Внимание! Мы ищем маму (СИ) - Лотос Милана

Василий Игнатенко.

Тот самый шурин главврача. Тот, кто оплатил Маше палату и, вероятно, стоял за разрывом контракта. Почему он звонит мне? Сейчас? Сразу после моего визита к Маше?

Я медленно поднялся, чувствуя, как по спине пробежал холодок.

– Спасибо, Анют, – ровным голосом сказал я. – Я отвечу на звонок в кабинете.

Я посмотрел на сыновей. На их испуганные, вопросительные лица.

– Ребята, вам нужно посидеть тут еще минутку. Я скоро.

Я вышел, оставив их в переговорке, и направился к своему кабинету, чувствуя, как с каждым шагом во мне нарастает холодная, собранная ярость. Дверь захлопнулась за мной, отсекая мир детских страхов и слез. Теперь предстояло иметь дело со взрослыми играми, грязными и опасными.

Я взял трубку внутреннего телефона.

– Игнатенко? – произнес я, и мой голос прозвучал как обух топора. – Говорите. Я вас слушаю.

23.

– Проскуров, – в трубке послышался гладкий, бархатный баритон, который сразу вызвал у меня желание разбить что-нибудь. – Рад, что вы на связи. Боюсь, наш общий… друг, Мария, после вашего визита находится в не самом адекватном состоянии.

– Это меня волнует в последнюю очередь, – холодно парировал я. – Если вы по делу – говорите. Нет – я кладу трубку.

– Ах, какая прямолинейность, – Игнатенко мягко рассмеялся. – Это по-мужски. Я ценю. Но давайте начистоту. Ваше присутствие нервирует Марию. А ее нервы сейчас – последнее, что ей нужно перед операцией. Вы же не хотите ухудшить состояние матери ваших детей?

В его голосе сквозила сладкая, ядовитая угроза. Он играл на моей совести, которой, по его мнению, у меня не должно было быть.

– Состояние матери моих детей ухудшилось ровно в тот момент, когда она их бросила, – отрезал я. – И моего визита она сама добилась, выйдя на связь. Так что не пытайтесь вешать лапшу на уши. Говорите, чего вам надо?

– Хорошо. Вынужден вас проинформировать. Ваша бывшая супруга только что подписала исковое заявление. Она требует определить место жительства детей с ней и взыскать с вас алименты. Значительные алименты. Не стану называть сумму… одно скажу. Она для вас непосильная.

Я чувствовал, как кровь приливает к вискам. Рука сама сжала трубку так, что пальцы побелели.

– Ты совсем охренел, Игнатенко? – мой голос стал низким и опасным. – Ты думаешь, суд отдаст детей женщине, которая их бросила? Которая валяется в дорогой палате, которую оплатил её любовник?

– Не надо хамить, Андрей Игнатьевич, – парировал он, и в его тоне сквозила непоколебимая уверенность. – Мария проходит курс реабилитации. А вот твое поведение… Опасно для детской психики. Ты только сегодня устроил в своем офисе цирк с конями. Дети напуганы, разбита дорогая ваза… Свидетелей много. А еще ты, будучи в состоянии стресса, привел их в больницу и устроил скандал их матери перед важной операцией. Мы подготовили очень трогательное заключение психолога. Думаю, суд примет во внимание, что детям нужна стабильность и спокойная мать, а не нервный отец, чей бизнес, кстати, тоже на грани краха после потери ключевого клиента.

– Ты долго ебал мозги, чтобы всё это придумать? – мой голос начал повышаться, прорываясь сквозь сжатые зубы. Я больше не мог сдерживаться.

– Я предлагаю цивилизованное решение, – его голос оставался мерзко спокойным. – Вы отказываетесь от детей в пользу Марии. Мы снимаем все финансовые претензии. И ваш контракт с больницей… возрождается. Все остаются в выигрыше.

Это было последней каплей. Вся ярость, вся боль и беспомощность последних дней вырвались наружу.

– Цивилизованное? – я закричал в трубку, не в силах больше себя сдерживать. – Ты предлагаешь мне, отцу, ОТКУПИТЬСЯ ОТ СОБСТВЕННЫХ ДЕТЕЙ? Ты вообще слышишь себя, придурок?

– Андрей, успокойтесь…

– КАКОЙ Я ТЕБЕ АНДРЕЙ, СУКА! – я взревел так, что, наверное, было слышно даже в переговорке. – Слушай сюда, Игнатенко, и запомни раз и навсегда! Ты и твоя подопечная алкоголичка можете подать хоть тысячу исков! Можете пытаться давить на меня через бизнес! Но вы НИКОГДА не получите моих детей! Понял? НИ-КОГ-ДА!

Я почти не дышал, грудь ходила ходуном. Голос сорвался на хриплый, яростный шёпот, который был страшнее любого крика. – И передай Машке. Она их бросила. Она предала их, когда ушла к тебе, к женатому альфонсу. Она забыла о них, когда они голодали в деревне! Она – НИКТО. И её права кончились в тот день, когда она повернулась к ним спиной! А ты… Ты просто мусор, который лезет не в своё дело. И если ты, твой шурин или кто угодно ещё посмеет подойти к моим детям, я вас ВСЕХ разнесу в клочья! Клянусь всем, что у меня есть!

В трубке повисла тяжёлая пауза. Дыхание Игнатенко слышалось теперь отчётливо – оно сбилось.

– Вы… вы не в себе, Проскуров, – попытался он сохранить лицо, но в его голосе уже не было прежней уверенности. – Вы угрожаете…

– Это не угроза! – перебил я его. – Это ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ! Первое и последнее! Больше ты мне не звонишь. Никогда. Понял? Судиться будем. Воевать будем. Но если ты ещё раз посмеешь потревожить меня или моих детей своим звонком, я найду тебя и лично объясню, что бывает с теми, кто лезет в мою семью. Тебе ясно?

Он не ответил. Слышно было лишь его тяжёлое дыхание.

– ТЕБЕ ЯСНО? – рявкнул я в трубку в последний раз.

Послышались короткие гудки. Он положил трубку.

Я бросил свою так, что она с грохотом полетела на базу. Всё тело трясло от выброса адреналина и ярости. Я проиграл этот раунд. Он застал меня врасплох. Но я дал ему понять: война только начинается. И я не отступлю. Ни на шаг.

Дверь в кабинет тихо открылась. На пороге стояла Аннушка, белая как полотно. Она все слышала.

– Андрей Игнатьевич… – начала она, но я резко взмахнул рукой, заставляя ее замолчать.

– Выйди. И закрой дверь.

Она молча кивнула.

– А нет, стой! Собери, пожалуйста, все документы по контракту с клинической больницей. И найдите мне номера всех независимых медицинских экспертов и клиник, которые специализируются на лечении… пограничных психических расстройств. А еще мне нужна информация, какую операцию будут делать Проскуровой Марии Анатольевне.

– А что, если мне не скажут? Это же медицинская тайна, наверное.

– Если не скажут, пойдем другим путем. Но попробовать стоит.

Она кивнула, глаза ее расширились от понимания. После этого она вышла за дверь.

Я подошел к переговорке и открыл дверь. Степа и Тёма сидели там, где я их оставил.

– Пап, а что там? – тревожно спросил Степа.

Я посмотрел на них – на двух мальчиков, чью жизнь только что решил защитить ценой собственного спокойствия.

– Ничего серьезного, сынок, – сказал я, и впервые за сегодня моя улыбка была искренней. – А теперь пошли в приемную. Нам с тобой еще полы мыть.

24.

Дорога домой прошла в тяжком молчании. Степа прижался лбом к холодному стеклу, Тёма дремал в своём кресле, посасывая палец. Я смотрел на них и чувствовал, как сжимается что-то внутри. Как объяснить им, что та, чьё имя Степа шептал по ночам, теперь хочет отнять их у меня через суд? Как защитить их от этой взрослой, подлой грязи?

Войдя в квартиру, я усадил детей на диван, включил первый попавшийся мультик и побрел на кухню. Руки сами потянулись к пачке макарон и сосискам – пределу моих кулинарных способностей.

И тут – лёгкий стук в дверь. Негромкий, почти несмелый.

Я быстрым шагом пересек кухню и открыл дверь. На пороге стояла Настя. В одной руке – два тяжеленных пакета с продуктами, в другой – большой контейнер.

– Я... я подумала, что вы, наверное, не успели в магазин, – сказала она, и на её щеках выступил лёгкий румянец. – И сварила куриный суп. Детям полезно.

Я молча пропустил её внутрь, счастливо улыбнувшись, поняв, что кажется, мы спасены.

Она прошла на кухню, и через мгновение оттуда послышался восхищённый визг Тёмы.

– Тётя Настя!

Я стоял в дверях и смотрел, как она, скинув куртку, сразу взяла ситуацию в свои руки – без лишних слов вынула у меня из рук ложку, попробовала мой безвкусный суп, досолила его, добавила лавровый лист. Дети вились вокруг неё, как мотыльки вокруг света.