Её взгляд — тёмный, бездонный. Полный боли.
Я понимаю, что, возможно, она вот-вот потеряет единственное, что напоминает ей о дружбе.
Мы с отцом уходим, я свищу Постре, чтобы следовала за нами.
Но её одиночество и боль остаются у меня в груди.
Две ночи спустя, как и было обещано, мы снова здесь: отец, Постре и я. Опять на кладбище, среди ладана, рун и начертанных в земле знаков. Не спрашивайте, я не разбираюсь, но покорно следовал указаниям отца, помогая ему готовить всё с заката.
Я сижу на корточках, устанавливая последнюю свечу на вершине нарисованного на земле многоугольника, когда чувствую, как сжимается живот — будто перед падением на американских горках, — а по спине разливается приятное покалывание, волосы на затылке встают дыбом. Поднимаю взгляд. Бах. Даже направлять его не нужно. Он сам тянется, как магнит. Как выстрел.
Вот она. Колетт, Дьяволица среди могил. И я понимаю: даже будь я слеп и глух, всё равно бы её нашёл. Потому что чувствую её внутри. Как компас, направляющий мои чувства.
Её глаза встречаются с моими, прямые, как стрела. Кажется, она тоже ощущает эту связь, от которой не сбежать. Две стороны одной монеты, бесконечно вращающейся в воздухе. Охотник и жертва, преследующие друг друга, не зная, кто есть кто.
Да, наверное, это заклятие держит нас в плену.
Я говорю себе: она вовсе не так красива, а я не такой дурак, когда она выходит из-за надгробий, а позади неё угасающий свет солнца истекает кровью. Распущенные волосы, венок из белых цветов, легкие волны ниспадают на соблазнительные линии её обнажённых ключиц. Простое белое платье, лёгкий ветер играет его подолом, скользя по её ногам.
У нас белый — цвет траура. Мы носим чёрное всю жизнь, но белое — для прощания. Свет, чтобы забрать страдания. Свет, чтобы вести души, посвятившие себя битве во тьме. Свет, чтобы отличаться от них, нелюдей, наших врагов и палачей.
Она не должна носить белое. Мы никогда не будем на одной стороне.
Я сжимаю кулаки и отвожу взгляд.
Она прекрасна, но это из-за проклятия.
Я скучаю по ней, но это из-за проклятия.
Я её ненавижу, но это — только моя вина.
Потому что это другая ненависть, не та, что испытывает мать, ненависть охотника к вампиру. Эта ненависть царапает и рвёт. Жгучая боль в груди, крик, застрявший в горле. Я хочу подойти, но стоит сделать шаг — я сгорю и забуду, кто я.
Когда она приближается, я отступаю к отцу. Он уже сидит на земле, скрестив ноги, перед ним раскрытая книга. Он и Дьяволица обмениваются взглядами. Кивок. Всё готово.
Мы ждем, пока земля разверзнется и Рони поднимется на поверхность. Разложившаяся, гниющая, тело, от которого смерть отвернулась.
С бесконечной нежностью Колетт вплетает ей в остатки волос цветы, надевает новое красивое платье — цвета охры, с оборками, — поверх её истлевших лохмотьев. Рони в восторге, кружится, смеётся, глядя, как летит подол. Потом бежит за своей левой рукой, которая отвалилась при выходе, и снова приделывает её к запястью.
Я подхожу. У меня тоже есть подарок. Плюшевый пёсик. Похож на Постре. Протягиваю его и заглядываю ей в единственный глаз с улыбкой. Мы слишком много играли по ночам, чтобы я не привязался к ней.
Настоящая Постре крутится вокруг, виляя хвостом, лижет Рони в лицо. Или прощается.
Потом мы оба делаем шаг назад и смотрим на отца. Он кивает. Пора.
— Нужно, чтобы она оставалась в центре, — предупреждает он Дьяволицу.
Я щёлкаю языком. Не самая простая задача. Наша малышка-нелюдь вечно неугомонна. Но Колетт согласно кивает.
— Я её удержу.
Берёт её за руку, бережно ведёт.
— Пойдём, расскажу тебе сказку. — Она усаживается и обнимает девочку, заключая её между скрещённых ног.
— Мы не знаем, как это повлияет на тебя, — говорит отец.
— Заклинание, чтобы найти покой? — вскидывает бровь Колетт.
Отец молча кивает.
— Возможно…
Колетт усмехается уголком губ.
— Пусть будет так.
Отец склоняет голову, принимая её решение, а у меня в животе неприятно тянет. Не предвкушение, не выброс адреналина. Нет, это сродни спазму. Тяжёлому, давящему, полному страха.
А если Колетт уйдёт? Если тоже…
«Мы выполнили бы свою работу», — шепчет голос. Голос, которому я должен верить.
Но моя нога не слушается. Делает шаг вперёд, будто пытаясь остановить это.
Я заставляю вторую ногу остаться на месте и замерзаю у края круга, наблюдая. Она не смотрит в ответ ни разу. Вся её концентрация на Рони. Она удерживает её в плену истории, нашёптываемой голосом, полным магии и тайн, пока отец начинает свои песнопения, призывая стихии.
Иногда Колетт поднимает глаза к небу, смотрит на созвездия, и я, не слыша её слов, представляю, что она рассказывает о девочке, мечтавшей о звёздах. Девочке в чёрном и серебре, которая танцевала под луной, думая, что её судьба — там, наверху, зовёт её. Пока не упала.
Поднимается потусторонний ветер, шевелит мои волосы, швыряет пыль в глаза. Листва кружится, земля поднимается в воздух. Верхушки деревьев гнутся. Птицы вспархивают прочь. Постре скулит, а Колетт сильнее прижимает к себе Рони.
Когда ветер стихает, воцаряется тишина. Отец замолкает. Всё кончено.
Я задерживаю дыхание, моргаю, смахивая последние песчинки, мешающие видеть.
Фигуры в центре круга застыли. Сердце бешено колотится, рвётся наружу, вперёд, к ним.
Я делаю этот второй шаг, пересекая черту.
Колетт шевелится, и я замираю. Вдыхаю. И только тогда осознаю, что не дышал.
Она смотрит вниз. Рони лежит у неё в руках, её голова покоится на груди, веки сомкнуты. Спокойная. В мире. Спящая, с венком на голове и золотым платьем.
Колетт склоняет голову. Одна-единственная кровавая слеза скатывается по её щеке.
— Найди свою маму, Рони. Теперь ты свободна.
Она стирает слезу, разглядывает её на пальце. Алую. Касается клыков, закрывает глаза, и под веками проскальзывают ещё две.
Но быстро берёт себя в руки. Стирает следы, поднимается, крепко обнимая тело Рони. Подходит к её могиле, а я хватаю одну из лопат, что принесли, и присоединяюсь.
Мы не произносим ни слова. Даже когда отец тоже помогает, даже когда Постре роет лапами, выбрасывая комья земли.
Когда яма готова, Колетт осторожно укладывает Рони. Девочка свернулась калачиком.
С улыбкой обнимает своего плюшевого пса. Похожего на Постре.
Глава 39. Добро и зло танцуют вместе
— Папа. — Я привлекаю его внимание, помогая собирать ритуальные принадлежности.
— Ммм?
— У стражей не самая лучшая репутация в Альянсе, да? Ну, то есть, вас зовут, когда вы нужны, но…
— Но не любят?
Я киваю, наматывая на руку верёвку, которую мы использовали вместо циркуля.
— Видишь ли, существует множество историй.
— О чём?
— Обо всём на свете. Человеческая память туманна, а воображение богато. Мы заполняем им пустоты прошлого. — Он закрывает сундук с восковыми свечами. — Но я говорил о происхождении стражей. Искателям нужно было сравнять силы со своими врагами.
— Так что боги поделились с вами своими знаниями, — повторяю я то, что рассказывала мне тётя Росита во время одной из наших игр. — Заклинания света, совершенно чуждые тёмной магии нежити.
— Мы используем руны, кости, свечи и вызываем силы в кладбищах. Разве это так уж далеко ушло?
Я замолкаю, не зная, что ответить. Его улыбка напоминает мне ту, что он дарил, когда я был ребёнком, терпеливо раскрывая передо мной мир. Мне стоило бы спрашивать больше. Я слишком мало понимаю.
— Это официальная версия, — продолжает он наконец. — Боги избрали нас, род стражей. Достойных охотников.
— Но есть и другие версии?
