Невеста для полковника (СИ) - Ф. Татьяна

По моим подсчетам их потери составляли примерно человек пять, не больше, и еще семеро оставалось живыми.

Семеро на одного? Если только на кулаках. Шансы были. Но, при всей своей подготовке я понимал, в рукопашной схватке победит тот, у кого больше патронов. А их у боевиков было более чем достаточно, потому что палили по мне безостановочно. Казалось, еще немного и они превратят в пыль то бетонное ограждение, оставшееся от стены дома, что стоял здесь когда-то.

Внезапно все стихло. Я выждал полминуты и осторожно выглянул. Никого не было видно, но это еще ничего не означало. Пригнувшись, перебрался к другой стене. Выглянул. Никого. Держа в руках автомат, пошел дальше, осторожно ступая по бетонной крошке. Под ногой скрипнул кусок, и я замер. Выждав несколько секунд, снял ногу с крошки и посмотрел вниз. В куче камней, земли и кусков арматуры лежала мина.

Я ломанулся назад, но это меня не спасло. Раздался взрыв и мир перестал существовать, погрузившись во мрак.

Пить…

Благословенная капля наконец попала в горло, за ней другая, еще и еще. Я закашлялся, ощутив жар во всем теле.

— Аенцад, аенцад, — прошелестело рядом и на лбу поселилась прохлада.

На губах снова стало влажно, как будто их смочили тряпкой.

— Аенцад…

Почему-то стало спокойно, хоть я ничего не понимал, и сознание отключилось.

Когда я пришел в себя, было темно. Но это была не темнота потерянного сознания, а просто ночь. Ночь за окном, завешенным какой-то старой дырявой тканью. Окно было проделано в глиняной стене, местами потрескавшейся то ли от старости, то ли от ударов по ней. Анализировать картинку перед глазами почему-то не получалось. Завораживал танец всполохов света на стене, рассказывающий древнюю как сам мир сказку огня, который когда-то давно, на заре цивилизации, приручил человек. Просто отблески пламени, а отводить взгляд не хотелось.

Тихо затрещал костер, словно принимая в свои объятия новых жертв. Я повернулся на звук и увидел сгорбившуюся фигуру возле огня. Человек, замотанный в кучу ткани, тихонько ворошил угли и что-то нашептывал. В темноте, нарушаемой лишь светом костра в некоем подобии камина, грубо сложенного из разбитых кирпичей, разглядеть сидящего не получалось.

Я попытался подняться, но тело отозвалось такой болью, что поневоле пришлось выдать себя глухим мычанием.

Человек резко обернулся и блеснули два глаза. Остальные части лица были глухо замотаны. Что ж, если меня не убили раньше, значит не убьют и сейчас. Теперь осталось понять, что я здесь делаю и какие сведения из меня хотят вытянуть.

Человек куда-то наклонился, послышался плеск воды и передо мной появилась обколотая со всех сторон фарфоровая чашка. Едва ее шершавые края коснулись моих губ, как я приподнял голову и стал жадно пить. Затылка коснулась крепкая поддерживающая рука.

— Спасибо, — горло горело, но я постарался поблагодарить.

Мой опыт показывал, что это слово почему-то понимали в разных странах мира без перевода. Так произошло и сейчас. Человек кивнул. Я снова закрыл глаза и опять провалился в темноту.

Пахло хлебом и молоком, прямо как в детстве. На некоторое время память услужливо подкинула картинки прошлого. Бабушка, доившая корову и напевающая какие-то веселые песенки. Дед, проводящий стамеской по длинной доске. Мать, обожающая малину и вечно теряющаяся в ее зарослях. Отец, почему-то вспомнившийся одними ногами, торчащими из-под стареньких жигулей и куча инструментов, лежащих рядом. Лерка и Танька, сидящие на верхних ветках тутовника и обстреливающие ими Пашку с Гришкой. И если бабушка доила корову, значит хлеб уже почти допекся.

Светало. Солнце еще не показалось из-за горизонта, но ночь уже уходила, оставляя землю на несколько часов. Тусклый свет, пробивающийся сквозь дыры в оконной тряпке, озарял убогость обстановки полуразрушенной землянки.

— Надо поесть, — вдруг раздался чистый русский язык.

Замотанный человек опустился на колени рядом с ним на пол и приподняв мою голову, подложил под нее некое подобие валика.

— Где я? — задал я вопрос, раз уж, как выяснилось, мой спаситель знает русский язык.

Человек что-то ответил, но полотно поверх рта заглушило все звуки. Я вопросительно поднял брови. Человек вздохнул немного раздраженно, схватил ткань в районе подбородка и потянул вниз, обнажая нижнюю часть лица. В этот момент солнце, наконец изволившее появиться над горизонтом, пустило луч в лачугу и озарило человека.

Это была девушка. Молодая, лет двадцати с небольшим, смуглая девушка с разными глазами. Левый голубой, с радужкой окаймленной черным ободком, и правый, зеленый с вкраплениями золота. Густые черные ресницы не завивались, а практически смотрели вперед, словно защищая глаза от ветра и пыли. Аккуратный нос, впалые щеки, подбородок треугольничком и волосы, выбивающиеся из-под ткани, мелкими завитками черных волос.

— Тебе надо поесть и поспать, — сказала девушка.

Голос был немного хрипловат, как будто после болезни. Она отщипнула от еще теплой лепешки пшеничного хлеба кусочек и поднесла ко рту. Нетерпеливо цокнула, будто разговаривала с младшим по возрасту. Я послушно открыл рот и…

Это был самый вкусный хлеб в моей жизни. Теплое молоко, которое я глотал следом мелкими порциями, насытило быстро, и славно «потрудившись» я вырубился, но проснулся уже через два часа с диким желанием отлить. Девушка сидела неподалеку и что-то зашивала. Попробовав двинуть ногами, я с удивлением обнаружил, что сильной боли нет. А ведь прошлая моя попытка была просто невыносимой.

Повернувшись на бок и опершись одной рукой, я приподнялся. Голова закружилась, но ложиться обратно я не стал, вынуждая организм как можно быстрее приспособиться к вертикальному положению.

Девушка отложила свою работу, поднялась и подошла поближе. Ее лицо было снова закрыто так, что оставались видны только глаза. Нырнув ко мне под мышку, она выпрямилась и помогла встать. Ноги ослабели и без чужой помощи мне наверно пришлось бы передвигаться по стеночке. Как будто поняв, что мне нужно, она одной рукой придерживала меня, второй отвела большой кусок толстой ткани, висевшей на входе и вывела меня наружу. Солнце на мгновение ослепило, а когда зрение прояснилось, единственное, что я смог бы произнести, стало бы крепким нецензурным выражением. Глиняная лачуга стояла на берегу кристально чистого озера, окруженного со всех сторон горными вершинами, поросшими кустарником. На берегу паслась лошадь, привязанная к маленькому колышку, торчащему из земли. Появившийся было вопрос о моей доставке сюда отпал сам собой.

Тем временем девушка помогла мне дойти до густого куста, оставила и скрылась в своей землянке. Я оглянулся на лошадь, но та не проявляла никакого интереса к моей скромной персоне и занимались лишь травой, в изобилии растущей вокруг.

Сделав то, зачем поднялся, я дошел до берега озера и устало опустился на траву. Я жив. Я выжил в той заварушке. В отличие от остальных. Почему?

Прошло наверно минут пятнадцать, пока я лежал на траве, когда лошадь шумно фыркнула. Я повернул голову на звук. Девушка кормила животное яблоком, что-то говорила и гладила густую гриву.

Я невольно залюбовался ею. Она снова открыла лицо, было заметно, что ей не нравится носить тряпку, его закрывающее. Невысокого роста, она, тем не менее, была крепкой. Не каждая сможет даже передвинуть мужчину даже на несколько сантиметров, а она, судя по всему, смогла затащить меня на лошадь, потому как тележки рядом не наблюдалось. Оставался вопрос: зачем?

— Я уйду, — сказала девушка, подойдя поближе. — Ненадолго. Скоро вернусь. Там еще остался хлеб.

— Как тебя зовут? — спросил я.

— Налкудта, — ответила та.

Помня, что большинство имен на Северном Кавказе имело смысл, поинтересовался:

— Что оно означает?

Девушка подняла на меня свои странные глаза и перевела:

— Не нужная.