Путь отмщения - Боумен Эрин

— Апачи славятся своим умением подкрадываться, — мрачно соглашается Джесси.

Я бросаю на него вопросительный взгляд.

— Так и есть! Они любят убивать, они кровожадны и бесшумны, как тени.

— А может, это мы слишком шумные и неуклюжие? Кроме того, сколько живу, столько и слышу про то, как белые нападают на индейцев, а индейцы на белых, так что вряд ли мы намного добродетельнее. — Сама не знаю, почему так яростно защищаю Лил. Она мне не подруга, мы едва знакомы. Думаю, меня просто пугает темная сторона Джесси, исполненная ненависти, злопамятства и гнева. Мне больше нравилось, когда он беззлобно дразнил меня у Белой купальни, когда ему казалось, что он все обо мне знает, и в его добродушно прищуренных глазах плескался смех.

— Надо залить костер, — говорит Джесси, вставая. — Одному богу известно, где сейчас «Всадники розы», и ни к чему оповещать их огнем о своем присутствии, ведь скоро стемнеет. Поможешь мне с лошадьми, Билл? — И он, не оглядываясь, уходит из лагеря.

Глава семнадцатая

Я мою грязную тарелку и сковородку, чищу запылившееся ружье, раскатываю одеяло и ложусь. Подсунув под спину седло, открываю дневник па.

На бумаге путь до рудника выглядит просто. Нужно въехать в Боулдер-каньон с юга и миновать три сосны, отыскать скалу в форме лошадиной головы и дождаться рассвета, стоя на обрыве в указанном месте. Все это следует проделать на исходе лета. И когда лучи восходящего солнца пробьются из-за лошадиной шеи, они упадут прямиком на то место, где находится рудник. На другой карте он отмечен крестиком — туда якобы должна указывать тень от Иглы Ткача. И вот тут все дьявольски усложняется.

Па посвятил целую страницу заметкам об Игле Ткача — островерхой скале, которая возносится над горами подобно церковному шпилю. По его расчетам, ее высота равна паре тысяч футов. Я пытаюсь проникнуть взглядом за низкие холмы, туда, где темнеют тени гор Суеверия, но отсюда Иглы не видать, хотя дневник утверждает, что в горах она заметна почти отовсюду. Впрочем, если она и вправду такая высокая, как считал па, нам все равно не удастся найти шахту с ее помощью. Рано утром и на закате дня тень Иглы может простираться на многие мили. Что ж, тогда остается ориентир в виде конской головы. При условии, что я все-таки смогу отыскать нужную скалу. Даже у этой излучины Солт-Ривер нагромождено столько валунов и осколков причудливой формы, что, если долго всматриваться, при желании можно разглядеть в их очертаниях любое животное.

Но даже если подсказка с лучами поверх конской шеи окажется ложной, у меня в запасе остается еще несколько ориентиров. На одной небрежно набросанной карте есть рисунок дерева пало-верде; от него до шахты несколько сотен шагов. Внизу страницы приписка: к западу от входа растут кактусы сагуаро, подрубленные ножом таким образом, что отростки указывают в одном направлении: к золоту.

Я продолжаю читать, хотя и костер уже догорел, и последний свет растаял в вечернем небе. Наконец глаза начинает жечь, будто в них насыпали песка, и тогда я захлопываю дневник и засовываю за пояс брюк сзади. Нет никакого смысла перебирать в уме подсказки и ориентиры. Наверное, когда я увижу их своими глазами, многое прояснится само собой. Кроме того, у меня перед Роузом есть одно неоспоримое преимущество: опытный следопыт.

Лил сказала, что хочет искупаться, и ушла плескаться в реке. Поскольку она велела Колтонам держаться подальше и не подглядывать, а Джесси в кои-то веки не стал пререкаться, парни сейчас сидят и курят на другой стороне лагеря, рассматривая горы. Думаю, самое время рассказать им об отношении Лил к золотоискателям — другого такого случая может и не выпасть. Я встаю и направляюсь к ним. Они молча, без возражений выслушивают мою просьбу никогда не упоминать о нашей сделке при Лил, и я испытываю невероятное облегчение. Я-то думала, Джесси нарочно начнет орать про золото в надежде избавиться от ненавистной девчонки-апачи. А может, он испугался, что она перережет им горло во сне, если узнает правду. В любом случае оба соглашаются держать язык за зубами.

Я иду обратно к своей подстилке, и братья тянутся следом, однако Джесси не останавливается возле их места ночлега, а подходит и садится на одеяло рядом со мной.

— Вот интересно, — говорит он, не вынимая изо рта самокрутки, — каким образом глухая тетеря вроде тебя могла услышать то, чего я не рассказывал.

— В смысле?

— Про ма, — поясняет он. — И тот набег на Уикенберг, в котором она погибла.

— Билл рассказал мне в Белой купальне, пока ты спал.

Он выдыхает дым и молча кивает, не глядя мне в лицо.

— Сочувствую, — добавляю я. — Тяжело, когда родители уходят молодыми, ведь мы к этому совсем не готовы.

— Нет, меня другое расстраивает, — говорит он. — Знаешь… может, я и не умею отпускать прошлое. Может, не следую своему же совету. Но, по крайней мере, ворошить прошлое уж точно не стану: ни говорить о нем, ни переживать его заново. И мне тем более не нравится, когда брат треплется у меня за спиной. Да еще при посторонних.

Меня задевают его слова. Не найдясь с ответом, я отворачиваюсь и наблюдаю, как на другом конце лагеря Билл играет с Дворнягой. Тут волосы у меня на затылке чуть ли не шевелятся, и когда я снова смотрю на Джесси, он буравит меня взглядом. Выражение лица у него жутко серьезное.

— Ты была права, когда сказала, что я обвиняю девчонку в преступлениях, которых она не совершала.

— Джесси, ты не передо мной должен извиняться.

Лил уже вернулась после купания и расстилает попону, готовясь ко сну, но Джесси не делает ни единого движения в ее сторону.

— Значит, мне ты можешь признаться в собственной неправоте, а ей нет? — возмущаюсь я.

Он пожимает плечами, вынимает самокрутку изо рта и вертит между пальцев.

— Пожалуй, лучше бы я сразу рассказал тебе и о маме, и о своих предубеждениях. Но я не был готов поделиться.

— Тогда поделись чем-нибудь другим, — предлагаю я, понимая, что сегодня мне не уговорить его извиниться перед Лил. — Правдивой историей вроде той, что я рассказала тебе в заброшенном доме.

Джесси удивленно поднимает брови:

— Но я никогда тебе не лгал!

— Но и никогда ничем не делился. Ты скор на осуждение ближних, Джесси, и раздаешь советы направо и налево, однако о себе не особенно распространяешься. Черт, да все, что мне известно о тебе, я услышала от Билла или из обрывков разговоров на ранчо. Так что скажи мне хоть что-нибудь. Такое, чего больше никому в целом свете не говорил.

В сгустившейся темноте его прищуренные глаза светятся, как у койота. Его взгляд обшаривает мое лицо, точно луч света, задерживаясь то на губах, то на носу, то на шее, и вновь возвращается к глазам.

— Наверное, ты одна такая в целом свете.

Меня снова бросает в жар, и хочется сбежать без оглядки.

— И что это значит?

— Не знаю. Сам пока не понял.

— Тогда не считается. Расскажи о том, что понимаешь.

Он смотрит на дотлевающие угли костра. Открывает рот, но снова закрывает и затягивается самокруткой.

— Из меня неважный читатель, — наконец выдавливает он. — Конечно, я запросто читаю и письма, которые Клара посылает в Уикенберг, и объявления, которые вывешивает шериф, но в жизни не прочел ни одной книги. Да что уж там, даже пары страниц подряд ни разу не осилил.

— Тут нечего стыдиться, — утешаю я. — У кого найдется время на книги, когда нужно растить урожай и перегонять скот. Чтение — это роскошь, Джесси. А не жизненная необходимость.

— Да, но ты с таким восторгом рассказывала про тот роман…

— «Маленькие женщины»?

— Ага. По всему видно, книга произвела на тебя сильное впечатление, и я подумал: «Господи, мне бы хоть каплю такой целеустремленности, как у этой девушки». Потому что у меня бы точно не получилось, Кэти. Вряд ли я смог бы одолеть такую толстую книгу и не помереть со скуки.

— Значит, тебе пока не попалась правильная книга, — говорю я. — Тут ведь каждому свое. Мой па обожал стихи: что может быть скучнее цветистой напыщенной чепухи, а ему нравилось. И если романы — это роскошь, то что уж говорить о поэзии. Я вообще считаю, что у любителей поэзии нелады с головой.