Хроники города номер Три (СИ) - Соколова Мария

Слышу, как сзади одна из надменных дам вещает тоном знатока:

— Конечно, приюты – это неплохо, но лошади добавляют престижа. К тому же дети вырастают, и что с них взять? А кобылы жеребят приносят, выгода очевидна!

Стискиваю зубы, чтобы не выплюнуть ей в лицо всё, что я о ней думаю. Да чтоб ты на своей шкуре испытала, что такое истинная боль, бездушное чудовище!

Третий лот — коллекция сокровищ прошлого, пережившая катастрофу.

— Картина Моне «Кувшинки», скульптура Родена «Мыслитель», фарфоровая ваза династии Мин. Стартовая цена — три миллиона! — гремит голос аукциониста.

Лот уходит за одиннадцать миллионов под шквал аплодисментов.

— Истинная красота неподвластна времени, — томно произносит дама по соседству, поглаживая свои жемчуга.

— Это достойное пополнение коллекции моего дражайшего супруга, — надменно хвастается покупательница.

— Вив, ну как же так? Это всего лишь вещи… А как же дети?

— Лина, отпусти это. Люди платят за статус. Моне на стене – это их способ сказать: «Мы выше вас, жалкие ничтожества!»

Четвёртый лот – ювелирные украшения, принадлежавшие самой Анне Векслер.

— Бессмертные, легендарные реликвии основательницы! Золотая брошь с огненными рубинами, кольцо в форме звезды с ослепительным бриллиантом. Начальная ставка — четыре миллиона! — торжественно провозглашает аукционист.

Вив легонько толкает меня и усмехается:

— Бери, Лина! Классика – это как раз твоё! Представь: ты лежишь на кровати перед Кайлом, и на тебе ничего… только это кольцо!

— Если бы у меня были такие деньги, я бы лучше пожертвовала их приюту.

— Так попроси у отца, для него это пустяк. И хватит о приютах! Ты что, теперь всё оставшееся время будешь грустить? Не порти себе вечер!

Ставки взмывают ввысь:

— Пять! — кричит дама в лазурном платье.

— Шесть – для моей обожаемой супруги!

— Семь — это частица истории нашего государства! — восклицает коллекционер.

Через несколько минут жарких торгов лот уходит за баснословные тринадцать с половиной миллионов таинственному покупателю, наблюдающему за аукционом онлайн.

— Векслер – истинный гений, — восторженно произносит один из присутствующих, заботливо поправляя бабочку на шее.

— Это все равно что обладать частичкой ушедшей эпохи, — вторит ему другой с благоговением в голосе.

А потом объявляют следующий лот, и моё сердце замирает от ужаса.

— Ребёнок из местного приюта, четыре года. Мальчик. Абсолютно здоров. Огромные небесно-голубые глаза, светлые кудряшки. Умеет читать, писать, считать и декламирует стихи собственного сочинения, посвящённые маме, — объявляет аукционист, и зал взрывается оглушительными овациями.

На сцену выходит малыш – такой хрупкий, беззащитный, в скромном, но опрятном костюмчике. Его светлые волосы искрятся в ярком свете прожекторов, а в глазах – испуг, смешанный с робкой надеждой. Дрожащим от волнения голосом он начинает читать:

— Мамочка, ты где? Я ищу тебя в снах,

В мерцающих звёздах, в холодных ветрах…

Крупные слёзы, словно жемчужины, катятся по щекам малыша, падая на пол. Зал замирает в потрясении, дамы украдкой промакивают глаза кружевными платочками, мужчины одобрительно кивают головами, бормоча: “Какое дарование!”

Аукционист бесчувственно продолжает:

— Начальная цена – двести тысяч!

Торги мгновенно набирают обороты:

— Пятьсот тысяч!

— Миллион! Он идеально впишется в нашу семью! — кричит всё тот же отвратительный магнат, поправляя запонки.

— Два миллиона — мои внуки будут с ним играть! — добавляет старуха в мехах. Вот и не жарко ей летом?

— Три миллиона!

Зал разделяется: одни восхищенно аплодируют, другие бросают полные сомнения взгляды.

— Разве это правильно? — тихо спрашивает мужчина рядом.

— Да лучше уж так, чем в приюте гнить! — возражает его спутница. — Он такой прелестный, такой талантливый, это его шанс!

— Но ведь это дитя, а не предмет искусства! — шепчет кто-то позади.

Я стою, не в силах пошевелиться. Сердце бешено колотится в груди, а горькие слёзы обжигают глаза. Неужели это происходит на самом деле? Это же… настоящее рабство! Маленький мальчик стоит на проклятой сцене, его плечи вздрагивают от беззвучных рыданий, а беспринципные сволочи торгуются из-за него, как будто он – вещь!

— Вив, это мерзко и отвратительно, — шепчу я в оцепенении, судорожно сжимая её руку. — Как можно так хладнокровно продавать ребёнка? Он же не товар! Как они смеют?!

Вив, кажется, хочет отмахнуться, но я вижу в её глазах мимолётное сомнение.

— Лина, успокойся, какое рабство? В детских домах устраивают конкурсы, чтобы самые лучшие дети попали сюда. Это их шанс — жить в роскоши, учиться в элитных школах, обрести семью. В столице вообще в любой момент можно подобрать себе ребёнка по заданным параметрам. Мама недавно взяла девочку – рыженькую, кудрявую, виртуозно играющую на скрипке. Такая классная! Она счастлива, уверяю тебя! У неё есть всё! Куклы, платья, слуги. Разве не лучше быть «купленной» и купаться в любви, чем расти в приюте?

— Счастлива? — выдыхаю я в отчаянии. — Но ведь у неё никто не спрашивал, хочет она этого или нет! Это всё в корне неправильно и аморально! А мальчик? Посмотри на него, он ведь плачет, Вив! Как ты можешь это оправдывать? Его продают, как дорогую вазу или породистого коня! Это же просто немыслимо!

— Лина, ты слишком драматизируешь, — отвечает Вив с усталой снисходительностью. — Понимаю, зрелище, конечно, не из приятных, но детей не принуждают, они сами решают, принимать участие или нет. И подумай сама, ведь в приюте у мальчика нет никаких шансов, а здесь ему гарантируют роскошную жизнь в богатой семье, словно принцу. Разве это не замечательно?

— Нет, Вив! — я срываюсь почти на крик, едва сдерживаясь из последних сил и ощущая, как горячие слезы обжигают щеки. — Это не спасение, а гнусная торговля живыми людьми! Ему не место на сцене в качестве лота! Он должен быть рядом с матерью…

— Да пойми же ты, у него нет матери. И успокойся, пожалуйста, на нас уже смотрят, — сухо обрывает меня подруга.

А в зале волна азарта поднимается все выше, ставки взлетают до немыслимых высот:

— Десять миллионов!

— Пятнадцать!

— Семнадцать!

— Была не была! Двадцать! Он станет гордостью нашей семьи!

— Тридцать пять! И молчать всем! Он будет нашим наследником!

Заплаканного мальчика, точно трофей, уносит со сцены ужасающе довольный мужчина, заплативший за него тридцать пять миллионов. Рядом, утирая слезы показного умиления, шествует его красавица жена, не забывая на ходу снимать свои наигранные эмоции на супер новенький голограф последней модели.

Тем временем объявляют новый лот – остров в форме сердца, и аукцион продолжается, но для меня он превращается в пытку. Голова кружится, ноги подкашиваются, а сердце разрывается от невыносимой несправедливости.

— Вив, извини, но я не могу больше, — бормочу я и делая пару шагов к выходу. — У меня голова разболелась. Мне нужно идти.

— Лина, подожди, — Вив обеспокоенно тянется ко мне, оглядываясь в поисках официанта, чтобы вернуть бокал. — Не принимай так близко к сердцу! Посмотри на малыша, он уже смеется и обнимает свою новую маму. Хочешь, я пойду с тобой?

— Нет, останься. Я в порядке, — мотаю я головой, украдкой смахивая непрошеные слёзы. — Мне просто… нужен глоток свежего воздуха.

Спешно продираюсь сквозь толпу к дверям, ощущая на себе любопытные взгляды этих самодовольных, лицемерных богачей. Зал кажется клеткой, наполненной ложью, фальшью и жестокостью. Вырываюсь на улицу, судорожно делаю несколько вдохов, ощущая как холодный ночной воздух обжигает разгоряченное лицо. Слезы льются ручьем, а гнев и бессилие душат меня.

Что я только что видела? Ребенка, проданного словно бездушный предмет. Как вообще можно жить в таком обезумевшем мире? Кайл понял бы меня, его гнев был бы таким же сильным. Его крепкие руки обняли бы меня, его голос успокоил бы. Но сейчас я абсолютно одна, и этот невыносимый ужас надолго останется во мне, преследуя в самых жутких кошмарах.