Золотые рельсы - Боумен Эрин

Я была в гостинице и одевалась, чтобы ехать в Прескотт, когда на улице закричали: «Пожар!» Этим дьяволам удалось освободиться и сбежать. Как я и подозревала, план помощника шерифа полетел к чертям. Я потянулась за чулками, в это время в холле раздались выстрел и крик Джейка.

Я схватила с тумбочки папин пистолет и дневник, забыв про обувь и чулки, и вылезла в окно. Стоило мне ступить на ледяные доски крыльца, как в пятку вонзилась заноза. Через пару шагов пальцы заледенели. На главной улице я наткнулась на немолодого мужчину возраста моего отца и предупредила:

— Они в пансионе!

Кругом расползается удушливый дым, в темноте слышны выстрелы.

Мужчина развернул меня и отправил обратно тем же путем, сказав:

— На улице опасно, беги туда. Я с ними разберусь!

Потом он передернул затвор ружья и спрятался за бочкой прямо напротив окон моей комнаты. Я побежала назад мимо окна, из которого только что выскочила, перелезла через низкую кирпичную стену и оказалась перед дилижансом сливового цвета.

Вдруг у моих ног взметнулась пыль — пуля чуть не задела меня. Я распахнула дверцу дилижанса, забралась в салон, быстро захлопнула ее за собой и задернула кожаные занавески. Подождала немного, стволом отцовского пистолета отогнула край шторки, глянула в переулок и увидела, как по крыше пансиона крадется человек. Но, похоже, до дилижанса ему не было дела.

Тогда я сдвинулась по скамейке к противоположному окну и посмотрела туда. Вроде тихо и никого нет. Я собиралась вылезти и убежать, но тут кто-то прыгнул на козлы — дилижанс прямо затрясся. А потом лошади резко рванули с места, и я, едва удержавшись на сиденье, стала кричать, колотя по стенке:

— Эй! Минуту!

Но возница меня не слышал. Он неожиданно резко свернул куда-то. Меня отбросило к противоположной стенке. Головой я сильно ударилась об угол оконной рамы. Перед глазами все поплыло…

Потом, помню, пришла в себя — голова болит, рука неудобно вывернута, перед глазами крутится какая-то муть — попыталась сесть и не смогла. Такая тяжесть навалилась! Полежала немного и заснула под убаюкивающее покачивание дилижанса.

Окончательно я просыпаюсь от того, что во рту у меня пересохло, а к языку липнет ткань. Это шейный платок — кляп. Руки связаны полосками кожи так крепко, что занемели. Я поднимаю их к лицу, но вытащить проклятый кляп никак не получается. Он надежно закреплен, а руки дрожат и почти не повинуются.

— Эй! Развяжите меня! Выпустите!

Из-за кляпа мои крики плохо слышны и слов явно не разобрать. Дилижанс едет вперед, подпрыгивая и кренясь в колеях дороги. Я придвигаюсь к окну. Шторы порваны в клочья, и внутрь задувает холодный вечерний ветер. Пейзаж снаружи неприветлив: каменистые склоны, гигантские цереусы [4] и сухой низкий кустарник.

— Эй! — кричу я снова, но никто не отвечает.

Лошади не замедляют бег.

Тут я понимаю, что тот, кто связал меня, мог пустить упряжку без кучера, чтобы лошади везли меня в горы навстречу смерти.

Я кричу громче, стучу локтем по стене экипажа и толкаю ногами дверь. В надежде, что меня услышат люди, проезжающие мимо, я снова кричу и стучу так громко, как только могу, пока окончательно не выбиваюсь из сил.

Вдруг лошади неожиданно останавливаются. Кто-то спрыгивает с козел, отчего экипаж покачнулся. Все это время, пока я была внутри, кто-то управлял экипажем. Он связал меня, заткнул рот кляпом и бросил здесь замерзать без сознания, в крови. Это мог сделать тот, кому нечего терять, человек, которого ищут, — один из банды «Всадники розы».

Мне нужно было стрелять из отцовского пистолета, как только дилижанс тронулся с места в Викенберге, прицелиться в сторону козел и выпустить всю обойму. Я обыскиваю сиденья и пол, но пистолет исчез.

В окне мелькает тень. Я отодвигаюсь назад и, как только дверь начинает открываться, толкаю ее связанными ногами изо всех сил. Дверь распахивается и попадает похитителю в челюсть. Он отшатывается, чертыхаясь.

— Помогите! — кричу я в никуда, но из-за кляпа во рту выходит очень тихо. Я подползаю к двери и замираю, видя перед собой ствол отцовского пистолета. Этот дьявол забрал мой кольт.

— Замолчи! — кричит он. Поверх ствола я смотрю в глаза Малыша Роуза. Его загорелое лицо покраснело от злости или от холодного ветра. Я вижу прищуренные глаза, щеки в ссадинах и злобно перекошенный рот. — Я мог давно тебя пристрелить, но не стал. Хочешь, чтобы я передумал?

В пустых глазах мелькнул гнев. Лучше не испытывать его терпения. Он как горящий фитиль, ему ничего не стоит спустить курок и прикончить меня.

Малыш Роуза встает на ступеньку, загораживая свет и закрыв собой весь дверной проем. Он вдвое крупнее меня. Я поспешно отодвигаюсь, упираясь спиной в заднюю стенку дилижанса.

— Только посмей меня тронуть! — говорю я сквозь кляп. Но он протягивает руку и, потянув сзади за платок, освобождает мне рот.

Едва платок падает, я плюю ему в лицо, точнее, пытаюсь. У меня слишком пересохло во рту, но он все равно отшатывается.

— Убирайся! — Голос предательски дрожит, а так хотелось бы свирепо рявкнуть. Я чувствую себя мышью, загнанной в угол, и не могу сдержать нервный озноб.

Малыш Роуза выуживает из заднего кармана чистый платок и хочет вытереть мне лицо, будто у него добрые намерения и он — не тот бездушный зверь, который убил целую семью: повесил двух женщин и застрелил семилетнего ребенка.

Стоит его руке приблизиться, я делаю единственное, что приходит в голову — щелкаю зубами, как собака, готовая вцепиться ему в палец.

— Чудно! — Малыш отдергивает руку. — Езжай дальше в крови. Мне все равно.

Он выходит из дилижанса, оставив кляп висеть у меня под подбородком.

— Отпусти меня!

— Не могу, — отвечает он.

— Мы посреди прерии. У меня нет оружия. Я не могу пустить людей по твоему следу. Просто оставь меня здесь и уезжай.

— Нет.

Я вижу отцовский кольт. Малыш Роуза засунул его за пояс, будто это его собственный пистолет, который всегда принадлежал ему. Я вспоминаю оставленный в Викенберге чемодан, мои жемчужные сережки, теплые перчатки и зимний жакет. Вещи, которых касались руки моего отца, память о нем — все пропало. Теперь я потеряла и отцовский кольт, его отобрал этот разбойник.

— Верни мне пистолет, — говорю я, уставившись на кольт.

Малыш Роуза усмехается:

— Чтобы ты меня пристрелила? Не выйдет.

— Можешь вынуть патроны, но он не твой.

— Теперь он мой и останется у меня.

— Ублюдок.

— Меня называли и похуже, мисс. Так вы не заставите меня вернуть пистолет.

С этими словами он захлопывает дверь.

Глава двенадцатая

Риз

Я не сказал ей, что это правда. Я — незаконнорожденный сын шлюхи. Когда я родился, она еще не торговала собой, но и не была замужем за отцом. В те годы (я был слишком мал, чтобы помнить это), по маминым словам, мы жили неплохо, пока отец не пристрастился к виски. Мама тогда ушла, прихватив меня. Она делала что могла, чтобы обеспечить нам кров, и в конце концов оказалась в борделе. Я смутно помню нашу жизнь там: как учился читать и писать в нашей холодной комнате, как она стригла меня над раковиной, как я спал, свернувшись калачиком на тонком матрасе. Сейчас это грустные воспоминания, но тогда все это не казалось мне ни постыдным, ни печальным.

Как-то раз за нами явился отец. Он заявил, что бордель — не место для ребенка, и предложил матери замужество, но она отказалась. Он не пожелал жениться на ней, когда она забеременела, а теперь, думаю, поняла, каким он становился чудовищем, гораздо раньше меня. Наверно, она решила, что лучше жить по своему разумению, чем связать свою жизнь с человеком, который пил столько виски, сколько весил сам, да колотил всех, кто подвернется под руку. К несчастью, хозяин борделя не хотел видеть детей в своем заведении и, вырвав меня из рук матери, отдал к отцу.