Рогатый папа (СИ) - Лира Екатерина

«А пожар? Если Антон его подстроил, то почему сам же чуть не сгорел?» – мелькнула подозрительная мысль, но тут же была отброшена. Почему, почему… Перестарался, понадеялся, что Нагицкий, если что, вылечит своей силой.

– Я еще раз спрашиваю, – приторно-сладким тоном повторил Герман. – Что. Это. Было?

– О, извини. Помешала твоим коварным планам по ломанию чужих жизней! – меня буквально трясло от плохо сдерживаемого гнева. Злость, отошедшая было на второй план из-за страха, вновь начала поднимать голову.

– То, что Антон оказался замешан в несчастных случаях вокруг тебя, сюрприз даже для меня, – он поморщился. – Я тут не при чем. Сам теперь его ищу.

– Да что ты говоришь! Так я тебе и поверила!

– Ирочка… – Нагицкий вздохнул, снова перейдя на этот раздражающе приторный тон. – Веришь ты мне или нет – это дело десятое.

Его рука скользнула к моему лицу, убирая прилипшую, мокрую от умывания прядку. В его глазах промелькнуло что-то знакомое, что-то, от чего щемило внутри и начинало быстрее стучать сердце.

– А теперь дай пройти, меня ждут дела, – он сделал шаг в сторону, а меня словно обдало холодом.

Обхватила себя руками в попытке хоть как-то согреться.

– Торопишься к своей новой любовнице? – прошептала я, скорее даже не к нему обращаясь, а говоря это самой себе.

Мужчина, успевший почти дойти до двери, вдруг остановился и удивленно хмыкнул:

– Что я слышу. Ты ревнуешь?

– Нет! – поспешно выпалила я, слишком поспешно. – Я просто счастлива, что ты себе нашел новую жертву для своих манипуляций. Вот только держи эту змею на привязи!

Герман сглотнул, прикрыл глаза, словно справляясь с собой:

– Новую жертву… как мило, – протянул он. – Ты совсем ничего не поняла, да?

Злость исказила его лицо.

– Я – фавн. Я – не человек. Энергетический вампир, если хочешь. Выдерживать таких могут только себе подобные. Если такие, как я, будут долго общаться с простыми людьми, то последствия для людей будут довольно… паршивыми, – он пожал плечами, и на миг на лице отразилась безумная улыбка, до того страшная, что я невольно отшатнулась. – Моя мать покончила с собой. Вернее, даже не с собой. От нее к тому моменту уже и так ничего не осталось. Она покончила с пустой оболочкой, в которую превратилась.

От этих откровений меня начало мутить. Захотелось оказаться где угодно, но только не здесь. Не слышать жестоких слов, не видеть этой страшной улыбки, с которой он говорил. И, вместе с тем, какая-то часть меня, напротив, желала разделить с ним это горе, утешить, обнять. Сказать, что все это позади. И я отчего-то знала, что меня он таким способом опустошить не может. Ведь рядом с ним никогда мне не было плохо, никогда я не начинала танцевать хуже, теряя свой талант.

– Ты не смог спасти ее и поэтому винишь себя? – догадалась я.

Он ведь какое-то время в медицине работал. Спасал других. С такими способностями должно быть особенно больно, когда упустил единственного на тот момент важного человека.

– Слышала легенду о Дафне и Аполлоне? Это довольно известный миф о том, как девушка покончила с собой, чтобы не быть с тем, кого не любит.

Я нахмурилась, не сразу поняв, о чем он. Он имеет в виду легенды Древней Греции?

– Кажется, она там не покончила с собой, а начала молиться… – начала припоминать я.

– Самоубийство, должно быть, сочли не настолько поэтичным, – Герман закатил глаза к потолку. – Но суть в том, что она умерла. А любивший ее Аполлон, бог солнца, бог-исцелитель, исправитель всех бед… все, что он смог сделать, чтобы она продолжала жить, это обратить ее в дерево.

Скептически прищурилась. К чему это все? Вряд ли сейчас, спустя столько даже не десятков и сотен, а тысяч лет, можно было сказать наверняка, что же имелось в виду в легенде. Это же только сказка, выдумка…

И только тут до меня дошло:

– Ты превратил свою мать… в дерево? – а следом шокировала еще одна догадка. – А теперь продаешь ее?

Он же говорил, что листья с того самого дерева – целебные – и он сделал состояние именно на них! Сума сойти…

– Еще один маленький штрих к моему и без того ужасному портрету, – патетично произнес он. – Но знаешь, это было меньшим из зол.

Он что, нарочно это делает?

Я посмотрела на его уставшее лицо и вдруг представила, каково это. Кажется, это называется «одиночество в толпе». Когда вокруг много народу, вокруг всегда веселье и праздник. Но ему никто не рад. Он всегда платил, чтобы быть частью театра, за право находиться на репетициях. Но при этом пропускал представления и концерты, чтобы только не портить игру актеров, танцоров. Не заводил долгих отношений, ни любовных, ни дружеских, потому что не хотел, чтобы повторилась история с его матерью.

Я сама по жизни была больше одиночкой, порой слишком целеустремленная, мечтающая о блистательной карьере. Но это был мой выбор. А каково было ему?

Это все еще не искупало того, что он сделал, но теперь мне казалось, что я понимала, почему он это сделал.

– Ира… – голос его был пропитан неподдельной горечью, а произнесенное было созвучно моим мыслям. – Я знаю, что поступил с тобой отвратительно. Оправдывает ли меня то, что я никогда и не рассчитывал на серьезные отношения? Вряд ли. Но тогда я в принципе не предполагал, что когда-нибудь смогу встретить ту, кого не доведу до суицида просто одним своим вниманием. А когда ни на что не надеешься, то позволяешь себе гораздо больше, ведь кажется, что и терять тебе нечего. Но теперь… теперь мне есть что терять, и я больше не допущу подобного.

Было слышно, как на стене тикают часы. Сквозь двери доносились голоса шедших в раздевалку с репетиции коллег. Театр жил своей жизнью, но в этой комнате время словно замерло в ожидании ответов.

– Почему? – подсознательно, мне кажется, я уже знала, но мне надо было это услышать.

– Что «почему»?

– Почему я не падаю на сцене, когда ты в зале? Почему не чувствую того выгорания, о котором ты говоришь? Я жила с тобой в одном доме какое-то время.

– Редкое сочетание генов у обоих родителей, – он пожал плечами, будто это само собой разумелось.

– Если я тоже не обычный человек, то где мой особый талант? – фыркнула я. – Твой отец видит будущее, ты лечишь людей, вампиры владеют гипнозом…

– Это все равно что более яркая окраска у селезней или хвосты оперения у павлинов, рога у оленей. В мире нечисти все как в дикой природе. У тех же оборотней женщины к обороту в волков не способны, ведь это может спровоцировать выкидыш.

– Какой сексизм, – а на что я надеялась, собственно? Что обрету вдруг неведомые возможности?

Видимо, я должна радоваться уже тому, что мои собственные дети не доведут меня до эмоционального истощения.

А ведь в свете этого становилось понятно, почему, только узнав о моей беременности, Герман хотел забрать ребенка. Если бы не «правильный» набор генов, то это действительно могло бы стать просто жизненной необходимостью.

Я обхватила себя руками, чувствуя, как меня начинает знобить.

Как же так? Пришла сюда высказать все, что думаю об этом «пожирателе талантов», а теперь не знаю даже, что и думать. На сердце и в голове такой раздрай, что еще долго придется «укладывать» все по полочкам.

И при этом то, что еще недавно казалось важным, отошло на второй план. То, ради чего я столько работала, то, чего я так долго жаждала, вдруг показалось мелким и незначительным. Меня отстранили от участия в фестивале… подумаешь!

– Да, согласен. Сексизм. Но естественному отбору обычно плевать, кто и что о нем подумает, – попытался пошутить он.

Мы еще какое-то время помолчали. Я, не выдержав его взгляда, рассматривала пыльный ковер на полу.

Несколько раз мне казалось, что Герман хотел подойти или что-то сказать. И я ждала этого.

Неожиданно остро я осознала, что действительно сожалею о том, что наговорила у него в кабинете какое-то время назад. В голове крутились обрывки фраз, воспоминания.

«Да черта с два ты понимаешь, что я сейчас чувствую…»