Взяв из рук девушки письмо, горничная медленно произнесла:
— Минуточку, — и отправилась с ним на кухню, которая была видна за прихожей — видимо, за очками.
Кэтрин, которая побоялась упустить письмо, пошла за ней следом, по дороге выслушивая нетерпеливо — укоризненные жалобы старухи:
— Ну куда же они подевались, эти очки?.. Я ведь положила их только что в ящик кухонного стола… Ну, скажи‑ка лучше, где мои очки, чем так глупо стоять тут? Нет, сначала закрой‑ка наружную дверь… Тебя, видимо, не учили закрывать дверь? Ну где же очки?
Затем старуха, стоя у окна, внимательно и неторопливо перечитала письмо, может быть, даже дважды, а когда кончила, согласно закивала:
— Ну да, так вот в чем дело… ты можешь закрыть и кухонную дверь, — подойдя, к плите, она взяла джезву и произнесла: — Но сперва мы выпьем с тобой кофе. У тебя сегодня наверняка и крошки во рту не было?
Да, о еде Кэтрин, конечно, и не помышляла.
— Вот видишь… Старая Илона знает, что и к чему… Илона — это я — поняла?
Кэтрин кивнула.
— Да, мэм…
Спустя полчаса Илона уже знала все, что хотела узнать и даже то, что не хотела.
— Значит, — спросила она, — значит, ты хочешь увидеть его еще сегодня?
Кэтрин наклонила голову.
— Да, если можно…
— Вот и отлично… Я оставлю тебя здесь до ужина… Не возражаешь?
Кэтрин робко произнесла:
— Нет, что вы, спасибо вам…
Потом они вместе вымыли и вытерли кофейные чашки.
— Ты неплохо притворяешься, — похвалила девушку Илона, — небось, хотела бы сварить для него кофе?
Кэтрин покраснела.
— Да, конечно же, охотно…
— И вообще, — Илона легонько приподняла подбородок девушки, чтобы получше рассмотреть ее лицо, — ты, видит Бог, совсем недурна… Только вот с эдакой прической я не дам тебе тут расхаживать…
Девушка покраснела вновь.
— Почему?
Старуха только поморщилась.
— Я некрасива? — вновь спросила Кэтрин.
— Почему, почему… Разве ты никогда не обращала внимания, какие прически теперь в моде?
Девушка пожала плечами.
— Нет…
— Не приводи меня в отчаяние… В твоем‑то возрасте знать об этом просто необходимо. Ну, ну, не таращь на меня глаза, я не хотела сказать тебе ничего дурного, я не хотела обидеть тебя. Иди ко мне в комнату, я причешу тебя, как надо, чтобы сегодня вечером ты была действительно хорошенькой.
В саду под окном садовник поливал клумбы под вечереющим солнцем, и в сияющей струе вспыхивали то тут, то там радужные блики. Под струей воды вода на мгновение становилась густо–зеленой, а на земле, только на мгновение, появлялись и исчезали маленькие лужи. Все это пахло свежестью и прохладой.
Кэтрин спросила:
— Может быть, мне посидеть с вами тут, внизу?
Илона отвела девушку в просторную комнату, примыкающую к кухне — тут сад тоже смотрел в открытое окно, посадила ее перед маленьким зеркалом, накрыла старомодным покрывалом плечи, и ласково, изучающе распустила ее косы, вороша волосы пальцами.
— У тебя густые волосы… Ты могла бы носить стрижку и покороче…
— Мой папа этого не любит…
Старуха поморщилась.
— Сколько можно о папе? А что думают об этом другие мужчины?
Кэтрин задумалась.
— Мне кажется, я больше никого и не знаю… Старуха необыкновенно удивилась.
— Что? Скажи тогда, сколько же тебе лет?
— Семнадцать…
— Семнадцать, семнадцать, — быстро и привычно, как горничная, Илона укладывала девушке волосы, — и ни с кем еще не спала…
Ответа не последовало. Кэтрин, рассматривая себя в зеркале, заметила, что побледнела. Зачем эта старая женщина спрашивает ее о подобных вещах?
Но та с неумолимой жестокостью продолжала:
— Другие девушки попроворнее тебя, они начинают раньше, куда раньше… Не говоря уже об Илоне в молодости… Но с твоим парнем — с ним‑то ты будешь спать?
Кэтрин побледнела еще больше — она и не знала, что ответить.
Старуха продолжала укладывать прическу.
— Мы скоро кончим, я хочу попробовать, не начесать ли тебе волосы на лоб… Бог мой — да что с тобой еще случилось?
Из глаз Кэтрин вырвался настоящий поток слез, неудержимый и неостановимый. Она закрыла лицо руками. Худенькие плечи ее сотрясались от неудержимых рыданий. Илона, стоя у нее за спиной, поцеловала ее в затылок, погладила по голове и щекам.
— Разве это так плохо, малышка? Боишься, что тебе такое никогда не встретится? Нет, моя девочка, это всем женщинам на роду написано — спать с мужчинами.
Всхлипы становились все громче. Кэтрин сидела, сжавшись, и жестом попросила старуху замолчать. Старуха улыбнулась.
— Ну ладно уж… не плачь. Ты ведь уже взрослая женщина.
— Был такой чудесный день, — всхлипнула Кэтрин, — а теперь все так испорчено. Никогда уже не будет так чудесно…
На это Илона довольно резко возразила, ее сгорбленная фигура как бы распрямилась и стала величественной:
— Делай все хорошо, и все будет хорошо. Сделай так, чтобы ему было хорошо, и тогда тебе тоже будет хорошо… Ты для этого рождена, ты для этого и сама будешь рожать, глупышка…
В том, что она говорила, звучало нечто невысказанное, нечто невыразимое даже для самой старухи, и хотя это осталось невысказанным, оно прозвучало сильнее, чем высказанное. Илона вспомнила только то, что знала, она помнила о готовности к жизни и готовности к смерти всего земного…
Об этом размышляла старуха, и Кэтрин чувствовала это вместе с ней и благодаря ей.
Подняв голову, она спросила:
— У меня будут дети?
— Конечно, если все будет хорошо, они у тебя обязательно будут… Ну вот — теперь твоя прическа в полном порядке…
Девушка посмотрела в зеркало на старуху серьезно, но с улыбкой.
— Спасибо…
— Никому этого не понять…
Кэтрин не поняла.
— Что? Прическу? Рождение детей?
Старуха вздохнула.
— Нет, всего…
Еще раз посмотрев на себя в зеркало, Кэтрин произнесла:
— Действительно, так лучше…
— Верно, — продолжала Илона, — никому этого не понять. Спать со многими — это плохо, спать с немногими — тоже плохо, а ни с кем не спать — и того хуже. А почему дети бывают от одного и не бывают от другого, это так непонятно, что свихнуться можно. И все‑таки все это нужно принимать, и ты, девочка, тоже должна это принимать… Для того‑то и созданы женщины.
Вытерев последние слезы, Кэтрин произнесла:
— Я не хочу об этом думать.
— Ни о чем не думать и только действовать, да это тебе подходит, так они и поступают, делают, и не думают… именно так. Поосторожней с прической. Иди в сад, погуляй, я позову тебя.
Кэтрин спустилась вниз, но побоялась идти в сумрачный сад. Там, в саду, она хотела бы сидеть с ним, рука об руку, но это желание было разрушено жестокими требованиями Илоны.
Вновь потянулись тягостные минуты горького ожидания. Скорее бы появилась Илона!..
И действительно, старуха вскоре пришла. В руках ее были большие садовые ножницы.
— Помоги мне срезать несколько цветков, — попросила Илона.
Кэтрин охотно взялась за это. Ведь цветы предназначаются для него — а то для кого же еще? Не для Илоны же… Она поспешила к клумбам, звякая ножницами, притормаживая то у одной клумбы, то у другой. Когда Кэтрин вернулась с букетом, старуха произнесла:
— Идем же…
В кухне было накрыто на двоих. На столе стояла бутылка дорогого вина. Илона, притащив большую хрустальную вазу, поставила в нее заботливо подобранные розы. Не успели они сесть, как Илона налила вино:
— Будь здорова, малышка, и будь счастлива, — сказала она — за твои успехи…
Непривычная к вину Кэтрин вскоре забыла про мрачные настроения последнего часа. И после уговоров даже принялась за еду, хотя была твердо убеждена, что в своей жизни больше не сможет проглотить ни кусочка. Очень скоро она была вынуждена признать, что все это кажется ей очень вкусным, и что еще никогда не было у нее такого чудесного ужина.
— Лучше всего, когда свадебный ужин без жениха, — произнесла растроганная Илона, — а ты можешь выпить еще вина… Когда же, как не сегодня…
