Эй, дьяволица (ЛП) - Мигаллон Хулия Де Ла Фуэнте

Она даже не смотрит на меня, когда я сажусь рядом, но гладит голову Постре, который трётся о неё в приветствии. Как всегда, ему удаётся завоевать больше симпатий, чем мне.

— Как ты? — спрашиваю тихо.

— А это имеет значение?

Теперь она всё же бросает на меня взгляд — насмешливый, полный презрения. Он завершает смысл её слов:

«Тебе вообще не всё равно?»

«Чёрт возьми, Колетт, мне не всё равно. Даже больше, чем должно быть».

Но вместо этого я лишь пожимаю плечами и делаю вид, что мне безразлично.

— Вы были вместе долгое время.

— Да. Но я ведь монстр, помнишь, охотник? Злая, бесчувственная, презренная…

— Ты не такая. — В моём голосе нет ни тени сомнения.

— Откуда тебе знать?

Я смотрю на её руки, сложенные на коленях. На каждой — чёрная руна. Узнаю их: Альянс использует такие на официальных похоронах. Это символы покоя и вечного сна.

Внезапно понимаю всё. Её спокойное, даже покорное выражение, когда отец предупредил, что и её может коснуться смерть. Её одежда — не только траурная, но и погребальная. Как она тут же коснулась клыков, будто проверяя, на месте ли они, и тень поражения, что скользнула по её лицу. Затем она закрыла глаза, и из них потекли кровавые слёзы — те, что проливают вампиры, когда их боль настоящая, глубокая.

Я вспоминаю её в своём доме, в ту ночь, когда она воскресла, а я позволил ей уйти. Как она пыталась утолить жажду водой.

«Иногда… я просыпаюсь и… на мгновение… забываю. Как будто всё это было просто кошмаром».

Сейчас она плачет не только по Рони. Но и по себе. Потому что ничего не вышло. Как тогда, с той водой. Потому что девочка, мечтавшая о звёздах, шагнула в ад и до сих пор не выбралась.

Колетт хочет умереть.

Понимание обрушивается на меня, оставляя во рту привкус желчи.

Я прикрываю её ладонь своей. На тыльной стороне моей левой руки — татуировка: Ab imo pectore. «Из глубин сердца». Один из моих наставников по боевому искусству всегда повторял: в каждом выстреле, в каждом ударе нужно задействовать всю душу, стрелять из самого центра себя. Эта рука — продолжение моего тела, корни которого уходят в самое сердце.

Но теперь, глядя, как слова мягко ложатся на её пальцы, я спрашиваю себя: а может, «Из глубин сердца» означает нечто большее? Может, эта рука может быть чем-то большим, чем просто оружием?

— Ты не такая, — повторяю я. Монстр, презренное создание. Я понимаю, что её уверенность в обратном — единственная причина, по которой она позволила мне вести себя с ней так, как я вел. Мы принимаем ту любовь, которую, как нам кажется, заслуживаем. Разве не это сказал мне брат? А Колетт не оставила себе ни капли.

Её глаза встречаются с моими.

— Жаль, — произносит она. «Жаль, что я не монстр». Поднимается на ноги, двумя резкими движениями стряхивая с себя пыль. — Тогда тебе было бы проще меня ненавидеть.

Она уходит, и я тут же вскакиваю, догоняя её. Хватаю за руку.

— Колетт, я не…

— Что? — Она резко разворачивается, вырываясь. — Ты не что, охотник?

В её взгляде трещины, и я замираю, утопая в них.

— Ты не ненавидишь меня? — с издёвкой вскидывает бровь.

Я молчу, потому что это сложно. Потому что да, но нет. Потому что я позволил ей укусить себя. Потому что это нельзя повторить. Потому что рядом с ней всё становится неясным, всё, что я знал о себе, расплывается.

Её губы кривятся в насмешке. Она снова отворачивается.

— Подожди.

Я вновь удерживаю её за руку, и она в ответ обнажает клыки, низко рыча прямо мне в лицо.

Любого бы это напугало. Но я остаюсь спокойным.

Она снова скалится, угрожающе оскалив губы, но я даже не вздрагиваю.

— Ты меня не пугаешь.

Потому что пугает меня не она. Пугает то, кем я становлюсь рядом с ней.

Её лицо дробится на осколки. Плечи опадают.

— А следовало бы, — шепчет она, и, лишённая всякой силы, разражается слезами. Алые капли катятся по её щекам.

Я притягиваю её к себе, прижимаю к груди.

— Следовало бы, — повторяет она сквозь всхлипы, пытаясь вырваться, но слабо, без особого желания.

Я держу её, пока она дрожит. Пока не утихнет буря. Пока она не поймёт, что не обязана справляться в одиночку, сжимая боль внутри.

Не собирался, но вдыхаю её запах. В нём слишком много воспоминаний. Я сглатываю, закрываю глаза. Потому что, возможно, мне тоже нужен этот объятие. Потому что ощущение её тела, прижатого ко мне, развязывает узлы, о существовании которых я и не подозревал.

Чёрт, со мной явно что-то не так.

Поэтому, когда она наконец отстраняется, вытирает глаза и смотрит мне в лицо, я сжимаю губы и просто прижимаю долгий, осторожный поцелуй к её макушке, вместо того чтобы искать её рот.

Заставляю себя сделать шаг назад. Отвожу взгляд.

— Ладно, — заключаю, сжав кулаки. Уклоняюсь. Если я уже помог ей настолько, насколько мог…

Но не выдерживаю и ещё раз на неё смотрю.

Рука сама тянется вперёд, ложится ей на щёку. Большим пальцем провожу по её скулам. Ab imo pectore. «Из глубин сердца» на её холодной коже.

— Я приду завтра, ладно? — обещаю. — В то же время. Чтобы ты не оставалась одна с пустотой после Рони. Мы можем просто поговорить.

Она кивает и чуть улыбается. Благодарно.

Я отвечаю тем же. Так мы и прощаемся.

Может… мы сможем быть друзьями.

Как только остаюсь один, пишу Мариам. Говорю, что хочу её видеть. Что скучаю.

Она отвечает смущённым смайликом и воздушным поцелуем.

В груди что-то кольнуло.

Я убеждаю себя, что не вру. Не совсем. Мои чувства реальны. Без сомнений, я правда скучаю.

Просто, возможно, не по тому человеку.

Глава 41. На десерт… ты

Я держу слово, и на следующую ночь сижу с Постре и Колетт у могилы Рони. Смотрим перед собой, молча, под аккомпанемент сверчков и бриза, который струится между деревьями. Земля неподвижна. Ничего.

— Как ты её встретила? — любопытствую. Долго сидеть тихо и спокойно — это явно не мой талант. Бросаю Постре палку, чтобы её отвлечь.

Колетт усмехается краем губ, не глядя на меня.

— Я попыталась её убить.

Киваю.

— Да, так обычно и начинаются лучшие отношения.

— Ты так думаешь, охотник? — Теперь она всё же поворачивается, и в её взгляде играющая насмешка.

Я смеюсь.

— Виновен.

Следующий взгляд, который мы обмениваемся, уже другой — теплый, чуть доверительный, почти близкий. Я улыбаюсь. Колетт тоже. Но вскоре отводит взгляд и вздыхает.

— Я узнала, что здесь завёлся гуль, и пришла его уничтожить. Но когда её нашла, поняла, что ей просто не хватало тепла. Со временем я сложила её историю по кусочкам.

Она тонет в своих воспоминаниях, а я — в её лице.

— Хадсон, — вдруг говорю.

— Что? — Она моргает, сбитая с толку.

— Хадсон, — повторяю. — Меня зовут Хадсон.

Ой. Совсем забыл про Армандо. Что ж, внезапная и глупая оплошность.

Она улыбается и кивает, принимая доверие, ещё одна стена рушится.

Чтобы разрядить момент, киваю в сторону моей девочки.

— А это «Постре».

Колетт кивает, пробуя слово на языке.

— Это значит «десерт» по-испански, — поясняю. Она-то говорит по-английски. — У неё латинская кровь, как у меня.

— Ага, ну, я бы сказала, что у неё кровь бельгийской овчарки. Но тебе, папито, виднее.

Она утрированно скручивает мексиканский акцент, и я смеюсь.

— Ужасно.

— Я знаю.

Ну хоть что-то у неё выходит плохо.

— И почему «Постре»?

Услышав своё имя, собака подходит ближе, и Колетт чешет её за ушами.

— О, потому что это одно из величайших наслаждений в жизни.

Она весело смотрит на меня. Мой энтузиазм был искренним и остаётся таким, пока я несу свою пламенную речь:

— Видишь ли, еда — это необходимость. Ты можешь получать от неё больше или меньше удовольствия, но в итоге — это просто потребность. Для выживания. А вот десерт… Ах, десерт! — Я закатываю глаза в блаженстве и широко жестикулирую. — Десерт — это каприз. Это когда ты украшаешь жизнь просто потому, что можешь. Вишенка на торте. Как та последняя кончина, когда у тебя уже ни сил, ни запаса… чистая прихоть.