Измена. Вторая семья моего мужа (СИ) - Шевцова Каролина

- Наш с Филиппом, - наконец произносит этот гад, - договор действует еще год, сегодня утром я проверил документацию, на случай такого вот разговора. А ты, милая моя, всего лишь дополнение к гению своего мужа. И ради тебя одной я не буду ничего менять.

Говоря это, Антон рассчитывает на какую-то реакцию, но меня не задевают его слова. Я ставлю чашку обратно на столик и произношу ровным, металлическим голосом:

- Скажи, ты ведь в курсе, как выглядела моя работа над романами Белого?

- В общих чертах.

Киваю:

- А как ты отнесешься, если все остальные, помимо нас с тобой, в самых общих чертах узнают, как именно Белый писал свои книги.

- Положительно, - губы Антона расплываются в самодовольной улыбке. – Доказать ты ничего не сможешь, вы супруги, работали часто с одного компьютера, Фил рассказывал. Даже если журналисты заинтересуется твоей истории…при всем уважении, Римусик, жизнь писателя не так увлекательна, как развод какой-нибудь певицы или наркоманский приход сериального актера третьей величины. Толпа погудит и забудет, но даже этого мне хватит, чтобы настругать бабла на вашем скандале еще на пару мультов. Я делец и кое-что смыслю в рекламе. Например, что черный пиар работает куда лучше рекомендаций и хвалебных отзывов.

Несколько секунд мы молча изучаем друг друга. Странно, я знаю Антона пару лет, но впервые заметила, какой же он урод. И судя по кривой ухмылке на круглом как шайба лице, Фомичев тоже не считает меня красавицей. В своей голове он явно рифмует к моему имени пару слов позабористей.

Что ж, я ему помогу. Моя девичья фамилия – Фука.

Римма Фука – та еще сука.

И на правах последней твари, я произношу:

- Спасибо за честность, Антон. И за то, что сэкономил мое время, сразу объяснив, что здесь меня никакие перспективы не ждут.

Фомичев делает вид, что снимает шляпу и низко кланяется над столом. Его длинная грязная челка почти опускается в пустую чашку.

- Всегда рад интересной беседе. Я попрошу, чтобы тебя проводили.

- Не стоит. – Я встаю, беру с кресла сумочку, и медленно, стараясь держать спину прямо, иду к выходу. Только дойдя до двери, поворачиваюсь назад: - Вот только…

- Что «только» - смеется Антон. Он заинтересован, что может сказать загнанная в ловушку зверушка.

- Только ты забыл, что Белый в коме. В очень плохом состоянии. И хоть я желаю долгих лет жизни, мучительной и полной боли, этому мерзавцу, мы оба понимаем, что случись что – единственным наследником его интеллектуальной собственности стану я. На ближайшие пятьдесят лет. А я, как потерявшая разум вдова, не могу гарантировать, что не сделаю глупостей.

Глаза Антона изумленно округляются, и впервые в них появляются живые эмоции. Заинтересованность? Предвкушение? Азарт?

Он потирает руки, как карточный игрок при хорошей раздаче:

- Красиво уделала. Не зря говорят, что с тебя написана Черная княгиня, Римма.

- Разумеется, с меня, - обернувшись, я смотрю в его пока еще довольное лицо. – Ведь я сама ее и написала.

Глава 10

Я впервые вижу свой университет после ремонта. Целый год лучшие архитекторы реконструировали старинное здание, чтобы сохранить его вид снаружи и осовременить внутри. От круглой лекторской в виде амфитеатра пришлось отказаться в пользу небольших обособленных кабинетов. Так практичнее. Зато удалось сберечь кованую лестницу, по которой, согласно легендам, ходил сам Александр первый.

Сначала он, потом, много лет спустя - я. Первая ступенька отзывается знакомой дрожью в ногах. Мне нравится возвращаться туда, где было хорошо когда-то. Я любила учиться, и хоть не блистала на парах, свой красный диплом заработала и даже мечтала остаться преподавать.

Не вышло.

«Звезда моя, не хочу сплетен, что тебя в университет пропихнул я. Это отразится на нашей с тобой семье. Все эти дрязги, пересуды, косые взгляды. Ты у меня нежная роза и просто завянешь в такой атмосфере и потом, ты нужна мне дома. Пока не выйдет третья книга, я не могу тебя отпустить, моя бесценная, моя любимая, красавица моя».

Филипп укутывал меня одеялом из нежных слов, так что я расслабилась, сопрела и потеряла связь с реальность. А теперь приходится просыпаться обратно в этот мир. С болью продирать глаза и как-то жить дальше.

Мимо проходит группа студентов, они что-то обсуждают на молодбежном сленге, который звучит как иностранный язык. Я их не понимаю. Я давно перестала считывать язык молодежи, хотя сама совсем не старая. Ну, сколько мне? Тридцать два? Разве это возраст?

Но чувствую себя так, словно прожила сто лет. И век мой был не самым радостным.

Когда поднимаюсь на четвертый этаж, то уже и дышу как старуха. И в боку колет и в глазах темно. Останавливаюсь, чтобы немного прийти в себя, перед друзьями из прошлого всегда хочется выглядеть такими, какими нас запомнили. Молодыми, звонкими, с мечтой в душе и дерзостью во взгляде.

В общем, нечеловеческими усилиями собираю дерзость по сусекам своего вялого организма и захожу в приемную декана филологического факультета и моего старого приятеля.

- Семен Гордеевич, можно?

Улыбаюсь так, что сама начинаю верить, что эта встреча мне приятна. Семен щурится, а потом узнает во мне свою подружку Римму и радостно вскидывает руки.

- Милая, ты пришла! А я все хотел тебе звонить, такое горе... такое горе!

Семен нелепо суетится, что-то ищет, похлопывая себя по карманам, опускается к нижнему ящику стола, так что мне становится видна его проплешина на затылке. Да, а ведь когда-то он носил кудри и очень гордился своей прической. Но никого из нас не щадит время.

Кажется, помимо волос Савин потерял возможность говорить связно. Он что-то лопочет, заикается, сам себе перебивает, так, что я совсем теряю нить разговора. Но я не тороплю товарища, понимаю, что этим сделаю только хуже. Жду и рассматриваю убранство его комнаты. Ветхий шкаф, заваленный книгами, окно, форточка которого приросла к раме, так давно здесь не проветривали и стол, заставленный фотографиями жены и двух дочек. Отчего-то становится невыносимо больно видеть чужое счастье. Чужую семью, где никто никому не врет.

Чтобы прервать эту пытку, я произношу:

- Сем, я хочу работать.

Глаза Савина округляются, за толстыми стеклами очков они похожи на две плошки.

- Работа? Риммочка, ну это же замечательно! Я всегда был уверен, что ты достойна большего, чем править книги Белого. И куда ты устроилась?

- Пока никуда, но надеюсь, что меня возьмут в наш университет, на ставку Филиппа.

Я вижу, как Семино лицо меняется. Становится вытянутым и приобретает некрасивый серый оттенок. Он явно не ожила такого предложение и думает, как бы отказать, вот только мне очень нужна эта работа!

- Сем, я не подведу, я же защищалась по профилю, еще и столько лет слушала, как Филипп наговаривает лекции. Меня здесь все знают, я не постороннее лицо, даже фамилию в расписании можно не менять, только инициалы. Поверь, вы все выиграете от этой замены.

- Так-то оно так… - Семен раздраженно морщится, будто я ему дала понюхать какую-то тухлятину. Лицо его приобретает непривычный брезгливый вид.

- Хочешь сказать, что вы уже подобрали Белому замену?

Сама не верю в то, что говорю. Университеты, особенно такой старый как наш, славятся своими традициями и ретроградством. Все происходит медленно, все требует обдумываний, обсуждений, совета. Даже если бы мой муж умер, и всем стало ясно, что продолжать работу Белый не сможет, ректор бы еще год утверждал новую кандидатуру. А тут какая-то кома, с возможностью вернуться обратно за кафедру. Никто и не почешется, чтобы что-то менять.

- Сема, если ты хочешь мне отказать, то делай это прямо, пожалуйста.

Тогда мне еще кажется, что я сильная и приму любой ответ. Просто потому что я не жду услышать:

- Римм, вообще-то Филипп Львович у нас не работает.

Хорошо, что я сижу. Плохо, что сижу на табуретке и не могу откинуться на спинку, чтобы дать спазмированным мышцам немного свободы. Вместо этого наоборот, вытягиваюсь ровно, как струна, так что кости хрустят.