Золотые рельсы - Боумен Эрин

Вокруг простирается пересохшая земля прерии. Я не свожу глаз с дороги, изрытой колеями, которые оставили проехавшие до меня экипажи, и молюсь, чтобы не слетело колесо.

Глава десятая

Риз

Спустя несколько часов солнце стоит почти в зените, но едва ли потеплело — большую часть дня дилижанс ехал в гору. Я, обливаясь потом от напряжения, сижу на козлах, уставшие лошади замедлили шаг и дышат с трудом.

Я подумываю распрячь их и скакать в Прескотт верхом, но плохо езжу без седла, особенно на большие расстояния, к тому же к северу высятся горы. Я пересекал их неоднократно, когда Босс для разнообразия решал переключиться на грабежи Атлантической и Тихоокеанской железной дороги. Это был долгий и нелегкий путь, даже в седле. Так что пока я не брошу дилижанс.

Впереди зеленеют чуть присыпанные снегом сосны. От ярких цветов слепит глаза после того, как последние полгода я только и ездил между Юмой и Таксоном вдоль Южно-Тихоокеанской и все вокруг было окрашено разными оттенками грязи.

Я оглядываюсь назад на дорогу и холодею от ужаса. Вдали виднеется красная точка. Нет, невозможно — у Кроуфорда перебито колено. Я трясу головой, прижимаю ладонь к виску и снова всматриваюсь, но больше ничего не вижу, никакого красного пятна. Так и должно быть — если бы Кроуфорд меня выслеживал, он вывернул бы куртку красной подкладкой внутрь, чтобы сливаться с дорожной грязью и кустарником. Я оглядываюсь, пытаясь разглядеть облако пыли или хотя бы что-то похожее на движение, но ничего не вижу.

Обычно на меня так действует жара. Бывало, что я ехал верхом по раскаленной прерии и, взглянув через плечо, видел папашу, который ехал за мной и целился мне в спину из ружья. Однажды в середине июля, когда мы скакали в Бисби и выехали из высохшей лощины, я увидел на гребне холма семью Ллойдов, всех четверых, они висели на мескитовом дереве. Видение колыхалось в раскаленном воздухе, а когда я моргнул, все исчезло. Но сейчас декабрь и недостаточно жарко для таких трюков с разумом.

Вода и еда — вот что мне сейчас нужно. Я не ел со вчерашнего дня, с тех пор, как в обед нам к дереву в Викенберге принесли по куску черствого хлеба и дали по глотку воды.

Хассаямпа в этом месте полноводней, вероятно, из-за тающих снегов. Подходящее место для того, чтобы дать отдых лошадям.

Я натягиваю поводья и спрыгиваю с козел. Добравшись до берега, я падаю на колени и жадно глотаю воду из пригоршни. Прохладная вода приятно освежает. Но мой желудок протестующе урчит, ему нужно что-то посерьезней, чем вода.

Я хорошо стреляю — Босс позаботился и научил, — но здесь нет дичи. Если бы и была, у меня нет при себе другого оружия, кроме ножа. Я возвращаюсь к дилижансу и обыскиваю его — вдруг они положили какие-нибудь съестные припасы на дорогу. Ничего интересного я не нашел — на крыше пусто, сзади в багажнике только один сундук с одеялом, картами и запасной упряжью на случай, если уздечка или поводья лопнут по дороге. Если и было что-то еще, оно теперь валяется на дороге в Викенберге. Дилижанс вылетел оттуда пулей, и я слышал, как сзади что-то с грохотом упало на мостовую. Глупо надеяться, что я смогу так легко отделаться от банды, да еще и найти еду, которая ждет меня на серебряном блюдечке.

Я достаю из кармана платок Босса. На нем моя кровь, оставшаяся с прошлой ночи, он все еще пахнет его курткой, от этого у меня по спине пробегает холодок. Сняв шляпу, провожу по волосам руками и вытираю платком пот со лба. Убираю платок и берусь за ручку дверцы. Глупо думать, что в дилижансе, в котором должны были везти нас, арестованных «Всадников розы», меня ожидает сундук с едой, но я должен проверить все. Рывком открываю дверь и чертыхаюсь от неожиданности. Дилижанс вовсе не пуст. Между скамьями на узкой полосе пола лежит тело.

Это та девушка с поезда — Шарлотта, как называл ее помощник шерифа.

Сначала я подумал, что она мертва. В ее спутанных волосах и на виске запеклась кровь. Тело лежит в странной позе, голова у двери рядом со мной, рука неловко вывернута, одна нога все еще на сиденье. Но вдруг я замечаю, что она дышит.

Она без сознания, эта проклятая кукла, которая чуть не убила меня.

У ее лица валяется знатный кольт, я хватаю его и приставляю ствол к виску девушки. Мой палец лежит на курке, но я не нажимаю на него. Я много раз видел, как женщины погибали от рук «Всадников», но, будучи далеко не добродетельным человеком, никогда их сам не убивал. И Босс меня не заставлял. Не знаю почему, но ему было достаточно, что я находился поблизости и приберегал пули для мужчин.

Я смотрю на девушку, затем на пистолет в моей руке, и снова на нее.

Выругавшись, затыкаю кольт за пояс. Не могу сделать этого, особенно теперь, когда освободился и волен выбирать свой путь.

Скорее всего, она, заслышав шум, побежала и спряталась в дилижансе. Она одета, но без обуви, и я вспоминаю пустую комнату в пансионе и то, как хлопнули ставни, когда мы ворвались внутрь. Может, она остановилась в гостинице в той самой комнате и, услышав выстрел Босса в холле, выскочила в окно? Грохот, который я слышал, когда удирал на дилижансе, был не от посыпавшегося на дорогу багажа — это она упала и ударилась головой. Плохо, что она так долго без сознания, может, уже умирает? Я смотрю на Хассаямпу и думаю, не вытащить ли незваную попутчицу из дилижанса и не оставить ли ее у реки. Но у нее даже нет обуви. Оставить девушку умирать от голода едва ли лучше, чем выстрелить ей в голову. Может, даже хуже — от голода быстро не умирают.

— Проклятье! — говорю я, грохнув кулаком по скамье. Девушка даже не шелохнулась. — Проклятье! — повторяю я, смотрю на нее с минуту, потом достаю нож. Это длинный охотничий нож, почти такой же, как у Босса, с гладкой деревянной ручкой и в простых ножнах. Роуз подарил мне его, когда я провел с бандой чуть больше года, в день, когда мне исполнилось шестнадцать. Босс обругал бы меня за то, что не могу перерезать девчонке горло, но теперь я сам себе хозяин.

Я вонзаю лезвие ножа в кожаную занавеску дилижанса и отрезаю от нее полосы. Нарезав с дюжину, обыскиваю Шарлотту и внутренность дилижанса, но не нахожу никакого оружия. Единственный улов — наполовину исписанный дневник на скамье. Я связываю девушке запястья и лодыжки и использую свой голубой платок как кляп.

Ума не приложу, что, черт возьми, мне с ней делать. Может, она так и не придет в себя до Прескотта. Наверное, лучше всего оставить ее где-нибудь на попечение врача — тогда дальнейшее будет не на моей совести. Совесть, ха! Удивительно, что она у меня еще есть.

Связав девушку, я спрыгиваю с подножки дилижанса и, убедившись, что дверь тоже надежно закреплена с помощью ремешков, пропущенных через окна, иду к Хассаямпе.

Я брожу вдоль берега, пока не натыкаюсь на массивный кактус-опунцию. Плодов на нем давно нет, но, замотав руки остатками кожаной занавески, я отрезаю несколько плоских дисков и чищу их от кожуры и острых шипов. Месяц назад они были куда пригодней в пишу, а сейчас это не самая вкусная и питательная еда, но желудок ненадолго успокаивается. Низко наклонившись над берегом, я очищаю еще несколько кусков кактуса, заворачиваю их в обрезки кожи и беру с собой. Когда я возвращаюсь, Шарлотта по-прежнему без сознания.

«Прикончи ее, сынок, — шепчет Босс в моей голове, — пока тебя не поймали и не повесили по ее милости, и пока я не узнал, где тебя носит, и не пришел за тобой».

Я забираюсь на место кучера, трогаю с места и направляю дилижанс на север. Интересно, долго ли мне придется скитаться, прежде чем я выкину из головы этот голос.

В ответ я слышу другой шепот, на этот раз свой собственный: «Тебе не освободиться от него, Риз. Он уже часть тебя. Ты стал слишком похож на него, чтобы перевернуть эту страницу своей жизни».

Глава одиннадцатая

Шарлотта

Меня укачивает, словно младенца в колыбели, в голове туман, мысли текут медленно. Я заставляю себя открыть глаза — надо мной покатая крыша дилижанса — и вспоминаю все…