Путь отмщения - Боумен Эрин

Если «Всадники розы» в точности следуют подсказкам дневника, они заедут в горы с юга и по каньонам будут продвигаться к северу, что весьма кстати. Нам не придется наступать им на пятки, мы просто выскочим наперерез и захватим Роуза врасплох. Но если бандиты едут впереди нас… даже думать не хочу, чем может закончиться эта гонка.

Мы добираемся до излучины и решаем готовиться к ночлегу. Уже надвигаются сумерки, мы вымотались и с головы до ног покрыты потом и пылью. Место для привала подходящее, вода рядом, но нагромождение скал за спиной и поперек дороги оставляет ощущение ловушки. Однако нас четверо, и мы, как обычно, собираемся караулить по очереди.

Пока Джесси рисует в блокноте, а Билл вслух размышляет, далеко ли еще до хижины Вальца, я замечаю, что Лил крадется прочь из лагеря. Опасаясь, что она собирается сбежать, я догоняю ее.

— Ты куда?

— Добыть что-нибудь на ужин, — отвечает она.

— У нас есть вяленое мясо. И лепешки. — О том, что они черствые и припахивают, я не упоминаю.

— Добыть свежего мяса, — исправляется она.

Рот наполняется слюной при одной мысли о дичи.

— Подожди, я с тобой!

Пока я бегу к Сильви, достаю ружье из седельного чехла и возвращаюсь, Лил уже исчезает в густых зарослях. «Спасибо, что подождала», — бормочу я себе под нос и продираюсь за ней сквозь колючки и кактусы. Когда я догоняю индианку, она сидит на корточках, притаившись за большим камнем, и сжимает в кулаке какую-то сетку.

Она прикладывает палец к губам и кивает: мол, посмотри, но только осторожно. Я выглядываю из-за камня и вижу перепелок, целую дюжину; они клюют сухую землю — наверное, выискивают жучков.

Я подкрадываюсь, но мелкие камешки предательски хрустят под ногами. Птицы дружно вспархивают, вереща и хлопая крыльями, и перелетают глубже в заросли.

Лил кидает на меня неодобрительный взгляд:

— Ты так топаешь, будто ноги у тебя из камня.

— О, этому тебя тоже Тарак научил? Не только разгадывать загадки, но и ходить, не касаясь земли?

— Нужно смотреть, куда ступаешь, а не вслепую бросаться вперед.

— Но здесь лишь сухая земля и камни, — говорю я, тыкая пальцем вниз.

— Пусть тебя ведут пальцы ног, ступай на носочки, стань легкой. А если при каждом шаге приземляться всем весом на пятку, твое приближение даже гусеница услышит.

— У гусеницы нет ушей.

Девчонка вздергивает брови, будто говоря: «Вот именно».

Мне обидно, но я заряжаю винчестер и взвожу затвор. Впредь я не оплошаю, не спугну перепелок второй раз подряд.

— Оно нам не понадобится, — кивает Лил на ружье. — Перепелки держатся стайками. Одну подстрелишь, остальные разлетятся. А вот с этим… — Она показывает сетку. — Идем.

Я вслед за ней огибаю камень, мы крадемся мимо зарослей колючек, лавируем между кактусами, пригибаемся под ветвями необычно высокого дерева пало-верде. На ходу Лил показывает мне следы перепелок. Не знаю, как ей удается идти по их следу так быстро, уверенно и совершенно бесшумно. Я постоянно смотрю, куда поставить ногу, и мне все время кажется: вот сейчас я споткнусь и рухну лицом прямо на кактус. А когда я пытаюсь двигаться на цыпочках, то с трудом удерживаю равновесие, тем более с вывихнутой лодыжкой. Мне нравится ступать на пятку: надежно и устойчиво. Раньше я ни разу не замечала, как шумно двигаюсь: вся одежда шуршит, брючины трутся друг о друга, рукава скрипят под мышками.

Другое дело Лил. Она скользит неслышно, как клочок тумана. Будто ее вовсе здесь нет.

Когда мы наконец подкрадываемся к перепелкам, я обливаюсь потом, каждая мышца дрожит от напряжения. Я вдруг замечаю, что надолго затаила дыхание, изо всех сил стараясь не шуметь, — и медленно выдыхаю.

Мы приседаем на корточки за низеньким раскидистым кактусом чойя. Мои бедные икры, которые уже болят от ходьбы на цыпочках, в новом положении начинают ныть еще сильнее. Лил бесшумно разворачивает силки. Сеть похожа на гигантскую паутину с камешками по краям, которые придавливают ее к земле после броска. Наверное, все это время девчонка возила ее в мешке на спине пони.

Лил протягивает мне сеть, предлагая накинуть ее на перепелок.

— Не хочу снова их спугнуть, — шепчу я.

— Тогда кидай метко. — Она показывает, как это сделать. Сеть должна развернуться в воздухе и накрыть птиц, как корзиной. Лил сует мне сетку. Не знаю, почему она решила доверить мне такое важное дело. Впрочем, что гадать: обе руки у нее обожжены и забинтованы; вряд ли ее бросок окажется лучше моего. Я беру сетку и отдаю Лил ружье.

Медленно-медленно я встаю — кажется, целый год уходит на то, чтобы выпрямиться. Но не хочется насторожить птиц: если слишком быстро выскочить из укрытия или вспугнуть их шумом, перепелки улетят. Но если не встать, сеть при броске зацепится за иголки кактуса.

Пока что птицы вроде бы меня не заметили, а если и заметили, то сочли неопасной. Они как ни в чем не бывало продолжают клевать землю, стуча клювами; бурые головки снуют вверх и вниз. Так же медленно, как вставала, — все тело начинает ныть от напряжения — я разворачиваю сеть и готовлюсь ее бросить.

А потом вспоминаю уроки Джесси и рисую у себя в голове последовательность действий: как я вытягиваю руку и замахиваюсь, в какой момент отпускаю сеть, как она разворачивается в воздухе, как я прослеживаю взглядом весь ее путь от начала до конца. И пока меня не успевают охватить сомнения — не подведет ли раненое плечо и не разозлится ли моя спутница, если я снова спугну стаю, — делаю бросок.

Тупая боль разливается в руке, задетой пулей, но силки перелетают через кактус, не задев его, и раскручиваются вокруг своей оси под тяжестью камешков.

Перепелки слышат свист рассекаемого воздуха или, может, замечают летящую тень и бросаются врассыпную, но слишком поздно: сеть падает сверху и накрывает сразу троих.

— Ха! — Я прыгаю на месте от радости.

Лил бесстрастно сворачивает шеи перепелкам, собирает их в сетку и закидывает ее на плечо.

— Вот теперь пора ужинать, — говорит она, отдает мне винчестер и направляется к лагерю.

Всю обратную дорогу она молчит. Даже не улыбнулась, не похвалила меня, не поздравила с удачной охотой. Но я не в обиде. Меня занимает другое: как это мне хватило ума отдать заряженное ружье в руки девчонки-апачи и повернуться к ней спиной.

Мы жарим добычу на маленьком костерке и делим ее поровну вместе с вяленым мясом и черствыми лепешками.

Джесси ворчит, что перепелки наверняка отравлены, а я вместо ответа молча вгрызаюсь в тушку, отрываю солидный кусок мяса и сосредоточенно жую, глядя ему прямо в глаза.

Он продолжает бормотать себе под нос — явно что-то обидное, — но, когда я проглатываю мясо и не падаю замертво, тоже приступает к еде. Даже Джесси не настолько горд, чтобы отказаться от обеда. С самого отъезда из Уикенберга наши трапезы не отличаются разнообразием, а перепелки божественно вкусны.

Билл утверждает, что остается еще день пути до хижины Вальца. Он пускается в бесконечное описание временного жилища, притулившегося у подножия холма в том месте, где река глубока и полноводна. Его байки не внушают доверия. Там, где мы находимся сейчас, Солт-Ривер напоминает жалкий ручеек, а если посмотреть на выжженную пустынную землю, окружающую нас со всех сторон, трудно представить, что дальше река вдруг разольется во всю ширину и глубину. Но Билл клянется, что говорит правду, и Джесси согласно кивает, однако не спускает глаз с Лил. Он сердито таращится на нее весь вечер, но девчонка будто ничего не замечает: начисто облизывает пальцы, мурлычет себе под нос какую-то песенку и делает вид, что ее вообще здесь нет.

Я обгладываю перепелку до последней косточки и отставляю в сторону грязную тарелку.

— Благослови тебя Бог, Лил. За последнюю неделю не ела ничего вкуснее, — говорю я, но индианка уже успела ускользнуть. Я вижу ее у реки, где она моет руки. — Движется она тише падающего снега. — замечаю я.