Совершенные (СИ) - Суржевская Марина "Эфф Ир"

Я снова перевела взгляд на профессора. Уже завтра я смогу с ним побеседовать! И на этот раз никто не помешает мне выведать все тайны ученого! Полгода я искала способ увидеться с Хакалом, но найти Совершенного оказалось не так-то просто. И вот наконец повезло! Пожалуй, за это даже стоит сказать Дамиру спасибо.

Взгляд скользнул вправо от профессора, и я удивленно нахмурилась. Там, прячась в тенях бархатных занавесей, сидел старик. Среди миротворцев и уж тем более – Совершенных – не найти человека, столь откровенно отмеченного печатью времени. Старость Хакала выглядит респектабельной и по-своему красивой. Но мужчина, в одиночестве сидящий в императорской ложе, выглядел настоящей развалиной. Я видела лысый череп, туго обтянутый желтоватой пергаментной кожей, худой горбатый нос, руки, сложенные на набалдашнике трости и усыпанные коричневыми пятнами. Прикрытые морщинистыми веками глаза. Похоже, старик просто дремал, забыв, где находится.

Среди толпы безупречно красивых людей, одетых в шелк и парчу, сияющих свежестью юности и драгоценностями, дряхлость этого мужчины казалась почти… аморальной. Отталкивающе неправильной. Но кто он? Неужели в императорской ложе сидит обычный человек, неспособный улучшить собственную внешность? Тогда как он попал туда?

– Кто это? – повернулась я к Дамиру.

Тот мазнул взглядом по императорской ложе и отвернулся.

– Я… не знаю.

– Ты так и не сказал, зачем мы здесь? И какое задание должны выполнить?

– Представление начинается, Кэсс.

Поняв, что Дамир ничего не скажет, я перевела взгляд на сцену. Декорации изображали маленькую рыбацкую деревушку, на фоновой картине шумело море. Такое реальное, что я чувствовала бриз, ласкающий щеки, и соленые капли. Конечно, самую прославленную сцену Империи украшали художники с нейро-панелью на руках. Эти работы создавали удивительный эффект присутствия.

– И о чем эта опера?

Дамир тихо рассмеялся.

– Ты очаровательно необразованна, Кэсс. «Гликерию» изучают еще в школе, но ты, вероятно, предпочитала заткнуть уши наушниками с какой-нибудь непозволительной историей.

Моргнув, я повернулась к Дамиру, и тот улыбнулся.

– Конечно, я знал о твоих милых шалостях. Я всегда очень внимательно смотрел на тебя, Кэсс. Признаться, тогда меня поразила твоя дерзость. Ты была единственной ученицей, способной на подобное своеволие. И часами гадал, что именно звучит в твоих ушах. А потом не выдержал и стащил твои наушники вместе с проигрывателем.

– Так вот куда они пропали! – возмутилась я.

– Прости, – развел он руками. – Не удержался. И был очень удивлен тому, что услышал. Удивлен и…обескуражен.

– И что, – задрала я нос, не испытывая ни капли смущения. – Я всегда была очень любознательной!

– И любила делать то, что тебе запрещают. Кстати, об удивительном. – Дамир вдруг взял мою ладонь, мягко провел пальцем по коже – там, где она соприкасалась с золотым браслетом.

За прошедшие пять лет я так свыклась со своей панелью, что совершенно перестала ее замечать. Словно она всегда была частью моей руки.

– Ричард вчера сказал одну странную вещь… Что ты не прикасаешься к деньгам, которые он тебе переводит. Счет не тронут ни разу за годы обучения в Аннонквирхе. Но тогда откуда твои наряды, украшения, автомобиль? Откуда все это, Кэсс?

Я обожгла куратора злым взглядом, попыталась вырвать ладонь, но он не отпустил. Держал мягко, но сильно. Словно нежные кандалы, из которых не выбраться.

– Хочешь узнать, кто оплачивает мои счета? Тебе назвать все имена?

– Имена? Вот как… – Мужские пальцы сжались крепче. – Да, я хочу их услышать. Все имена. Потому что есть еще одна странность. В академии все знают, что у тебя куча любовников, но никто не может назвать конкретные фамилии. Удивительно.

Его пальцы погладили кожу у запястья. Я задержала дыхание, надеясь, что пульс не начал частить. Дамир улыбался ласково, но что-то в последнее время я перестала верить его улыбкам. Да и в глазах застыло настороженное внимание.

– Тебе-то какая разница, с кем я сплю? – огрызнулась я.

– Мне начинает казаться, что я позволил тебе водить себя за нос, Кэсс…– задумчиво протянул Дамир, продолжая держать мою руку. – И мне есть разница. Я хочу знать имена…

Я приблизила свое лицо к его, заглядывая в расширенные зрачки зелёных глаз.

– А не пойти ли тебе к черту, Дамир? Ты мой куратор, а не мой муж или брат. Ты забываешься.

Он посмотрел на мои губы. И я ощутила участившийся ток его крови в наших соединенных руках.

– Ты права. – Дамир медленно разжал пальцы. На его лице появилось странное сосредоточенное выражение. – Я не твой муж. Я забываюсь. Не злись на меня.

Я выдохнула, гася вспышку раздражения. И толику прокатившегося по спине страха. Дамир подобрался слишком близко к правде. Но я снова оказалась умнее и предусмотрительнее и давно придумала ответ даже на этот вопрос. Дамир ничего не узнает. Никто ничего не узнает.

На сцену, купающуюся в медовом свете искусственного рассвета, высыпали босоногие девушки в хитонах. Закружили в танце, раскидывая лепестки роз.

Луч света собрался в центре, и в его столбе появилась прима Амалия, медленно опускающаяся сверху. Зависнув в воздухе, певица сделала оборот, и шелка ее платья разлетелись подобно раскрывающемуся цветку.

Очень красиво.

Амалия запела, и даже меня – совершенно далекую от искусства – поразил ее чистый голос. Зал почтительно замер, восторженно внимая божественному голосу.

– О чем она поет? – прошептала я Дамиру. – Я ничего не понимаю.

– Гликерия была дочерью рыбака и жила на берегу моря, – обрадовался тот и склонился ниже, почти к самому моему уху. – Купалась в волнах, ловила рыбу, плела сети и венки из морских цветов. Она была счастлива. Но когда девушке исполнилось пятнадцать, к их берегам пристал корабль местного короля. Жители деревни встретили правителя со всеми почестями, поселили в лучшей хижине, накормили самыми вкусными яствами. Король провел семь дней, гуляя по берегу и общаясь с жителями деревни.

Декорации сменились, теперь там приближался огромный фрегат. Ветер рвал паруса, на палубе виднелись загорелые дочерна моряки. Веселая песня обретала тревожные ноты. На берегу все еще царит оживление.

Актер с короной на голове ступил на берег, и танцоры закружили вокруг него. Прима Амалия, изображающая Гликерию, поднесла правителю венок из морских лилий.

– Спустя семь дней король собрался в обратный путь. Но не один. Он решил забрать с собой юную красавицу Гликерию. Увезти в свой город среди песков и сделать своей королевой. Вот только… прекрасная дева не оценила такой щедрый дар судьбы. Ведь она уже была влюблена. Ее единственной любовью стало море. И она не желала покидать своего возлюбленного даже ради того, чтобы править вместе с королем.

Я нахмурилась, глядя на разворачивающуюся на сцене драму. Актер в короне прижимал к себе приму, и ее песня становилась все пронзительнее. Танцоры кружили и взлетали к потолку, нарисованное море потемнело, а рассвет сменился закатом.

Я прикусила губу, поневоле увлеченная происходящим. Я все-таки вспомнила, чем заканчивается эта история. Голос Амалии дрожал у меня внутри, дергал невидимые струны души. Будил скрытое, то, что даже я не хотела вытаскивать на свет. Когда Амалия-Гликерия бросилась к морю, умоляя ей помочь, спасти от нелюбимого и оставить на берегу, я заморгала, сдерживая подступившие слезы. И тут же разозлилась. Да какого черта! Я не хочу все это испытывать! Не хочу рыдать, глядя как актриса умоляет бездушную стихию помочь ей!

Сюжет набирал обороты, декорации менялись, музыка звенела, и песня вилась под куполом театра серебряной нитью.

Несчастную Гликерию, влюбленную в море, связали золотыми путами и понесли на корабль. Король торжествовал. Его голос – сочный бас – оглушал властной силой. Жители деревушки заламывали руки и прощались с Гликерией.

«Возьми мою жизнь и душу, потребуй любую плату, но позволь остаться с тобой, о море!» – взывала юная дева.