Дело смерти (ЛП) - Халле Карина

— Погодите, можно ещё раз? — пытаюсь вернуть его я.

— Прости, — нервно смеётся она, быстро убирая его в задний карман. — Знаю, это тяжело, но ты привыкнешь. Все потом говорят, что стали больше ценить обычные звонки по стационарному телефону. Пятничные вечера станут твоим ритуалом. И конечно же…

Дэвид кашляет, обрывая её.

— Теперь, когда сложная часть позади, давай покажу тебе комнату. — Он на мгновение касается моей спины, затем кивает Мишель. — Спасибо.

— Да, конечно. — Она юркает обратно в офис.

Но я не могу перестать думать о телефоне. О фотографии, которая должна была быть там: бабушка за год до смерти, в один из тех редких моментов, когда болезнь Альцгеймера ненадолго отпускала её. Она посмотрела на меня и сказала: «Сидни» — с такой любовью, что у меня до сих пор сжимается сердце. Это фото всегда было моими обоями.

Но когда я взглянула на экран, на секунду мелькнуло другое фото — сделанное в тот же день, но раньше. На нём бабушка злилась, смотрела в камеру смущённо и требовательно, словно хотела, чтобы я ушла.

Предупреждая.

ГЛАВА 2

— Здесь будут жить все твои коллеги-студенты, — говорит Дэвид, когда мы поднимаемся на второй этаж. Несмотря на день, здесь царит полумрак — лишь несколько бра на деревянных стенах слабо освещают коридор, по обе стороны которого расположено по шесть дверей, и ещё пара в самом конце. Есть здесь что-то жутковатое, чего я не ожидала, хотя, возможно, это связано с моим беспокойством из-за фотографии бабушки.

«Ты всё выдумываешь», — говорю я себе. — «Ты же знаешь, что не меняла фото. А если и меняла, то, наверное, просто случайно выбрала другое».

— А твоя комната вот здесь. — Он указывает на дверь рядом с лестницей. На деревянной табличке выгравировано «Комната 1» с изображением дерева мадроны. — Душевые в конце коридора. Есть ещё душ в плавучей лаборатории для тех, кто занимается дайвингом. В каждой комнате есть раковина и туалет.

Он достаёт пару старомодных ключей, словно из готического фильма, снимает один с кольца и протягивает мне.

— Понимаю, — говорит он, заметив мою усмешку, — Но эти комнаты раньше принадлежали рабочим консервной фабрики, зачем менять замки?

Я откашливаюсь, сжимая ключ в ладони.

— А второй ключ остаётся у вас?

— Мы никогда не входим в комнаты студентов без их разрешения. — Он слегка улыбается. — Но ключи легко потерять, поэтому мы предпочитаем хранить запасной. Не волнуйся, для доступа в лабораторию у тебя будет персональная ключ-карта. Хотя бы здесь мы обновили технологии.

«Надеюсь», — думаю я, вставляя ключ в замок. Он поворачивается с приятным щелчком.

Я открываю дверь и заглядываю внутрь. Комната небольшая, но уютная: с окном, выходящим на огромный кедр, сквозь ветви которого виднеются другие здания. На стенах — масляная картина с морской звездой в приливном бассейне и вороном на ветке тсуги. Напротив двуспальной кровати с вышитым красно-чёрным покрывалом стоит массивный дубовый гардероб.

— Это работа народа Кватсино, — с гордостью замечает Дэвид. — Поселение граничит с их исконными землями, и мы гордимся сотрудничеством с ними.

Ну да, ну да. Звучит, будто он читает по бумажке. Обычно, когда корпорации вторгаются на земли коренных народов, последним достаются лишь крохи. Вряд ли фонд Мадрона с его деньгами и грантами заботится об их интересах.

Часы Дэвида пищат, и он хмурится, взглянув на них.

— Прости, Сидни, мне нужно идти, — говорит он с быстрой, формальной улыбкой. — Устраивайся поудобнее. Я проверю твой багаж и скоро вернусь, чтобы продолжить экскурсию. — Он достаёт из кармана сложенный лист бумаги и суёт мне в руки. — Вот карта, чтобы сориентироваться. На обороте — твоё расписание, но оно может меняться. В ящике тумбочки лежат часы. Они тебе понадобятся.

Затем он разворачивается и выходит, закрывая за собой дверь.

Я смотрю прямо, удивлённая его внезапным уходом, затем открываю ящик и достаю пластиковые часы с логотипом фонда Мадрона. Они такие дешёвые и простые, что даже не поддерживают таймер — это будет настоящим проклятием, хотя, к счастью, у кровати есть будильник.

Я засовываю часы в карман и решаю воспользоваться туалетом — крошечным помещением с раковиной и унитазом. Над унитазом висит винтажная вышивка с изображением моего любимого гриба, Omphalotus nidiformis⁸, контуры которого выделены ярко-зелёным, словно подчёркивая его биолюминесценцию. Я заворожённо рассматриваю. Эти грибы известны как «призрачные», но их редко изображают в искусстве, и уж точно они не встречаются в этих краях. Может, в анкете был вопрос о любимом грибе, и они постарались декорировать комнату? Если так, это очень мило с их стороны.

Я сажусь на унитаз и разворачиваю карту, но не успеваю её изучить, как раздаётся стук в дверь.

— Иду! — кричу я, заканчиваю дела, мою руки и выхожу. Открываю дверь и вижу перед собой потрясающую женщину — высокую, с длинными светлыми волосами, в ярко-красном дождевике, в обтягивающих леггинсах и ботинках «Burberry» в клетку.

Возле нее мой багаж.

— Привет, — говорит она хрипловатым, томным голосом, словно сошедшим со страниц нуарного романа. — Вот твои вещи. — Она с ожиданием изучает меня своими ярко-зелёными глазами. Мне кажется, я её где-то видела.

— Привет. Да, спасибо. Я, наверное, должна дать тебе чаевые, — бормочу я, роясь в сумке, хотя знаю, что там нет мелочи.

— Не нужно. — Женщина закатывает чемодан и сумку внутрь, и её волосы, словно из рекламы «Pantene», пахнут жасмином. — Я не помощница. Просто увидела багаж на причале и решила помочь.

Я смотрю на неё, не понимая, ослепляет ли меня её красота или что-то ещё.

— Откуда я тебя знаю? — спрашиваю я и тут же осознаю, что сказала это вслух.

Она на секунду замирает с бесстрастным лицом, затем снова улыбается.

— Наверное, видела меня в кампусе. Стэнфорд, верно? Я не раз выступала перед биофаками, правда, на уровне докторантуры, — пауза. — Ты же получаешь степень магистра по биологии с упором на нейробиологию, да?

Я не отвожу взгляд.

— Ты работаешь на Мадрону.

— Здесь все работают на Мадрону, — отвечает она. — И следующие шестнадцать недель ты тоже. — Она протягивает руку. — Я Эверли. Доктор Эверли Джонстон.

Моя рука слабеет в её рукопожатии.

Доктор Эверли Джонстон — признанный гений и глава фонда Мадрона. Неудивительно, что она показалась знакомой. Именно её отец, Брэндон Джонстон, основал фонд много лет назад.

— Конечно, — говорю я, чувствуя себя глупо и убирая руку. — Прости, я не сразу поняла, кто ты.

Она широко улыбается, демонстрируя идеально белые зубы (наверняка виниры).

— Всё в порядке. Я не жду, что меня узнают. Предпочитаю оставаться в тени своей работы.

— Но ты же доктор Джонстон, — оправдываюсь я. — Я должна была догадаться. — Я видела несколько её интервью, хотя в последнее время она редко появляется в СМИ. Её отец сейчас чаще мелькает в прессе, поскольку основал фармацевтический филиал Мадрона, оставив фонд и исследования дочери — во всяком случае, так пишут.

— Пожалуйста, — она изящно машет рукой, — зови меня Эверли. Мы скоро станем здесь семьёй. Предпочитаю обращение по имени.

— Сидни, — неуклюже тычу в себя большим пальцем. — Но ты это уже знаешь.

— Я знаю о тебе всё, мисс Деник, — говорит она. — Это я рассматривала твою заявку и одобрила её. — Её взгляд скользит по мне, словно она впервые видит меня, и выражение лица смягчается. — Я очень рада, что ты здесь, Сидни. Ты особенная девушка.

Мои щёки горят. Я никогда не умела принимать комплименты или сантименты, а её слова звучат как смесь того и другого.

— Я тоже рада быть здесь, — отвечаю я. Больше, чем она может представить. Особенно когда всё это могут отнять в любой момент.

Я подала заявку в фонд Мадрона в январе как часть дипломного проекта. Фонд регулярно набирает стажёров на лето, и я решила попытать счастье, хотя знала, что конкуренция чудовищна.