Хроники города номер Три (СИ) - Соколова Мария

Глава 13. Кайл.

Утренний смог клубится за окном, оплетая ржавые водостоки и разбитые фонари. Не смотря на скрупулезно заклеенные щели и плотно закрытые шторы, в квартиру все равно просачиваются давно надоевшие запахи угольной пыли и заводского дыма. Да уж, не повезло сегодня с ветром…

Насухо вытираю волосы полотенцем, параллельно прикрывая дверь из ванной, чтобы не выпустить сырость в основную комнату. Одиннадцать дней до турнира, а перед ним еще и отбор. Нужно не забыть сегодня на тренировке отработать тот прием, который пару дней назад заметил у парней на спарринге, а еще…

Вдруг странный шум с улицы резко выдергивает меня из размышлений – крики, плач, скрежет мебели по асфальту, ругань и всхлипы. Нахмурившись, торопливо натягиваю джинсы и, стараясь не привлекать внимания, осторожно отодвигаю занавеску. Такие звуки никогда не к добру…

И верно, у соседнего дома творится настоящий хаос. В безумной панике и спешке люди вытаскивают из подъездов всё, что успели собрать: потёртые чемоданы и наспех завязанные узлы с вещами, разнообразную кухонную утварь, снятые раковины и душевые лейки, матрасы и подушки от диванов и многое, многое другое. Мужики, матерясь и роняя, тащат крупную мебель. Женщины украдкой утирают слёзы, прижимая к себе испуганных детей. Малыши цепляются за их юбки, хныкая и оглядываясь на здание, которое еще совсем недавно было их домом.

Патрульные в чёрной форме, с автоматами наперевес, лениво покрикивают, подгоняя толпу, будто это не люди, а скот:

— А ну, пошли! Быстрей, быстрей, не задерживай! Топай давай! Следующий! Не растягивайтесь, у нас график!

Толпа вздрагивает от каждого слова, точно от удара плетью, и все молчат, никто не смеет и слова сказать. Но внезапно из покорной массы вырывается один из мужиков и со всей злости швыряет на землю свой узел с вещами. Тот развязывается, и из него вываливаются совсем скромные пожитки: заштопанная детская курточка, пара стоптанных ботинок и потрепанная книжка.

— Да что же вы творите, сволочи?! Нам обещали дать время, полгода на сборы! — истошно орёт он, тыча пальцем в патрульного. — Это же наш дом! Здесь вся наша жизнь! У меня ведь трое детей! Трое! Где нам теперь жить, скажите на милость? В шахте?!

Глядя в мутное окно, до боли стискиваю кулаки, чувствуя, как чёрная волна ярости и безысходности обугливает меня изнутри. Остановись, мужик, не провоцируй их… Вот же самонадеянный дурак!

Женщина с растрепанными волосами и перекошенным от ужаса лицом изо всех сил в отчаянии тянет мужа за руку:

— Замолчи, милый, пожалуйста, хватит… Молю тебя, не зли их!

Но он отмахивается от нее, как от назойливой мухи, и демонстративно харкает в сторону военных. Плевок попадает на ботинок одного из патрульных. Тот, не моргнув и глазом, медленно подходит и со всей силы бьет мужика прикладом в живот. Он сгибается пополам и кулем падает на землю, судорожно пытаясь ухватиться за рукав жены. Второй удар – ботинком по голове – гасит его сознание, и он затихает, распростертый на асфальте. Багровая кровь медленно расползается по трещинам на дороге… Жена кричит, падает на колени, протягивая руки:

— Нет, пожалуйста, не надо! Пощадите его ради детей! Он не хотел, он попросит прощения! Он сделает все, что скажете!

Худенький мальчишка, до этого прятавшийся за спиной у матери, роняет свой рюкзак, и его пронзительный плач гулким эхом отражается от каменных стен.

— Папа! Папочка!

Но патрульные, не обращая никакого внимания ни на жену, ни на ребенка, волокут мужика за угол, точно мешок с мусором. Его тело безвольно болтается в их руках, оставляя за собой лишь жуткую дорожку алых капель…

Стою, вцепившись в подоконник, а в голове лишь одна мысль: выбежать, врезать этим ублюдкам, разнести все к чертовой матери!.. Но один против десятка с оружием… Это не шахта, где я знаю каждый поворот, каждую расщелину, а монстры в большинстве своём предсказуемы, хоть и смертельно опасны. Это город, где царят грязные законы и правила Единого государства.

И тут я замечаю, что в стороне, у края тротуара, пара типов в дорогих костюмах – гладко выбритые, с холёными лицами, золотыми часами на запястьях и планшетами в руках — что-то обсуждают, тыча пальцами в дом. Все ясно. Похоже, эти сволочи стараются успеть до Дня основания, чтобы выслужиться перед своим руководством… Уроды!

И сколько осталось до того момента, когда их наманикюренные пальцы доберутся и до моего дома? Неделя? Месяц? Два? Да и плевать, все равно накопленных денег теперь уже не хватит на аренду другой квартиры, разве что у основной стены, на самом отшибе. А возвращаться в служебное общежитие для истребителей с комнатами, рассчитанными на тридцать человек, нет никакого желания. Так что у меня только один выход – турнир.

Вздыхаю, отхожу от окна и беру со стола свои мечи. Потёртые рукояти привычно холодят ладони, успокаивая и возвращая чувство контроля. Пора на тренировку, ведь каждый день без практики – шаг к поражению.

Быстро убрав мечи в ножны и закрепив их за спиной, я выхожу из квартиры. И застываю. На облупившейся краске, покрытой трещинами, висит листок, приклеенный скотчем. Чёрным по белому, как приговор: «Жильцам дома №47. В связи с плановой реконструкцией района вы обязаны покинуть жилое помещение не позднее чем через 30 дней». Месяц. Всего месяц. А если не получится с турниром, куда мне идти? Домой к Лине, к её отцу на поклон? Чёрта с два. К Рихарду? К Марку?..

— Да чтоб вас..!

Сбегаю по лестнице на улицу и у входной двери чуть не сталкиваюсь с пьяным мужиком, от которого тошнотворно разит перегаром и грязным телом. Сосед с первого этажа, Фрэнк, отец Тима. Мерзкий тип, каких ещё поискать. Одежда вся в пятнах, волосы слиплись от пота, а глаза мутные, с красными прожилками, будто он не спал неделю. Он шатается, пытаясь ухватиться за косяк, и ухмыляется, демонстрируя жёлтые кривые зубы.

— Эй, куда несёшься, Легенда? — хрипит он. — Опять к своей богатенькой крале? Выдрессировала она тебя, а? Рожа чистая, рубашечки новые, штанишки, ботиночки – вырядился, как павлин. Вот только всё равно из нашего дерьма не вылезешь! Думаешь, если нацепил дорогие тряпки, ты уже один из них? Да хрен тебе!

Я стискиваю зубы, чтобы не врезать ему. Уже собираюсь уйти, как вдруг вспоминаю, как пару месяцев назад, на пляже, отдал Тиму деньги на врача для его сестры. Мальчишка тогда чуть не плакал, обещал вернуть, хоть я и сказал, что не надо.

— Как твоя дочь, Фрэнк? — спрашиваю я, стараясь говорить спокойно, хоть и злость бурлит внутри, подобно раскалённой смоле. — Деньги, что я Тиму дал, помогли? Врач её смотрел?

Он ржёт, покачиваясь и цепляясь за стену:

— Нефиг было пацану деньги давать, Легенда. Я их забрал. Мой сын – мои деньги! Половину пропил, половину в фонд Единого государства кинул. Чтоб День основания достойно отметили, чтоб наш город в грязь лицом не ударил, понял? — Он икает, качнувшись вперёд, и его вонь бьёт в лицо, словно пощёчина. — А Мия… да хрен с ней, оклемается. Или нет. Мне пох. Всё равно через месяц отдам их с Тимом в детский дом. Видел объяву? Денег на новую хату нету, а мне похмеляться надо. Чувствую себя как говно без этого.

Кулаки сжимаются сами собой. Вот же урод… Хватаю его за ворот замызганной рубахи и прижимаю к двери с такой силой, что косяк скрипит.

— Ты конченый мудак, Фрэнк! Как ты мог так поступить со своей дочерью, скотина?! Ей нужна помощь врача, а ты…! Отдать своих детей в приют? Ты хоть понимаешь, что творишь, пьяная мразь? Ты их отец или просто паразит, который пожирает их жизни?

Сосед хрипит, но глаза горят одержимостью, как у маньяка. Вырываясь, он орёт, брызжа слюной, которая оседает на моей куртке:

— Да пошёл ты, Кайл! Единое государство – вот что важно! Они нас спасли, дали нам всё! Если бы не Анна Векслер – нас бы не было! А такие, как ты, только гавкаете, как собаки! Да я ради Единого хоть сдохну, а ты… ты просто шавка, что бегает за богатой сучкой! Думаешь, ты лучше меня? Да ты такой же, только в чистой рубашке, — он ржёт и тычет пальцем мне в грудь. — Ты никто, Кайл! Никто! Твоя богатенькая шлюха бросит тебя, как только поймёт, что ты – пустое место! И не мужик ты теперь, а грязная подстилка мажорки!