Воссоединенные - Каунди (Конди) Элли

— Как ты думаешь, смог бы ты сделать такое? — спрашивает она.

— Летать? Возможно.

— Нет. Смог бы ты отпустить кого-то, если бы думал, что это будет лучше для них?

— Нет, — отвечаю я. — Мне нужно быть точно увереннымв том, что так будет лучше для них.

Она кивает, будто ожидала такой ответ. — Почти любой мог бы так поступить, — говорит она. — Но что, если у тебя нет знания, а есть лишь вера?

Она даже не знает, правдива ли эта история, ей просто хочется верить.

— Этот рассказ никогда не включили бы в число Ста, — говорит она. — Это приграничная история. Одна из тех, которая могла произойти только в тех районах.

Была ли она когда-нибудь пилотом? Это там находится ее муж? Это она отвезла его туда и сейчас ее сразила болезнь? Это правдивый рассказ? Хоть какая-то его часть?

— Я никогда не слышал об Иных землях, — говорю я.

— Слышал, слышал, — возражает она, но я трясу головой.

— Да, — повторяет она, подначивая меня. — Даже если ты не слышал это название, ты должен был понять, что эти земли существуют. Мир не может состоять только из Провинций, и он не такой плоский, как на картах Общества. Как движется солнце? И луна? А звезды? Ты не глядел в небо? Не заметил, что они изменились?

— Да.

— И ты даже не задумывался о том, почему так происходит?

Я покраснел.

— Ну, конечно, — тихо произносит Лей. — Зачем им нужно было учить тебя этому? Тебе с самого рождения предназначили быть чиновником. И такие сведения не даются в Ста уроках науки.

— А тыоткуда узнала?

— Отец научил меня.

Мне о многом хочется расспросить ее. Какой у нее отец? Какого цвета платье было на ней на банкете Обручения? Почему я раньше не поинтересовался обо всем этом? А теперь у нас уже нет лишнего времени на подобные мелочи. — Ты не сочувствуешь Обществу, да? — говорю я вместо этого. — Я всегда знал об этом. Но ты не была повстанцем с самого начала.

— Я не за Восстание и не за Общество, — возражает она. Жидкость медленно стекает в ее руку, слишком неравномерно, учитывая, как беспокойно мечется Лей.

— Почему ты не веришь в Восстание? — интересуюсь я. — В Лоцмана?

— Не знаю, но хотела бы знать.

— Во что же ты веришь? — спрашиваю я.

— Отец так же учил, что земля — это гигантский камень, — говорит Лей. — Катится и вертится по небу. И мы крутимся вместе с ней. Вот в это я верю.

— Почему же мы не падаем с нее? — задаю следующий вопрос.

— Не сможем, даже если попытаемся. Что-то держит нас здесь.

— Значит, прямо сейчас мир движется под моими ногами?

— Да.

— Но я не чувствую этого.

— Почувствуешь, — заверяет она. — Когда-нибудь, если ты ляжешь на землю и будешь лежать совершенно неподвижно.

Она смотрит на меня. До нас обоих доходит, что она сказала: неподвижно.

— Я так надеялась увидеть его снова, прежде чем это произойдет, — говорит она.

Я чуть не сказал: Я здесь. Но глядя на нее, понимаю, что этого будет совсем не достаточно — я не тот, кто ей нужен. Я уже видел, как кто-то смотрел на меня почти так же. Не совсем сквозь меня, но, как будто видя другого человека.

— Я надеялась, что он отыщет меня.

***

После того как она впадает в кому, я нахожу оставленные врачами носилки. Укладываю ее туда и подвешиваю пакет. После приходит один из главных врачей. — В этом крыле уже нет свободных палат, — говорит он.

— Она же одна из нас, — возражаю я. — У нас есть свои комнаты.

У этого врача тоже имеется красная метка, поэтому он, не колеблясь, наклоняется к ней и вглядывается пристальнее: узнавание отражается на его лице. — Лей. Одна из лучших. Вы ведь работали вместе еще до этой эпидемии, не так ли?

— Да.

На лице врача появляется сочувствующее выражение. — Такое ощущение, что все это было в какой-то другой жизни, да?

— Да, — соглашаюсь я. Чувствую себя так, будто я раздвоился и со стороны наблюдаю, как ухаживаю за Лей. Скорее всего, это последствия истощения, но в голове стучит вопрос, не так ли чувствуешь себя, когда становишься неподвижным? Тело лежит в одном месте, а разум путешествует где-то еще?

Может, разум Лей уже летает вокруг медицинского центра и дальше, по тем местам, которые она когда-то знала. Вот она в палатах больных, наблюдает, как за ними ухаживают. Вот она во дворе, вдыхает свежий ночной воздух. Вот стоит у порта, глядит на картину с девушкой, ловящей рыбу. А может, она уже далеко за пределами медцентра, разыскивает своего любимого. Может, сейчас они уже вместе.

Я помогаю занести Лей в палату. Теперь их сто и один человек, все как один неподвижно смотрят в потолок или в стену.

— А сейчас тебе необходимо поспать, — приказывает мне главный медик с экрана порта.

— Хорошо, через минуту. Позвольте мне только устроить ее, — я призываю женщину-врача на помощь, чтобы провести медицинский осмотр.

— Она так долго держится, — говорит врач. — У нее все в норме, и кровяное давление тоже. — Прежде чем уйти, она касается моего плеча. — Мне очень жаль, — говорит она.

Я вглядываюсь в застывшие глаза Лей. Я разговаривал со многими пациентами, но совсем не знаю, что должен сказать ей. — Мне очень жаль, — эхом повторяю я слова врача. Но этого мало: я ничем не могу ей помочь.

Потом у меня появляется идея, и прежде чем я успеваю отговорить себя от этого, я бегу вниз в кафетерий, к порту, с которого Лей рассматривала картины.

— Пожалуйста, пусть будет бумага, пусть будет бумага, — заклинаю я порт. Если я разговариваю с безмолвными пациентами, почему я так же не могу поговорить с портом?

Порт слушается. Когда я ввожу команду, он печатает все Сто Картин. Я поднимаю листы, полные красок и света, и забираю их с собой. Именно это я сделал для Кассии, когда она оставила меня: я постарался дать ей что-то, что ей понравилось бы носить с собой.

***

Большинство работников думает, что я сумасшедший, но одна из медсестер соглашается, что моя задумка может помочь. — Как бы там ни было, мнепонравится глядеть на что-то другое, — в кладовке она отыскивает скотч и хирургическую нить и помогает мне повесить картины на потолок, над головами пациентами.

— Портовая бумага очень быстро портится, — говорю я, — значит, нам придется печатать их каждые несколько дней и менять местами, чтобы пациентам не приедались одни и те же картины. — Я отхожу на шаг назад, чтобы осмотреть проделанную работу. — Вот, если бы у нас были новые картины. Я не хочу, чтобы пациенты думали, что они вернулись в Общество.

— Мы можем сами их нарисовать,— возбужденно говорит другая медсестра. — После окончания начальной школы я так скучала по рисованию.

— И чем бы ты рисовала? — интересуюсь я. — У нас даже нет красок.

— Я что-нибудь придумаю. Неужели ты никогда не мечтал воспользоваться таким шансом?

— Нет, — отвечаю я. Кажется, она не ожидала услышать такой ответ, поэтому я смеюсь, чтобы ослабить напряжение. Мне хочется, чтобы я был совсем другим человеком, таким, в которого могли бы влюбиться Лей и Кассия.

— Главный медик не разрешит тебе выйти в смену, если ты сейчас же не пойдешь в комнату отдыха, — предупреждает меня медсестра.

— Я знаю, — говорю я, — я слышал его с порта.

Но здесь есть кое-кто, с кем мне надо поговорить, прежде чем я уйду. — Прости, — говорю я Лей. Слова звучат так же неискренне, как и в первый раз, поэтому я делаю еще одну попытку. — Они обязательно найдут лекарство, ты же знаешь, — я указываю на рисунок над ее головой. — Где-то в углу надо было добавить пятно света. — Я не увидел бы необходимость в свете, если бы она не указала мне на него, но как только она это сделала, его невозможно было не замечать.

***

Когда я иду в комнату отдыха, дверь, ведущая во двор, распахивается, и кто-то в черном вваливается в коридор, преграждая мне путь. Я спотыкаюсь. Эту девушку я уже видел раньше, но мой истощенный разум не дает мне вспомнить, где именно. В любом случае, я знаю, что она не имеет никакого отношения к нашему заблокированному крылу. Главный медик не предупреждал о том, что кто-то должен прибыть, и даже если так, то они уж точно вошли бы через парадную дверь.