Он сделал паузу, подбирая слова.
— Я не приехал уговаривать тебя вернуться. Я приехал... предложить. Предложить начать все заново. С самого начала. С нуля.
Я смотрела на него, не понимая.
— Что это значит? — наконец выдохнула я.
— Это значит... — он наконец поднял на меня взгляд, и в его глазах была решимость. — Это значит, что мы не возвращаемся в тот дом. Мы продаем его. Это значит, что я нахожу новую работу. Может, открою свою небольшую фирму. Без всей этой показухи и давления. Это значит, что мы ищем обычную квартиру. Такую, какую ты сама захочешь. И... это значит, что мы знакомимся заново. Я ухаживаю за тобой. Как в первый раз. Мы ходим на свидания. Я добиваюсь тебя. Ты имеешь полное право говорить «нет» и гнать меня прочь. Я приму любой твой ответ. Но я хочу попробовать. Попробовать стать тем, кем должен был быть. Не хозяином. А мужем. Не собственником. А любящим человеком. Дать тебе и нашим дочкам не богатство, а счастье. Настоящее. Без лжи. Без полуправды. Если, конечно… ты дашь мне этот шанс.
Он говорил тихо, но четко.
Это не был порыв отчаяния. Это был продуманный, выстраданный план.
Макар предлагал не просто вернуть все как было. Он предлагал снести старый, прогнивший фундамент и построить новый. С нуля.
Я смотрела на него — на этого сильного, гордого мужчину, который готов был добровольно отказаться от всего, что строил годами, ради призрачного шанса все исправить.
Который готов был снова стать ухаживающим мальчиком, а не властным повелителем.
Слезы выступили на глазах.
Это были не слезы боли или обиды. Это были слезы той самой хрупкой, но уже не угасающей надежды.
— С нуля? — переспросила я, и голос мой дрогнул.
— С самого начала, — твердо подтвердил он. — Первое свидание — завтра. Если ты согласна? Олесь, ты пойдешь со мной на свидание?
Я посмотрела на Тоню, которая с восторгом показывала деду свою новую куклу. Посмотрела на этот старый, уютный дом. Потом снова на своего мужа.
И кивнула.
— Хорошо. Давай попробуем. С нуля.
Он не стал обнимать меня или целовать.
Он просто улыбнулся — по-настоящему, по-новому. И в этой улыбке было больше обещаний, чем в тысячах клятв.
Он развернулся и пошел к машине, оставляя мне пространство для решения. Оставляя за мной право выбора.
А я стояла на крыльце с букетиком полевых цветов и понимала, что самый трудный путь — путь исправления — он выбрал сам. И приглашал меня пройти его вместе. Уже не как пленницу, а как спутницу. И это стоило того, чтобы попробовать.
Еще раз.
С нуля.
С самого начала.
Когда любовь только-только зарождалась.
Эпилог
Прошло три месяца.
Три месяца с того дня, когда он стоял у скрипучей калитки моего детства с букетиком полевых цветов и безумным, отчаянным предложением.
Не три месяца идиллии, а три месяца трудной, кропотливой работы. Работы над собой, над доверием, над умением слышать друг друга.
Мы сходили на то самое первое свидание.
В небольшой итальянский ресторанчик, где не было хрусталя и позолоты. Но было уютно и пахло специями и свежей выпечкой. Мы говорили обо всем и ни о чем. О книгах, о фильмах, о том, как Тоня в садике учит стишок. О том, что может быть пора отправить ее к логопеду.
Мы избегали опасных тем, как саперы, обходя минные поля прошлого. Было неловко, временами напряженно, но к концу вечера мы смеялись над какой-то глупостью, и его рука ненадолго легла поверх моей.
Это был не электрический разряд былой страсти, а просто теплый и такой уютный жест.
Так началась наша новая история.
Не стремительный роман, а медленное, осторожное прорастание чего-то нового сквозь толщу старого пепла.
Мы не вернулись в наш дом. Он продал его, вместе с призраками и холодным мрамором.
Я помогала ему собирать вещи. Это было странно и болезненно — перебирать обломки нашей прежней жизни. Но он не позволял себе ни малейшего упрека или сожаления. Он просто молча упаковывал коробки, а потом нашел покупателей — молодую пару с ребенком. «Пусть они будут здесь счастливее, чем мы», — сказал он, передавая ключи.
Он снял небольшую квартиру недалеко от моего отца. Скромную, но светлую. И начал строить свой бизнес с нуля. Без громких имен и покровительства. Я видела, как он возвращается уставшим, но не опустошенным. Как он учится сам готовить ужин и с упоением читает Тоне сказки на ночь, путая интонации и делая это смешно и трогательно.
Катька Васильева исчезла из нашей жизни. Я не стала выяснять, получила ли она свои пять миллионов. Как-то раз я увидела ее в супермаркете, она делала вид, что не замечает меня. Я прошла мимо, и стало легко на душе. Эта страница была перевернута.
Лера… моя добрая подруга Лера извинялась, пыталась наладить контакт, но что-то безвозвратно сломалось. Наши пути разошлись. И я поняла, что это не потеря, а естественный отбор.
Егор Михайлович… Я случайно увидела его в городе. Он шел по улице, и с ним под руку была Ксюша. Они о чем-то спорили, лица у обоих были напряженные и несчастливые. Две раненые птицы, нашедшие друг друга не для исцеления, а чтобы клевать раны. Я отвернулась. У меня не было к нему ни злости, ни сожаления. Только тихая грусть и понимание, что его путь — это его путь. А мой — здесь.
Макар…
Макар сдержал слово. Он ушел из большой юридической корпорации, забрав с собой лишь нескольких верных клиентов, и открыл маленькую контору. Он работал много, но теперь возвращался домой не заметным, изможденным властелином, а просто уставшим мужчиной, который спешил домой. Иногда он приносил работу на дом, и мы сидели за одним столом — я с книгами по психологии (я поступила на заочное), он с документами, а Тоня рисовала рядом. Тишина была не давящей, а мирной.
Он не торопил меня. Не требовал мгновенного прощения и забытья. Наше «начало с нуля» было медленным, осторожным, как первые шаги после долгой болезни.
Мы ходили на свидания.
По-настоящему. Он забирал меня с пары, и мы шли в кино на дневной сеанс, ели попкорн и смеялись над глупыми комедиями. Или уезжали за город, бродили по лесу, молча держась за руки, словно заново учась языку прикосновений.
Однажды вечером мы сидели у отца, пили чай и смотрели, как Тоня катается на качелях. Была ранняя осень, воздух пах дымом и спелыми яблоками.
— Знаешь, о чем я думаю? — тихо сказал Макар. Он смотрел не на меня, а на дочь, и его лицо было спокойным и умиротворенным.
— О чем?
— О том, что я, наверное, самый счастливый банкрот на свете.
Я удивленно посмотрела на него.
— Банкрот?
— Ну да. Я потерял состояние в несколько миллионов. И приобрел… это, — он кивнул в сторону Тони, потом на меня, на наш маленький балкон. — И это — самое выгодное дело в моей жизни.
Он повернулся ко мне, и в его глазах светилось то, чего я не видела много лет — не собственнический огонь, а тихая, глубокая нежность.
— Спасибо, — прошептал он. — Спасибо, что дала мне второй шанс. Что не выбросила на свалку истории, как бракованную вещь.
Я положила свою руку на его и переложила на большой живот, в котором жила наша вторая дочь. Его пальцы сомкнулись вокруг моих, теплые и надежные.
— Мы дали его друг другу, — так же тихо ответила я. — Мы оба начали с нуля.
Он поднес мою руку к губам и поцеловал ее. Не страстно, а бережно, почти благоговейно.
— Я люблю тебя, Олеся. Не как собственность. Как человека. Как самую лучшую часть себя, которую я чуть не уничтожил.
Слезы выступили у меня на глазах, но это были слезы очищения. Горячая волна нахлынула из груди, смывая последние осколки льда.
— Я тоже люблю тебя, — выдохнула я. И впервые за долгое время эти слова не резали горло, а лились легко и свободно, наполняя все вокруг светом. — Люблю тебя таким, какой ты есть сейчас.
