Селянин (СИ) - "Altupi"

Его угнетали усреднённые десять тысяч. Тоска брала, и руки опускались. Даже пятнадцать или двадцать, если сказочно повезёт в этой дыре, именуемой городом, найти такую зарплату, во что не очень-то уже верилось. И не в чистом офисе, где начальство будет в дружеских отношениях с твоим папой-депутатом, а там, где три шкуры сдерут за каждый лишний рубль. Не проще ли сидеть дома, помогать Егору, купить вторую корову, пока ещё не потрачены снятые с карточки деньги?

Хотя на двух коровах тоже не разгуляешься. Ладно, питаться можно картошкой и огурцами, а одежду покупать, бензин? А гараж он ещё планировал построить… Стройматериалы стоят, как будто из них можно станцию на околоземной орбите слепить! Блять, а ещё ежегодная страховка на машину, транспортный налог! С чего тут откладывать и на лечение копить?

Кирилл ходил по торговым палаткам за Егором, обращал внимание на цены и поражался. Лампочки — конечно, энергосберегающие, ибо других уже не водилось, — стоили по три сотни и выше. Самый дешёвый смеситель — убогий, советского дизайна с белыми пластмассовыми колпачками на вентилях — стоил три с половиной тысячи, а за современные, красивые и оригинальные просили пять, семь, десять тысяч! То есть заработал за месяц десятку, а у тебя сломался кран, ты купил и дальше лапу сосёшь?! Неудивительно, что в глубинке все спиваются: честно пашешь, а тебе за это пшик — рука сама к бутылке потянется, лишь бы забыться.

Он-то думал Егору красивую жизнь устроить, вытащить из нищеты! А реальность, сука, щёлкнула по носу. Деньги, оказывается, не сыплются с неба.

Кирилл не хотел работать за копейки, но как выкрутиться, не представлял. Хотел ли он вообще работать — этого вопроса пытался не касаться даже в мыслях.

Отправившись в обратный путь под прохладным дыханием кондиционера, Калякин немного разгрузил мозг. Стелящиеся под колёсами километры успокаивали, часть внимания забирали на себя ухабы, ещё часть — сидевший справа, утомившийся от жары и беготни Егор, но мысли всё равно лезли. Например, а не позвонить ли родителям?

Кирилл решил поделиться своими сомнениями и сделал музыку тише.

— Егор… я бы мог предков насчёт работы подключить. Наверняка, у бати есть здесь какие-нибудь связи… или через местных депутатов — они же все друг друга знают. А все депутаты, как правило, директора или бизнесмены, вот и местечко мне тёпленькое найдут.

Рахманов посмотрел на него безо всякого выражения. Его обострённое чувство справедливости не принимало блата и блатных. Наверное, вся эта грязь у него ассоциировалась с козлиной-отцом.

Кирилл с тяжёлым сердцем вернул взгляд к дороге, проследил за ехавшей навстречу «пятёркой» со стариканом в очках за рулём.

— Не бойся, я всё равно звонить им не буду. Ты видел моих родичей — они от меня отказались. Им пидор в доме не нужен. Я здесь уже неделю, а они даже не чешутся. Не звонят.

— Твой телефон разряжен, — без интереса напомнил Егор.

— Приехали бы! — взметнулся Кирилл, поёрзал задом в кресле. — Когда им было надо, сразу прискакали, а сейчас я им на хуй не сдался! Забыли, верно, про меня. Они совершенно не такие, как твоя мама. Для них слова «добро», «любовь» не существуют. Только «деньги». Деньгами балуют, деньгами наказывают. А потом удивляются, что из детей быдло и пидорасы получаются.

Через секунду Калякин громко рассмеялся, будто удачной шутке.

— Это я не про тебя, — проговорил он. — Это я про себя. С тобой совсем другая ситуация. А скажи!.. — его вдруг осенило задать логичный и крайне любопытный вопрос. — Ты как маме Гале признался? Что она сказала? Это было до или после болезни?

— До, — ответил Егор. — Примерно за год. В конце осени. Не думай, я тоже боялся признаваться.

— Да ну, — не поверил Кирилл, — у тебя мировая мамка!

— Но она же мамка, — резонно уточнил Егор, усмехнулся. — Страшно признаваться, что ты не такой, как все. Я боялся её огорчить… разочаровать. Дома мы как-то никогда не обсуждали голубых, я не знал, как мама к ним относится. Я не знал, и что сам голубым стану. Уехал учиться в институт нормальным, а приехал… — Он закончил фразу ещё одной ироничной усмешкой, в глазах плясали чёртики.

Кирилла охватила ревность, как всегда, когда он приближался к теме личной жизни Егора. Даже за дорогой перестал следить и растряс их по ямам. Тайна первой любви так и манила к себе, волновала кровь. Надо было пользоваться моментом и спрашивать.

— Ты в институте понял? А как? Расскажи! Ты же знаешь, как у меня вышло…

— И у меня так же вышло: познакомился с однокурсником, и, — Егор отвернулся, хмыкнул, потёр щёку, будто собираясь поведать о каком-то конфузе, — он мне понравился. — Когда повернулся и заглянул в глаза, озорно улыбался. Дразнил, сука. Признание в симпатии к другому оставило на душе Кирилла ожоги самой тяжёлой степени.

— Это был Виталик? — не помня себя, поинтересовался он.

Егор перестал улыбаться, встревожился:

— Откуда ты знаешь про Виталика?

— От верблюда, — пробурчал Кирилл. Поля заканчивались, по правую сторону от дороги на горизонте драконьей спиной возвышался зелёный массив, а меж деревьев серели и краснели крыши домов. Было ощущение, что он заучил этот кантри-пейзаж наизусть. Не хотелось, чтобы дорога заканчивалась. На ней они вдвоём, в темном пространстве, бок о бок, и сегодняшний день насыщен откровениями. Он снизил скорость.

Егор молчал. Его губы были чуть приоткрыты, а взгляд опять погрузился внутрь. Кириллу пришлось ответить, хоть он не хотел сдавать информатора и тем более не хотел, чтобы информатора ругали.

— Мне Андрей сказал. Я не шпионю за тобой, не подозревай меня. Но я ревную! Я имею на это право! Уже давно хочу посмотреть, что за ферзь такой, на которого ты запал. Хочешь, в обратку расскажу про своих баб? Я их ни одну не любил, только чпокал. «Насадки на хуй» — вот как их называют. Повертел и «пошла на хер, следующую подавайте». Мудилой я был?

Кирилл говорил с несвойственным ему мрачным весельем. На грани сознания ассоциировал себя с каким-нибудь драматическим актёром на тёмных театральных подмостках, выкладывающимся по полной. Гамлет. Бедный Йорик. Егор молчал, а он уже не мог остановиться.

— Ты его любил, а меня не любишь… Может, потом полюбишь, когда достоин буду. — Кирилл непроизвольно вздохнул. — Я знаю, что ты хранишь его фотографию в телефоне… Я не лазил по твоему телефону, это мне тоже Андрюха сказал. Ты хранишь три года фотографию… козла, — Кирилл едва удержался, чтобы не употребить матерщинное «уёбка», — который тебя бросил… Я ещё тоже не заслужил прощения за быдляцкое поведение, но… обидно так!.. — он до боли прикусил губу и впился ногтями в оплётку руля, потому что начинали щипать глаза. — Я не лазил в твой телефон, хотя возможность была. Я не видел Виталика, и это, блять, мне покоя не даёт!

В который раз воцарилось молчание. Тихо мурлыкала музыка, шумели пыль и мелкий гравий под колёсами. Кирилл в разрушающем ревнивом негодовании включил поворотник и за указателем «Островок» выкрутил руль вправо, машину сразу затрясло на неровностях щебёночного покрытия. Оказавшееся впереди солнце ударило по глазам, вынуждая сощуриться. В селе за три часа их отсутствия ничего не изменилось, только ослепительнее стали блики на оцинкованных крышах. Бабки, сидевшие утром на лавке, попрятались от жары по домам. Кур, собак и котов и тех не было. Коттедж банкирши окутывала тишина, только красные, жёлтые и прочие головки цветов выглядывали из-за чугунного кружева забора.

Затормозив перед домом Рахмановых, Кирилл остался сидеть, не заглушая двигатель, чтобы дать ему остыть. Егор тоже не сдвинулся с места.

— Ты чего? — удивился Кирилл. В среднем выходящем на улицу окне колыхнулась занавеска, и на мгновение показалась любопытная мальчишечья физиономия. Егор брата не видел, он приподнял зад над сиденьем, просунул сложенные лодочкой пальцы в узкий карман джинсов и извлёк из него свой допотопный телефон. Кирилл догадался, что будет дальше.

— Не надо! Не надо! — замахав руками, попытался остановить он парня. За приступом благородства надеялся, что Егор не послушает и доведёт дело до конца. Взгляд когтями коршуна впивался в его нажимающие на подсвеченные жёлтым клавиши. Картинки быстро сменялись, в основном, это были встроенные фирменные темы и несколько мелких нечётких фотографий.