Слуга Земли - Хоули Сара

— Значит, тебе нужно порезать себя там, наполнить кубок и… напоить дерево своей кровью.

Лара поморщилась.

— Я не хочу.

— Придётся. За тобой будут наблюдать, так что на этот раз я не смогу помочь.

Она смотрела на кинжал, словно на змею, готовую к укусу.

Секунды тянулись мучительно долго, и я вздохнула. Если Лара не сможет решиться, ничего хорошего из этого не выйдет.

— Наполнить кубок ты должна там, — сказала я, — но, возможно, мы сможем запастись кровью заранее, чтобы потом тебе не пришлось резать себя слишком глубоко.

Я нашла маленький флакон, который легко спрятать под браслетом, скрытым под рукавом. Если Лара аккуратно смешает его содержимое с кровью, пролитой у дерева, никто ничего не заметит.

Я протянула ей кинжал, но Лара так и не взяла его. Она по-прежнему выглядела испуганной.

Что ж, возможно, я всё же могла ей помочь. Мне-то не привыкать отдавать свою кровь Кайдо.

— Это не так страшно, смотри, — я легко провела лезвием по своей руке, избегая крупных вен. Капли крови заскользили в стеклянную ёмкость. Я постаралась не морщиться от жжения. — Я помогу тебе наполнить его.

Она стиснула зубы и повторила за мной. Мы поочерёдно выдавливали кровь, вскрикивая от боли, пока флакон не наполнился. Затем перевязали раны, спрятали сосуд под браслетом Лары и направились к Кровавому Дому.

Сегодня коридор, ведущий к заброшенному дому, был хорошо освещён. Я едва узнала вход: привыкла к кромешной тьме, но сейчас помещение было залито светом.

Мрачным светом. Факелы горели багряным пламенем, отбрасывая тени на шахматный узор пола. В конце зала я разглядела массивную арку с резьбой, ведущую в Кровавый Дом. Мы прошли под ней и оказались в просторном зале с тем же шахматным узором на полу.

Каждый сантиметр серых каменных стен был покрыт изображениями Благородных Фейри, фейри-прислужников и Тварей. В пляшущем свете факелов они казались живыми.

В самом центре зала высилось огромное дерево. Его ствол был столь широк, что шестерым взрослым пришлось бы взяться за руки, чтобы обхватить его. Ветви тянулись к далёкому своду. Листьев не было, но я чувствовала: дерево живое.

За ним высилась массивная металлическая дверь, усеянная шипами. Скорее всего, она вела внутрь Кровавого Дома. Туда я приближаться не собиралась.

Кайдо довольно заурчал в моём сознании. Он был рад вернуться домой.

Я присоединилась к другим слугам в задней части зала, а Лара встала в ряд кандидатов перед деревом. Вскоре их собралось шестеро.

По сигналу они опустились на колени и рассекли ладони, позволяя крови стекать в кубки перед ними. Лара вздрогнула от боли, но открыла флакон в браслете ловко — лишь потому, что я знала о её хитрости, мне удалось заметить, что крови в её чаше оказалось больше, чем должно было быть.

Когда кубки наполнились, кандидаты поднялись на ноги и вылили свою кровь на извивающиеся корни, пробившиеся сквозь каменный пол.

Перед глазами вспыхнула тьма.

Я замерла, подумав, не потухли ли факелы, но затем пространство наполнилось слабым рубиновым сиянием. Ветви дерева теперь были усыпаны багряными листьями, а комната опустела — кандидаты и слуги исчезли.

— Смотри, — прошептало дерево.

Я вновь оказалась в хижине, где росла. Было предрассветное утро, и мой нос касался холодного стекла окна. Я видела, как отец уходит по узкой тропинке за нашим домом. Он оглянулся, но, завидев, как я машу ему крошечной ладошкой, лишь отвернулся и пошёл дальше. Что-то во мне словно сломалось.

Теперь я была в деревне, прячась за лавкой портного, пока стайка детей забрасывала меня камнями. Один из них ударил меня в лоб, из раны потекла кровь, и от боли я пришла в ярость. Я швырнула камни в ответ и закричала, когда они в страхе бросились прочь. Один из булыжников угодил девочке в голову, и я рассмеялась.

Я дралась с мальчишками во дворе школы в Тумблдауне, больше не желая ждать, когда камни полетят первыми. Они дёргали меня за волосы, били кулаками, но я била сильнее. А ещё — кусалась. Когда родители приходили за очередной моей жертвой, они шептались: «Она дикая», «Её нельзя подпускать к другим детям».

Мне было тринадцать, и я была голодна и зла. Когда мать пыталась обучить меня травничеству, я решила, что это скучно и лучше стать торговкой. Я хотела быть богатой и свободной, а не такой бедной, как она — такой, какой она сделала нас обеих.

Я кричала на парней, пристававших к Ане, а затем прыгнула на одного из них, когда он попытался схватить её. Обвила руками его шею и вцепилась зубами в ухо, пока он визжал и пытался стряхнуть меня. «Анина цепная псина», — так меня назвали в тот день, и имя прижилось.

Я смотрела на своё отражение в пруду, переполненная подростковой яростью, и желала себе смерти, чтобы жители деревни, презиравшие меня, почувствовали заслуженную вину. Желала смерти им. Желала смерти нам всем.

Я кинула камень в окно женщины, которая насмехалась над моей матерью за то, что та не смогла удержать мужа.

Дала пощёчину первому мальчишке, который попытался меня поцеловать.

Ссорилась с Аней из-за наших семей.

Лежала без сна в ту трудную ночь, когда болезнь матери подходила к концу, и ненавидела её за всё это время, потраченное на заботу, за тревоги, что росли как снежный ком, за деньги, что утекали сквозь пальцы быстрее, чем я могла их заработать.

Я злилась, кричала, лгала и проклинала всех вокруг. Каждое мерзкое дело, что я совершила, каждая тёмная мысль, что я хранила в сердце, проносились передо мной, вспыхивая и исчезая во тьме. А между этими видениями я видела дерево — древнее, безмолвное, ждущее.

Оно вкусило мою кровь, осознала я в потоке воспоминаний. Я всего лишь хотела помочь Ларе наполнить чашу, но теперь дерево наказывало меня, показывая мои грехи.

Я рыдала, когда умерла мать, кричала на невидимых фейри за то, что они не спасли её. Я ненавидела их и ту веру, что заставила мать в последние мгновения смотреть в окно, а не на меня. Веру, что заставила её ждать спасения, которое так и не пришло.

Я бежала в ужасе по болотам, слыша за спиной крики умирающих женщин. А когда обернулась, на том месте, где только что была моя лучшая подруга, не осталось ничего, кроме пустоты.

Я сжимала кинжал и угрожала первой Твари, что встретила, когда она впилась когтями в мою лодыжку. Я убивала других Тварей, когда они напали на меня в подземельях Мистей. Уничтожала их без колебаний, потому что выбор был между ними и мной. И я выбрала себя.

Я злилась на Каллена, желая ударить его, чтобы заглушить унижение, пережитое от рук Гаррика.

Я разрезала собственную кожу, чтобы накормить Кайдо.

Царапала Друстана во время близости, охваченная первобытной яростью и желанием, которым не могла найти иного выхода.

Я вонзала нож в живот Гаррика и улыбалась, глядя, как в его глазах плещется ужас. Его кровь была горячей на моих ладонях. Дыра в его горле зияла передо мной… и в тот жуткий миг я почувствовала радость.

— Смотри, — произнесло дерево, и воспоминания рассеялись.

Передо мной стояла невысокая женщина с густыми кудрями, касаясь ладонью шероховатой коры. Я. Но её губы были оскалены, а из рук струилась кровь, стекая под ноги. Так много крови… Крови, которую я уже пролила, и той, что ещё предстояло пролить. Крови, которую я способна пролить.

— Смотри.

Я посмотрела.

Все раны, оставленные прошлым, разом разверзлись внутри меня, обнажив то, что я пыталась не замечать. Я увидела себя такой, какой могла быть — жестокой, жаждущей насилия.

— Ты раскаиваешься?

Я уставилась на окровавленный призрак, отразивший мою самую темную сущность. Раскаиваюсь ли я? В драках, в той ярости, к которой я так легко прибегала, в смертях, что остались на моем пути?

За боль, причиненную матери и Ане, — да. За все остальное? Я на миг задумалась.

— Нет. Я не стану извиняться за то, что защищала себя и своих друзей.

Но разве это была вся правда?

— Я сожалею, что это доставило мне удовольствие, — призналась я, зная, что Древо поймет, о ком идет речь. О Гаррике.