Воссоединенные - Каунди (Конди) Элли

Я бегу, бегу так сильно, как бежала к ущельям в поисках Кая.

Они поднимают вторую часть Галереи с земли.

Нет, нет, нет.

Я застываю, уставившись на глубокие вмятины в земле, где в лужах плавают бумаги, подобно парусам без лодок. Рисунки, стихи, истории, все утонуло. А люди, приходившие сюда на встречи, — у которых в сердце еще остались слова и песни, — что будет с ними? И как я теперьдоберусь до Камаса?

— Кассия, — произносит кто-то. — Ты чуть не опоздала.

Я тут же узнаю ее, хотя не слышала этот голос на протяжении нескольких месяцев; невозможно забыть голос того человека, который провел тебя по реке, управляя лодкой. — Инди, — откликаюсь я, и вот она, в своих черных одеждах выходит из укрытия посреди папоротников и болотных кустарников.

— Так это тебяпослали, чтобы доставить меня в Камас, — говорю я, смеясь, потому что теперь точно знаю, что попаду туда, что бы ни случилось. Мы с Инди прошли через Каньон, спустились по реке, а теперь...

— Мы полетим, — объявляет Инди. — Но нужно поспешить.

Я следую за ней, бегу со всех ног к ее кораблю, стоящему на земле.

— Тебе не стоит беспокоиться насчет других повстанцев на борту, — бросает она через плечо. — Я единственная, кто летает без помощников. Но внутри мы не сможем поговорить, нас могут услышать с других кораблей. Поэтому тебе придется посидеть в трюме.

— Хорошо, — соглашаюсь я, затаив дыхание. Я рада уже тому, что все идет беспрепятственно; достаточно и того, что рядом Инди, а из багажа у меня лишь невесомые бумаги.

Мы подбегаем к кораблю, и Инди карабкается на борт. Я следую за ней и на мгновение замираю, удивленная множеством зажженных лампочек в кабине, с которыми Инди должна управляться. Наши глаза встречаются, и мы дружно смеемся. Потом я спешно спускаюсь в трюм, Инди запирает за мной люк, и я остаюсь в одиночестве.

Этот корабль меньше и легче, чем тот, на котором мы летели в лагерь. Несколько маленьких лампочек освещают пол, но, в основном, в трюме царит мрак, и нет ни одного окна. Очень утомительно лететь вслепую.

Я веду рукой по стене корабля, стараясь отвлечься, узнавая все, что могу, о предметах, окружающих меня.

Ага. Кажется, я что-то нашла. Крошечные линии, царапины на стене возле пола.

« I»

Прописная буква L?

Я тихо смеюсь над собой, как же мне хочется находить буквы во всем. Это может быть царапина, которую случайно проскребли, когда заносили и перемещали груз. Но чем больше времени я провожу, пробегая пальцами по этой черте, тем больше убеждаюсь, что она была нацарапана вполне осознанно. Я пытаюсь нащупать еще что-нибудь, но ремни безопасности препятствуют этому.

Бросив взгляд на дверь, ведущую в трюм, я расстегиваю ремень и бесшумно передвигаюсь, ощупывая стены.

Их тут десятки, все начертанные в ряд.

IIIIIIII...

Эта буква должна что-то означать, думаю я, если ее написали столько раз, и тут я понимаю; это не буквы. Насечки. Похожие на те, о которых рассказывал Кай: приманки делали надрезы на подошве ботинок, чтобы обозначить дни, прожитые в трудовых лагерях. Или Вик, который таким образом отмечал дни, проведенные без любимой девушки.

Мы с Каем тоже оставляли метки — флажками на Холме. Чужими стихами и словами собственного сочинения. Кто бы ни оставил эти царапины, он скрывался здесь и выжидал время.

Я делаю то же самое, снова и снова проводя пальцами по вмятинам на металлической обшивке, думая о кусках Галереи, поднятых в воздух. А что, если, когда повстанцы установят их на новое место, некоторые бумаги переживут этот полет?

***

Дверь трюма распахивается, и Инди кивком показывает мне подняться наверх.

Корабль, видимо, летит на автопилоте. Инди вновь усаживается на свое место. Она приглашает меня занять соседнее кресло, и я подчиняюсь с гулко колотящимся сердцем. До этого момента мне ни разу не приходилось наблюдать за полетом, я ощущаю головокружительную легкость, когда поглядываю на землю, простирающуюся под нами.

Может, именно этого мне недоставало?

Звезды приблизились к земле, а океан стал сушей; темные волны сливаются с небом. Они даже не плещутся, почти невидимые из-за восходящего за ними солнца.

Да это же горы, доходит до меня. Они показались мне океаном, а волнами были вершины. Звезды — это огни, зажженные в домах и на улицах. Земля отражается в небе, небо сталкивается с землей, и вот он, этот миг, когда можно осознать, какие мы крошечные по сравнению с этим великолепием.

Спасибо, хочу я поблагодарить Инди. Спасибо за то, что позволила мне насладиться полетом. Ведь я так долго жаждала этого.

Глава 21. Ксандер

Пациент номер 73 — улучшений не наблюдается.

Пациент номер 74 — улучшений не наблюдается.

Стоп, здесь какая-то ошибка. Я же еще не обследовал пациента под номером 74. Я удаляю заметку и подключаю к пациенту под номером 74 аппарат, фиксирующий состояние. На мониторе загорается ряд чисел. Селезенка увеличена, поэтому я переворачиваю больную с большой осторожностью. Она не реагирует, когда я направляю свет на глаза.

Пациент номер 74 — улучшений не наблюдается.

Я перехожу к следующему больному. — Я еще раз проверю ваше состояние, — сообщаю ему. — Ни о чем не волнуйтесь.

Прошло уже несколько недель, но ни одному пациенту не становится лучше. Сыпь вокруг пораженных нервов перешла в нарывы, в высшей степени болезненные, если, конечно, неподвижный вообще что-то может чувствовать. Мы так не считаем, но до конца не уверены.

Лишь некоторые из нас, оставшихся здоровыми, уехали. Я по-прежнему работаю медиком, но учитывая нехватку персонала, большую часть времени провожу, ухаживая за больными: сменяю пакеты с питательными веществами, катетеры, наблюдаю за общим состоянием и провожу физический осмотр. Потом несколько часов отдыхаю и снова принимаюсь за работу.

В последнее время новые пациенты поступают все реже, разве что заболевшие люди из персонала. У нас не хватает палат для всех, потому что неподвижных невозможно отправить домой. Я испытывал приступы гордости за себя, от того, как быстро восстанавливались наши пациенты. Теперь же я доволен тем, что они хотя бы остаются здесь как можно дольше. Потому что, если пациент покидает стены больницы, это означает, что он умер.

Как только я закончу осмотр, то пойду чуть отдохну. Думаю, что усну мгновенно. Я просто истощен. Если бы я не знал себя так хорошо, то подумал бы, что меня свалила эта мутировавшая чума. Но это лишь все та же застаревшая усталость, которую я ощущаю последние дни.

К этому моменту большинство работников медицинского центра уже выяснили, что те, у кого есть небольшая красная метка, являются исключением из правила, это те, кому Восстание изначально привило иммунитет. Теория вирусолога оправдала себя. Если кому-то посчастливилось переболеть ранней формой чумы, они теперь защищены и, как следствие, имеют красную метку на спине. Восстание не говорило общему населению об этой метке, потому что наши лидеры беспокоились о последствиях. И еще они старались найти лекарство от мутаций.

Слишком много всего навалилось на одного Лоцмана.

И снова мне повезло. Наименьшее, что я могу делать, это слоняться поблизости. А вот такими людьми, как Лей, я действительно восхищаюсь. Они знают, что у них нет иммунитета, но все равно остаются здесь и ухаживают за больными.

Я иду по ряду коек к последнему пациенту под номером 100, который прерывисто дышит, отплевывая мокроту. Я пытаюсь не думать о том, могло ли лекарство стать причиной мутаций, или о том, где сейчас моя семья и Кассия. Я их подвел. Но эту сотню человек подвести не могу.

***

Когда я заканчиваю, то не нахожу Лей во дворе, поэтому нарушаю протокол и заглядываю в комнату отдыха. Здесь ее тоже нет. Сбежать она не могла. Так, где же она?