Золотые рельсы - Боумен Эрин

Он берет подушку и второе одеяло, оставленные мной в ногах кровати, и устраивается на полу. Когда он ложится и исчезает из поля зрения, в комнате наступает такая благословенная тишина, словно я снова одна.

— Расскажи мне свою историю, — вдруг просит он. — Ну, кроме ужасного дяди.

— У меня нет никакой истории, — сухо отвечаю я, хотя, наверное, лучше было объяснить, что мне не хочется разговаривать.

— Как же так? Ты же писатель? А они откуда хочешь вытянут историю, хоть из кучи навоза.

Я закатываю глаза, хоть ему этого и не видно, и продолжаю писать. Я описываю то, что видела на празднике открытия Тихоокеанской и Аризонской Центральной, хотя это бессмысленно, так как это событие наверняка многократно освещено во всех газетах. Но это отвлекает меня от мрачных мыслей и немного успокаивает.

Он приподнимается на локтях, так что я вижу его лицо.

— Почему ты хочешь быть журналистом, Вон? Эти репортеры сочиняют почем зря, а газеты печатают их выдумки. С тем же успехом ты могла бы писать романы.

Ну, хватит. Я захлопываю дневник, заложив его карандашом.

— Из-за того, что в газетах печатают неправду, а люди читают и принимают ее за проверенные факты. Именно поэтому так важно, чтобы пресса была честной и объективной! Да это самый важный вид писательского ремесла! Я думала, ты-то с этим согласен. Если то, что ты о себе рассказываешь, правда, то в газетах перевирали твою историю бессчетное число раз.

— Это ваше семейное ремесло? Я должен благодарить за жуткие истории о самом себе твоих родственников?

— Нет, моя мать — повитуха, а мой отец был коммерсантом.

— Был?

— Он умер на прошлой неделе. — Он бледнеет: «Ох!»— Я не хочу говорить об этом. Честно говоря, вообще не хочу разговаривать.

Я кладу дневник на тумбочку. При этом у меня задирается рукав, открывая ссадину от веревки, которой я была связана в дилижансе.

— Мне очень жаль, — произносит Малыш, глядя на мое запястье.

— Настолько жаль, что ты готов помочь мне с дядей?

Он тяжело вздыхает.

— Возможно, на твоего дядю не подействуют словесные угрозы, — говорит он. — И тогда придется перейти к действиям и применить оружие, а я для этого не гожусь. Мне осталось сделать всего несколько выстрелов, и свои последние пули я приберегу для Босса и его парней. И на этом все. Потом я дам зарок. Ты это понимаешь, Вон?

Он смотрит мне в глаза, и в его взгляде я вижу искренность. Я ведь сама уверяла его в том, что нужно измениться, настаивала, что нельзя вечно бегать от своего прошлого, и все же его ответ вызывает у меня раздражение. Нет, я понимаю и принимаю его доводы. Но все еще в замешательстве, ведь до сих пор ненавидела Малыша Роуза, так как считала, что у него нет никаких моральных устоев.

Я поворачиваюсь к нему спиной.

Мгновение спустя он гасит лампу, и комната погружается в темноту.

Нет смысла отрицать очевидное: я осталась одна. Рассчитывать ни на него, ни на Кэти и Джесси не приходится, так что мне самой придется искать стрелка. Я уеду завтра на рассвете, когда все будут еще спать.

Глава тридцатая

Шарлотта

Я покидаю горы рано утром. На мое счастье, дорога не разветвляется, но она едва заметна в предрассветной мгле. Я вывожу гнедую из-под полога деревьев, дорога идет то вверх, то вниз, постепенно спускаясь в долину. День будет ясным, видимость прекрасная, так что вдали мне удается рассмотреть железную дорогу, похожую на линию, проведенную углем на пыльной земле. Она идет с севера на юг, и, ориентируясь по солнцу, я легко определяю свое местоположение. Передо мной долина Чино, а Прескотт лежит к югу.

Даже верхом не получается быстро спуститься по заросшему кустарником и кактусами склону, и, добравшись наконец до рельсов, я оглядываюсь назад на гору. Тропа к Колтонам практически не видна, это всего лишь белая малозаметная полоска между деревьев, похожая на след, оставленный дождями или тающим снегом. Никто не ожидает увидеть в этой глуши жилище. Здесь ничего нет на многие мили вокруг. Я останавливаюсь, чтобы сложить кучку камней около одной из шпал. Если все в городе пойдет как надо, к Колтонам возвращаться не потребуется, но последнее время меня преследуют неудачи, так что меры предосторожности лишними не будут.

В долине свистит ветер, он рвет мою куртку и толкает в спину.

Я поворачиваю на север и пришпориваю гнедую. Мы мчимся, а я вспоминаю план Тихоокеанской и Аризонской Центральной, которые видела на столе отца. Семьдесят три мили стандартной колеи от городка Селигман на Атлантическо-Тихоокеанской дороге до Прескотта на юге. Если я правильно определила свое местоположение, до Бангартса довольно далеко, но искать наемного головореза в столице будет слишком рискованно.

Справа от меня мелькают рельсы и шпалы, передо мной расстилается долина.

И я лечу, словно выпущенная из ружья пуля, следуя четкой траектории железнодорожных путей.

Бангартс меньше, чем я предполагала. Самые заметные здания — железнодорожная станция и гостиница. Полдень, но на улице пугающе тихо. Городок, если его вообще можно так назвать, выглядит пустым.

Я захожу в небольшую лавку, подхожу к продавцу и сразу беру быка за рога.

— Мне хотелось бы нанять меткого стрелка. В городе есть те, кому нужна подобная работа?

Клерк, прищурившись, смотрит на меня, затем на улицу, где привязана моя гнедая, и на здание через дорогу.

— Попробуйте найти в гостинице Паркера. Ему всегда нужна работа. Скажите, что вас прислал Норман.

Гостиница выглядит не особо фешенебельной, но для такого городка весьма впечатляющей. Здание в прекрасном состоянии, ковер в вестибюле чистый и новый, не то что в пансионе в Викенберге.

— Я ищу Паркера, — объявляю я пожилой даме, читающей газету за стойкой.

— Зачем?

— У меня есть для него работа. Меня прислал Норман.

Она отрывается от чтения. Я вижу, как сузились ее глаза при виде оружия у меня за затянутым до упора поясом — я позаимствовала его у Колтонов, и он мне великоват. Наверное, это тот самый, про который Кэти сказала, что не может больше его носить, пока беременна; по крайней мере, он висел вместе с ее одеждой. Но так гораздо удобнее возить отцовский кольт, чем в мешке из простыни, прихваченной из Прескотта.

— Паркеру часто приходится иметь дело с малоприятными людьми, поэтому он просит всех оставлять оружие у меня, — говорит женщина.

Мне это не нравится, но что поделать. Я снимаю пояс и кладу на стол.

— Можете подождать у него в конторе, первая дверь налево, — она указывает рукой. — И закройте дверь, чтобы не выстудить комнату. Я пойду поищу Паркера.

В комнате нет окон, но тем не менее уютно. Простой письменный стол, огонь в камине, на темно-зеленых стенах висят в рамках вырезки из газет. Согласно тому, что там написано, Паркер — охотник за головами. На самых недавних вырезках — портрет пожилого мужчины, может, лет семидесяти, но в опыте ему не откажешь. Летопись на стене запечатлела поимку по меньшей мере дюжины головорезов.

Я едва могу поверить в свою удачу. Я в таком отчаянном положении, что наняла бы любого, кто скажет, что умеет обращаться с пистолетом, но, кажется, нашла настоящего охотника за головами. Уж он-то нагонит страху на дядю Джеральда, сумеет его вразумить. Если Паркер возьмется за дело, он сможет к вечеру быть в Прескотте, и к утру дядя запоет по-другому.

Я иду вдоль стены, читая одну вырезку за другой, и у самой двери слышу голоса. Разговаривают в вестибюле.

— Девушка? — спрашивает мужской голос. — Необычный клиент для меня. Как думаешь, не племянница ли Джеральда?

Я замираю, сердце как бешеное колотится в груди.

— Может быть, — отвечает встретившая меня женщина. — Иди спроси ее.

— Говорят, у нее не все в порядке с головой, скорее всего, она представится другим именем и придумает какую-нибудь историю. Джеральд сказал, что она побывала в плену у Малыша Роуза и не в себе после этого.