Укушенная (ЛП) - Грей Джордан Стефани

Уна поворачивается на своём стуле, прежде чем я успеваю ответить.

— Каликс, лорд Севери, здравствуйте.

— Не лорд, Уна. Ты это знаешь. — Каликс, не отрывая от меня взгляда, делает шаг вперёд. Это кажется угрожающим, так же как кровь на моей груди или записка, брошенная мне в спину, но он ничего не делает, только роняет книги мне в руки. От тяжести толстых текстов я чуть не валюсь на пол, но беру себя в руки и перекладываю их на туалетный столик. — Ещё книги, — коротко объясняет он. — Рождённые оборотнями читают их в детстве.

Я скрежещу зубами. Я ненавижу его, я ненавижу его, я ненавижу его.

— Ну и дела, спасибо. — Глядя на него, я почти забываю, что вообще когда-либо была смущена. Скорее, ярость приковывает меня к этому моменту. Это, кажется, укрепляет мою решимость. — Какой прекрасный жест.

Он усмехается, возводит взгляд к потолку и поворачивается к выходу. Однако, прежде чем он успевает уйти, служанка шарахается от него, будто Каликс разносит чуму. Одна из тех, кто скребет стену, задерживает дыхание, а другая роняет вазу, которую держит в руках, прямо там, где стоит. Фарфор разлетается на тысячи мелких осколков. Каликс не отрывает взгляда от потолка — он не выглядит удивлённым, просто… раздражённым. Я прищуриваюсь, наблюдая за ним и служанками, которые изо всех сил стараются избегать его.

Почему?

Прежде чем я успеваю как следует обдумать это, лорд Аллард кричит:

— Ты дура! — И я, моргнув, выхожу из оцепенения. Каликс застывает.

Лорд Аллард хватает горничную, которая уронила вазу, за её гофрированный воротник и поднимает её в воздух.

— Ты знаешь, в каком веке была сделана эта керамика?

Её карие глаза расширяются, и запах страха усиливается.

— Н-нет, милорд. Простите, милорд.

— Подними её, — требует он.

— Н-н-но… — горничная облизывает свои растущие клыки. — Милорд, я схожу за совком и метлой…

— Нет, — огрызается лорд Аллард. Его жёлтые глаза горят всё ярче и ярче. — Не перекидываясь, ты будешь использовать свои руки и подбирать каждый осколок до тех пор, пока пол не засверкает.

Он роняет её, и она приземляется прямо на острый фарфор. До нас доносится запах меди, когда её кровь стекает на землю. Однако она не плачет. Она даже не спорит. Задача невыполнима — осколки такие крошечные, что потребовались бы часы, чтобы очистить всё, не говоря уже о травмах. Но… она начинает собирать их. Собирает зазубренные остатки, их так много, что кажется, будто в её пальцы вонзились кристаллы. Алый цвет стекает по её руке. Она почти не моргает.

Принуждение, внезапно понимаю я. Он внушил ей.

Я, спотыкаясь, иду дальше в ванную, и Уна оттаскивает меня подальше от их взглядов. Это не имеет значения. Мне не нужно видеть горничную, чтобы почувствовать запах её крови и страха. Мне не нужно видеть лорда Алларда, чтобы почувствовать к нему отвращение. Он внушил ей это из-за разбитой вазы. Монстр. Ненависть пронизывает меня насквозь, высвобождая остатки моих когтей. Каликс бросает на меня взгляд и напрягается ещё больше. Тихо, едва слышно, он говорит:

— Ты никогда здесь не выживешь, Харт. — Затем, прежде чем он успевает уйти, добавляет: — Если ты знаешь, что для тебя лучше, держись от нас подальше. Держись подальше от принца.

Сидя на краю ванны и стараясь выровнять дыхание, у меня нет другого выбора, кроме как согласиться с ним.

18

Я просыпаюсь на полу своей совершенно новой комнаты от пронзительного крика.

Вздрогнув, я резко выпрямляюсь. Солнечный свет льётся в моё окно, калейдоскопом лаванды и сирени отражается от витражного стекла и скользит по моим обнажённым ногам. Обсидиановый ковёр подо мной скрипит, в голове пульсирует боль от соприкосновения с твёрдой землей, но от одного взгляда на роскошную кровать у меня внутри всё переворачивается. Напоминание о том, что я не только не подхожу для этого места, но и чувствую себя здесь небезопасно.

Ещё один крик, и я ещё глубже зарываюсь в своё фиолетовое одеяло. Я не могу точно определить, что это за звук, но знаю, что он где-то подо мной. Звук отдаётся эхом, сначала в моих барабанных перепонках, а затем и в черепе. Я вздрагиваю. Этот двор более жестокий, чем я могла себе представить, и у меня нет никакой власти. Даже несмотря на то, кто я… кем бы я ни была.

Эти крики должны принадлежать мне.

Вчерашние угрозы витают в воздухе, как и запах крови горничной. Кто бы ни посылал угрозы, он, должно быть, сильнее меня. Быстрее. Смертоноснее. Все в этом замке соответствуют этому профилю. Все в этом замке — монстры. И я… я не могу выпрямить ни один коготь. Я даже не могу удлинить свои клыки вне боя.

Что я буду делать, если Эви решит продолжить? Что я буду делать, если угрозы перерастут в нападения? Ответ звучит так же ясно, как последний крик.

Ничего. Прямо сейчас я ничего не могу сделать.

Я обхватываю голову руками и чувствую, как Селеста, словно призрак, стоит у меня за спиной, и её призрачный голос шепчет:

— Если ты умрёшь здесь, я умру тоже.

У меня болит грудь. Глаза горят. Я скучаю по ней. Я скучаю по ней, но не могу отомстить за неё таким образом. Какой-то жалкий, вышедший из-под контроля кошмар.

Что, чёрт возьми, мне теперь делать?

Тихий стук в дверь привлекает моё внимание, и я с трудом проглатываю свой страх и сожаление, прежде чем подняться на ноги.

— У-Уна? Входи.

— К сожалению, нет. — Синклер приоткрывает мою дверь — совсем чуть-чуть. Достаточно широко, чтобы проскользнуть внутрь и тихо закрыть её за собой. — Хотя я буду более чем счастлив искупать и одеть тебя, если ты этого захочешь.

Я пристально смотрю на него, крепко скрестив руки на груди под тонкой сорочкой, а он улыбается. Однако это не его обычная ухмылка. Она добрее. На его сверхъестественно красивом лице слегка изгибаются губы. Ложь.

— Ты выглядишь бодрее, — выдавливаю я из себя, голос слегка дрожит от страха. Он слышал крики? Ему не всё равно? — Для того, кому нравится притворяться, что меня не существует за стенами моей собственной комнаты.

— Не будь такой мелодраматичной. — Син распутывает тонкую корону из своих светлых волос и бросает её в тёмный угол моего нового чёрного туалетного столика. Золотое плетение звенит о крашеное дерево, но тут же забывается, когда он проводит рукой по своим только что распущенным волосам. — Я помахал тебе по крайней мере один раз.

— Конечно. После того, как Эви предложила вылить мне на голову чашку кипящего чая, если я приду на ужин.

— Вы с Эви не нравитесь друг другу. Кто я такой, чтобы вмешиваться?

Я качаю головой и отворачиваюсь от него; ничего другого я и не ожидала. Син и Эви, наверное, знают друг друга всю свою жизнь, и я… Я для них никто. Я всего лишь Укушенный оборотень, попавший в их мир.

— Чего вы хотите, Принц Синклер?

Его бордовые глаза прищуриваются, с каждой секундой становясь всё краснее в моей нежно-фиолетовой комнате. От стены до стены свисают тонкие занавески, а над моей пушистой кроватью водопадом вьётся глициния. Из трещин в крыше пробиваются фиолетовые розы, а рядом с готическим шкафом висит телевизор в чёрной раме, который воспроизводит успокаивающий саундтрек из белого шума. Пока нет ни одного канала. Уна сказала, что должна попытаться это исправить.

Син окидывает взглядом новейший декор, прежде чем опуститься в роскошное чёрное кресло и перекинуть ноги через край. Если бы не его непринуждённая поза, он мог бы сойти за портрет ангела эпохи Возрождения: позолоченные мускулы и атласные волосы, но эти глаза… Они выдают его силу за то, что она есть на самом деле — смертельную.

— Использование моего титула не имеет того негативного эффекта, на который ты надеешься, дорогая. Мне нравится, когда меня называют принцем.

Я фыркаю.

— Конечно, ты… — говорю я, но волна жара в моей груди заглушает остальные слова оскорбления. Знакомое тепло разливается у меня между рёбрами и пробирает до кончиков пальцев ног. Ложь.