Дело смерти (ЛП) - Халле Карина

К моему удивлению, меня приняли. Мои оценки были достаточно высоки, моё исследование тёмных грибов вызвало резонанс в микологических кругах, но, честно говоря, любая удача всегда застаёт меня врасплох — если не настораживает. Жизнь учит ожидать подвохов, и когда ты проходишь школу жёстких ударов, ждёшь их снова и снова.

Когда шок прошёл, я почувствовала облегчение — особенно узнав, что получу стипендию, которая очень мне поможет, ведь проживание и питание включены. Кроме того, я буду помогать исследователям в работе над использованием грибов в нейробиологии. Они уже добились успехов в лечении Альцгеймера с помощью местного, ранее неизвестного гриба, и поскольку эта болезнь мне так близка, я надеялась внести свой вклад — или хотя бы создать что-то значимое для диплома.

Но затем, как всегда, последовал удар.

Я облажалась.

Облажалась по-крупному.

Самосаботаж — моё второе имя.

И вот позавчера раздался звонок, которого я боялась, но знала, что он последует.

Меня лишили стипендии в Стэнфорде.

А значит, я не смогу закончить последний курс, потому что я в полной жопе, и платить за обучение нечем.

Но я чертовски точно не собиралась отказываться от этой возможности. Я не успела спросить у администрации, отменяется ли стажировка в Мадроне, поэтому решила рискнуть. Вчера, получив письмо от авиакомпании с билетом до Ванкувера, я сдала ключ от общежития, оставила вещи в гараже подруги Челси и сегодня села на самолёт.

Приземлившись в Ванкувере, я помчалась на гидроаэродром, молясь, чтобы меня посадили на последний рейс до Мадроны. Пилот спросил, я ли Сидни Деник, и допустил на борт вместе с двумя сотрудниками и Амани.

И вот, на грани отчаяния, я здесь.

Я просто не знаю, сколько времени у меня есть, пока кто-то не раскроет правду. Пока ни Дэвид, ни Эверли, ни администратор не заподозрили ничего странного. Все относятся ко мне так, будто я здесь на своём месте. Может, университет не свяжется с фондом; может, они будут рады избавиться от меня и просто забудут. Может, раз стипендию уже выплатили единоразово, её не отзовут.

А может, Дэвид так быстро выбежал, потому что ему только что позвонили из Стэнфорда, и через несколько минут мне придётся пережить унизительное возвращение на гидросамолёте.

От одной мысли сжимается грудь. Настоящий ужас. Получить шанс исполнения мечты — и тут же потерять всё.

Мне так нужна была эта победа.

Эверли откашливается, возвращая меня к реальности, и кивает на карту в моих руках.

— Дэвида вызвали по какому-то делу, что-то с солнечной электростанцией. Я могу провести тебе экскурсию. Хочешь сначала распаковать вещи или..?

— Нет, — быстро отвечаю я, засовывая карту в карман джинсов. — Позже распакую. — Если глава фонда предлагает показать мне всё лично, я не откажусь. Дэвид был нормальным, хоть и немного странным, но доктор Эверли Джонстон — легенда.

— Хорошо, — снова улыбается она. — Пойдём.

Она открывает дверь и оглядывается на меня через плечо, ожидая, когда я последую за ней.

Делаю дрожащий вдох. Часть меня, та, что ненавидит ложь, хочет во всём признаться прямо сейчас — лишь бы не носить этот груз, не жить в страхе, что в любой момент всё рухнет.

Другая часть хочет лгать до последнего, надеясь, что, даже если правда всплывёт, мне удастся убедить их оставить меня здесь.

Я сдерживаю страх.

Утаиваю правду.

Прячу подальше.

И следую за женщиной.

ГЛАВА 3

Очаровательно.

Буйно.

Мрачно до мурашек.

Поселение Мадрона — так Эверли называет весь этот уединённый мир — словно сошёл со страниц сказки братьев Гримм. В первые минуты я была слишком оглушена новыми впечатлениями, чтобы разглядеть его истинное лицо — возможно, мешал пристальный взгляд Дэвида, ловящий каждую мою реакцию. Но теперь оно раскрывается передо мной во всей своей двойственной красоте.

Территория дышит ухоженной дикостью: идеальные каменные тропинки вьются змеями под сводами кедров, источающих смолистый аромат. Земля устлана рыжей хвоей, будто древним ковром. Туман, всё ещё цепляющийся за макушки деревьев, начинает медленно сползать вниз, окутывая тёмные срубы зданий молочной пеленой. Вороны мелькают в ветвях, как тени забытых душ, украшая картину мистического совершенства.

Эверли ведёт меня налево, мимо исполинского тотема, стоящего на страже у причала. Мы проходим мимо столовой, где обедают студенты и приезжие исследователи, мимо западного домика, который служит общежитием и столовой для персонала, и мимо множества отдельных хижин, в которых живут основные исследователи. Эверли показывает на свой домик с видом на залив, номер шесть. Можно было ожидать, что женщина, стоящая во главе миллиардного фонда, выберет что-то помпезнее. Но именно эта непритязательность заставляет меня проникнуться к ней симпатией.

— Заходи в любое время. — Её голос звучит тепло, когда мы отдаляемся от её жилища. — Серьёзно. Днём, в полночь, на рассвете, если захочешь поговорить или просто помолчать рядом, моя дверь всегда открыта. Ты не одна здесь.

Фраза звучит как дружеское «я не начальница, а подруга», но что-то в её голосе заставляет задуматься: а почему мне вдруг понадобится ночная исповедь?

Она останавливается и указывает на тропинку, где деревья редеют, и я вижу поляну, на котором стоят лодки и пустые трейлеры.

— Если пойдём дальше, тебя ждёт «промокашка».

— Промокашка?

Она смеётся.

— Точно, забыла, что это канадский термин. Означает, что твои ботинки промокнут. Последние дни лило как из ведра, так что поля сейчас — сплошные лужи. Но тебе и не нужно будет туда ходить, разве что в лабораторию разведения. Или на поле под солнечной электростанцией — поиграть в бочче с пивом в ясный день. Погода ещё наладится. Всё остальное — технические постройки, которые поддерживают жизнь здесь.

Возвращаясь к главному зданию, она с гордостью рассказывает о самодостаточности комплекса: солнечные батареи, система очистки воды, огромные теплицы, сад, курятник и даже амбар с козами и свиньями.

— Если услышишь ночью душераздирающие вопли, не пугайся, это козы. — Её глаза лукаво блестят, заметив мою настороженность. — Они громкие и упрямые, а не потому, что мы их режем.

Что ж, хорошо, что сообщила.

— Что в плавучей лаборатории? — спрашиваю я, останавливаясь у причала. Прилив отступил, и трап почти вертикален, а воздух насыщен солёным запахом океана.

— Там насосы, резервуары и столы для кратковременного содержания морских образцов, — объясняет она. — Некоторые исследователи изучают только морское биоразнообразие и прибрежные экосистемы. Планктонов, морских звёзд, водоросли. Влияние климата на бактерии и вирусы в воде.

Хруст ветки за спиной заставляет меня обернуться.

Из-под деревьев выходит высокий мужчина и, не глядя на нас, направляется к причалу. По его сосредоточенному взгляду не скажешь, заметил ли он нас вообще.

А жаль. Потому что он, пожалуй, самый загадочный мужчина, которого я видела. Широкоплечий, в чёрном пальто, с короткими тёмно-рыжими волосами — цвета кедровой коры на закате. Его лицо словно высечено из мрамора знаменитым скульптором: острые скулы, сильная челюсть, лёгкая щетина. Даже рассеянный взгляд его холодных серых глаз кажется пронзительным, когда он осматривает туманный залив и спускается по крутому трапу.

— Это профессор Кинкейд, — тихо, но отрывисто говорит Эверли. — Он будет вести занятия в учебном центре вместе с профессором Тилденом.

Я наблюдаю, как Кинкейд шагает по причалу — легко и целеустремлённо — и поднимается на борт яхты, которую видела раньше.

— Это его лодка?

Она кивает.

— Он живёт на ней.

— «Митрандир», — вспоминаю я название. Как можно его забыть? Видимо, он фанат Толкина. — Погодите, тот самый Кинкейд, который писал тексты для сайта? Дэвид называл его доктором. Я не знала, что он будет преподавать.

Эверли молчит, пока я слежу, как он исчезает в каюте.