. Человек. Его запах разъедает мое горло, будто огнем. Судя по тембру голоса, он немолод. Акцент знакомый. Швейцарский, кажется. Он звучит нервно и неуместно. Как и все мы здесь.

— Мы предоставим все необходимое, — отвечает стражник.

Я выглядываю из-за рук Эдии и смотрю на дверь. Стражи стоят по бокам от невысокого мужчины лет шестидесяти. Он поправляет очки в серебряной оправе и смотрит на меня с жалостью и отвращением, едва прикрытыми маской страха и профессиональной холодности. Проводит рукой по лысой голове и поворачивается к одному из стражников.

— Проводите меня в лабораторию, — говорит он, и стражник кивает. Ученый. Как забавно.

Трое уходят, и мое сердце сжимается в груди, будто пытаясь вырваться.

— Что, черт возьми, происходит? — шепчет Эдия, ослабляя хватку, чтобы увидеть мой ответ.

«Новые эксперименты, наверное», — показываю жестами. Вряд ли нам долго придется гадать.

Мы сидим в тишине, прислушиваясь к звукам шагов, звяканью ключей или голосам в коридоре. Я наблюдаю, как Эдия смотрит на прутья нашей клетки. Обсидиановое ожерелье на ее шее оставляет на коже волдыри от магии, но Эдия ни разу не пожаловалась.

Когда она наконец опускает взгляд, я улыбаюсь, с трудом сглатывая ком в горле.

«Я люблю тебя, Эдия», — показываю я.

— Заткнись, — говорит она. Слезы уже застилают ее глаза. Не знаю, смогу ли снова видеть ее плачущей. Я улыбаюсь еще шире. Но внезапный звук срывает улыбку с моего лица.

Лязг в конце коридора.

Два пары сапог. Звяканье ключей отражается от каменных стен.

Сердце подступает к горлу, но я заставляю его успокоится, глядя в глаза Эдии. Ее черный, как оникс, взгляд наполняется скорбью, затмевая свет, что был там мгновение назад.

«Скоро увидимся», — показываю я, прежде чем крепко обнять ее. Ее плечи дрожат в моих объятиях.

— Надеюсь, родная, — шепчет Эдия, цепляясь за мои грязные, окровавленные рукава.

Стражник вырывает меня из ее рук, хватка его железная. Эдия вскрикивает, но ее отбрасывают ударом, и она падает на спину. Ее лицо — последнее, что я вижу: морщины отчаяния на лбу, слезы, блестящие на темной коже.

«Все хорошо», — пытаюсь сказать я, но не издаю ни звука, пока стражи тащат меня из клетки. Чертовы Жнецы. Надо было следовать плану. Надо было спалить это место дотла. Идиотка. Все, что я обещала не делать, — сделала. Все, что должна была сделать, — не сделала. И теперь мне конец. Хуже всего — я подвела лучшую подругу. Эта мысль гложет меня снова и снова. Я пытаюсь подавить ее, но не могу. Слезы застилают глаза, и я беззвучно твержу: «Прости». Мои окровавленные пальцы скребут пол, пока я пытаюсь встать. Не хочу, чтобы Эдия видела меня такой. Но я бессильна.

Эдия кричит мое имя, когда дверь захлопывается. Она бросается к прутьям, и последнее, что я вижу, — ее руки, сжимающие железо. Последнее, что слышу, — ее голос, зовущий меня.

ГЛАВА 3

Я не могу перестать дрожать.

Это чертовски унизительно. Серьезно.

Я вампирша, которой пять тысяч лет, пережившая всевозможные ужасы за века существования, а сейчас трясусь при виде хрупкого старика с иглой в руке.

По крайней мере, лысый ученый выглядит не более комфортно в этой ситуации, чем я. Его кадык вздрагивает при сглатывании, отчего мое собственное горло сжимается от голода. Шприц дрожит в его руке. Галл наблюдает в стороне с отсутствующим выражением лица, его мощные мускулы напрягаются, когда он скрещивает руки на груди. Я сверлю взглядом линии татуировок, выступающие из-под закатанных рукавов. Он даже не рядом, а мне уже страшно. Ему не нужно прикасаться ко мне. Ему даже не нужно быть в этой комнате.

Все из-за этого стола. Этого места. Этих серебряных наручников, сковывающих мои запястья и лодыжки. Из-за этого бесконечного цикла, день за днем за чертовым днем.

Я не знаю, сколько времени прошло. Может, двадцать? Тридцать? Моя безупречная вампирская память определенно подвела меня в первые дни заточения. Часы сливались воедино — бесконечная череда рвоты, судорог, пота и дрожи. Но с тех пор, как мое состояние стабилизировалось до постоянного уровня боли и отчаяния, я запомнила каждую деталь этого места.

Вот серебряный стол, где Галл хранит свои инструменты. На нем есть блестящее пятно у левого края — вмятина, отражающая свет лампы.

Вот выступ на стене напротив, темнее остальных. На этом я сосредотачиваюсь. В самые тяжелые моменты я представляла, как она поглощает мою боль, пока Галл вбивал молот в мои кости или вонзал скальпель в плоть.

Запах антисептика. Иногда я придумываю истории, чтобы развлечь себя — как он его достал? Мне нравится представлять, как Галл пробирается в Мир Живых, стоит в очереди в аптеке за спиртом, пока женщина перед ним покупает лотерейные билеты. Как он раздражается, но бессилен против человеческих норм поведения. Мне нравится мысль, что хоть раз он был беспомощным.

Я ищу что угодно, что унесет меня подальше от моего тела, хоть на мгновение. Лишь бы не воспоминания. Это единственное условие, которое я себе поставила. Почему? Потому что если я хочу выжить с разбитым телом в этой комнате, я не могла позволить себе жить с разбитым сердцем. Все эти дни я позволяла себе эту роскошь только в камере с Эдией. И это действительно роскошь — утонуть в своей скорби. Как погрузиться в горячую ванну. Как лежать под шелковыми простынями Жнеца, чувствуя, как его пальцы скользят по моей коже.

Но я больше не могу так продолжать. Я знаю, они никогда не отпустят меня. Жнецы не дадут мне быстрой смерти в Царстве Теней — не после преступления, которое я против них совершила. Я оружие, которое они не могут починить или разгадать. И даже если этот старичок справится, я отказываюсь сражаться за Царство Теней. Я лишь оттягиваю неизбежное, продолжая бороться за выживание.

Поэтому в этот раз, когда старик затягивает жгут на моей руке и простукивает ослабленную вену, я позволяю себе погрузиться в воспоминания. Воспоминания о Жнеце, его руке на моей спине, когда он наклонил меня в танце в Bit Akalum. Его ладони на моей щеке, когда он смотрел на меня с такой печалью у каирского кафе. Его поцелуй, когда он прижал меня к стене в своей спальне.

И каждое его слово возвращается ко мне вместе с образами, проносящимися в сознании.

«Ты разрушаешь мои стены, оставляешь беззащитным», — сказал он тогда в своей комнате, шепча слова мне в кожу.

«Если ты окажешься в ловушке в Царстве Света, я все равно найду тебя», — сказал он, проводя пальцем по моей щеке, его лицо прекрасное в свете ламп и проезжающих машин у рынка Хан аль-Халили.

«Попробуешь мне довериться?» — спросил он, когда песня смолкла, а наш танец закончился. И хотя я лишь улыбнулась в ответ, я сделала это. Доверилась ему.

Ему. Ашену.

И каждое его слово было ложью.

Я закрываю глаза, и слезы катятся по моей коже.

Я не чувствую укола иглы. Не замечаю, когда жгут снимают с руки. Лишь запах собственной крови, когда сталь извлекают из моей кожи, дает мне понять, что процедура уже закончилась.

— Мне нужно время для анализа образца, — говорит ученый. Я открываю глаза и вижу, как он поворачивается к Галлу, закрывает иглу и убирает пробирку с кровью в карман халата.