– Моя маленькая принцесса. Ты самая хорошая, самая любимая девочка на свете. Мама любит тебя.
– Мамоська, я тозе тебя осень лублу, - слышу голос Тонечки, которая, видимо, проснулась от моих слов и поворачиваюсь к дочери. Подползаю к ней и, прижав к себе свое сокровище, крепко обнимаю. Зацеловываю пухлые щечки.
– Ты проснулась, радость моя.
– Да. А мы поедем к дедушке?
– Обязательно поедем, солнышко, - отвечаю ей и понимаю, что нужно выбраться и погулять. Вот только отпустит ли нас Макар. Все же он никогда не любил моего отчима и сейчас может заподозрить что-то. Но попробовать все же стоит.
Я подхожу к двери и понимаю, что она не заперта. Удивленно вскидываю брови и открываю дверь. Слышу, как в холле кто-то ругается. Понимаю, что это моя “любимая” свекровь заявилась и сейчас читает нотации своему сыну.
Вот, оказывается, чего не хватало Макару? Вот почему он скучал?
По материным нотациям и нравоучениям.
Медленно иду по коридору и останавливаюсь у двери в гостиную. Слышу голос свекрови и замираю, чтобы не пропустить ни слова.
–... ну конечно, что еще можно было ожидать от нее? Неспособная ни на что женщина. Род обрывается на тебе, сынок.
– Мама, это еще не конец.
– В смысле не конец?! - взрывается свекровь. - Ты что еще хочешь от нее детей? А если снова будет девка?
– Она мне как-то сказала, что это может быть не мой ребенок. Может быть, проверить.
– Проверь обязательно. Еще одна причина выгнать ее взашей.
– Мам, ты совсем, что ли? Я ее так долго искал, чтобы что? Выгнать? С ума сбрендила.
– Не смей… в таком тоне… разговаривать с матерью, - шипит свекровь, и я вся содрогаюсь от этого ведьминского голоса.
– Ну прости-и-и-и, - усталым голосом протягивает Макар, и я слышу, как он поднимается с кресла, - понятия не имею, что делать дальше? Держать ее в комнате, как заключенную, не хочу. Это хуйня какая-то, ей-богу.
– Не матерись при матери! - рявкает Татьяна Антоновна, а я прыскаю от смеха. Кажется, цербера, наконец, довели до белого каления.
И вдруг они замолкают. Резко наступает тишина, которая давить на уши. И я понимаю, что меня раскрыли.
Глава 52.
Легкий, почти неслышный смех за дверью оборвался так же внезапно, как и начался. Ледяная тишина, воцарившаяся в гостиной, была гуще и тяжелее любой ссоры. Макар и Татьяна Антоновна замерли, уставившись на дверной проем, где стояла я, прижавшаяся к косяку, пытаясь стать невидимой.
Первой опомнилась свекровь.
Ее лицо, искаженное гримасой праведного гнева, стало еще бледнее.
– Она подслушивала! – прошипела она, и ее пальцы с длинными наманикюренными ногтями сомкнулись в тугой, яростный кулак. – Я же говорила! У нее дурные манеры уличной кошки! Она выведывает, строит козни!
Макар не шевелился.
Он смотрел на меня не мигая. Его взгляд был странным: в нем не было привычной ярости, а лишь какая-то глубокая, тяжелая усталость и… что-то еще, чего я не могла разглядеть.
– Войди, Олеся, – произнес он на удивление ровно. Его голос был лишен эмоций, как будто все они выгорели дотла.
Я, повинуясь, сделала шаг в гостиную, чувствуя себя школьницей, пойманной на хулиганстве. Сердце колотилось где-то в горле.
– Я… я не специально. Тонечка проснулась, я вышла… – моя попытка оправдаться звучала жалко и неубедительно.
– Не специально? – фыркнула Татьяна Антоновна и сделала резкий шаг в мою сторону. Ее глаза сверкали холодным торжеством. – Ты всегда все делаешь «не специально»! Случайно родила девку! Случайно подслушала! Случайно сбежала, в конце концов! Ты – ходячая катастрофа, разрушившая жизнь моего сына!
Она была уже совсем близко.
От нее пахло дорогим парфюмом и старой, затаенной ненавистью. Ее рука с напряженными пальцами поднялась – не для удара, нет, она была слишком аристократична для грубого насилия, – но чтобы ткнуть меня в грудь, оттолкнуть, унизить.
– Хватит, - слово прозвучало негромко, но с такой неожиданной твердостью, что мы обе вздрогнули. Это был голос Макара.
Он все так же сидел в кресле, но его поза изменилась.
Он больше не развалился в нем в позе уставшего повелителя. Он сидел прямо, его плечи расправились.
– Что? - опомнилась свекровь и повела бровью.
– Мама, я сказал – хватит! – повторил он, и его голос набрал силу. Он смотрел не на меня, а на свою мать.
Татьяна Антоновна замерла с поднятой рукой, ошеломленная.
– Макар? Сынок, ты только послушай, что она…
– Я все слышал, – перебил он ее. – И то, что было до ее прихода, тоже. Ты говорила, что род на мне обрывается. Что Олеся – ни на что не способная женщина. Что ее нужно выгнать.
Он медленно поднялся с кресла. Он был выше ее на голову, и сейчас, глядя на нее сверху вниз, он казался не сыном, а судьей.
– Ты хочешь, чтобы я выгнал мать своих детей? – его вопрос повис в воздухе. – Чтобы я оставил своих дочерей? Ради чего? Ради призрачного «продолжения рода»? Чтобы искать другую, которая, возможно, родит мальчика? А что делать с Тоней? А с ребенком, который, еще не родился? Отдать в приют? Сдать, как отработанный материал?
Он говорил тихо, но каждое слово било с невероятной силой. Я видела, как свекровь съежилась под этим взглядом, теряя свою королевскую осанку.
– Макар, я… я просто хочу для тебя лучшего! – попыталась она защититься, но в ее голосе впервые зазвучала неуверенность.
– Лучшее? – он горько усмехнулся. – Ты научила меня быть жестким. Холодным. Расчетливым. Владеть и управлять. И я владел. Я управлял. Я пытался управлять и ею. И к чему это привело? К побегу. К вранью. К страху. К этой… этой мерзости в моем собственном доме! – он резким движением руки указал на меня, на мать, на пространство между нами. – Я чуть не потерял все! Из-за чего? Из-за идеи, что какая-то вымышленная «династия» важнее живых людей!
Он провел рукой по лицу, и в этом жесте была такая неподдельная усталость и боль, что мне стало его… жаль.
– Сынок, - протянула она к нему руки в молитвенном жесте, - я же...
– Мама, ты выходишь за рамки, – его голос снова стал тихим, но окончательным. – Это мой дом. Моя жена. Мои дети. И решения здесь буду принимать я.
Татьяна Антоновна попыталась найти хоть что-то в его глазах – привычную уступчивость, сыновью почтительность.
Но не нашла.
Перед ней стоял чужой, взрослый мужчина, чьи принципы вдруг перевернулись.
– Ты… ты ей веришь больше, чем мне? – прошептала она, и в ее голосе прозвучала старческая обида.
– Я не верю никому, – честно ответил Макар. – Но я начинаю кое-что понимать. Поезжайте домой, мама. И пока я не попрошу, больше не вмешивайтесь в мою семью.
Это было приговором.
Изгнанием из его рая, который она сама же и помогала ему строить. Она выпрямилась, пытаясь сохранить остатки достоинства. Кивнула, ничего не сказав, развернулась и вышла из гостиной. Ее шаги по мрамору прихожей звучали невероятно одиноко.
Дверь за ней закрылась. Мы остались с ним одни в звенящей тишине.
Макар не смотрел на меня.
Он смотрел в окно, на свой идеальный сад, который вдруг, должно быть, показался ему огромной, красивой тюрьмой.
– Она просто хотела как лучше, – машинально, по привычке, пробормотала я, все еще не веря в произошедшее.
– Перестань, – резко оборвал он меня, наконец поворачиваясь ко мне. В его глазах не было ни любви, ни прощения. Но и ненависти тоже не было. Было тяжелое, мучительное прозрение. – Хватит уже оправдывать всех. Ее. Меня. Себя. Хватит врать.
– Макар, я не… вру…
Он подошел ко мне. Я невольно отпрянула, ожидая чего угодно. Но он лишь остановился в шаге.
– Ты права. Я – дурак. Огромный, самодовольный дурак, – он произнес это без самобичевания, просто как констатацию факта. – Я так боялся, что меня обманут, что меня не будут уважать, что в итоге сам превратил свою жизнь в ад. И твою – тоже.
