Развод в 50. Двойная жизнь мужа (СИ) - Петрова Анастасия Дмитриевна

— И что с того? — голос звучит как вызов. — Это моя жизнь.

Я закрываю глаза, пытаясь успокоиться.

— Ева, я просто хочу понять, что происходит. Почему ты так себя ведёшь?

— А как я себя веду? — она вскидывает голову. — Ты можешь объяснить, что тебе не нравится? Что я живу не так, как ты?

— Да, — говорю честно. — Ты живешь, будто ничего не имеет значения. Ни твои близкие, ни ты сама.

— Ты серьёзно? — Она усмехается, её глаза сверкают злостью. — Ты думаешь, я должна быть, как ты? Всё своё время пахать на работе, забывать о себе, чтобы всем вокруг было хорошо?

— Я не забывала о себе, Ева, — возражаю я. — Я жила для вас. Для нашей семьи.

Она резко садится, её лицо пылает.

— Ты это называешь жизнью? Мама, я видела тебя! Ты всегда была усталой, измученной, вечно занятый человек, который думал только о том, как всё устроить. А про себя ты забыла. Вот почему папа… — замолкает, прикусывая губу, но я уже поняла, что она хотела сказать.

— Заканчивай, — говорю я, чувствуя, как внутри всё рвётся. — Не смей обвинять меня в том, что он сделал.

— Я никого не обвиняю, — шепчет в ответ, но я слышу в ее голосе раздражение. — Просто, может, тебе стоит перестать делать вид, что ты такая правильная.

— Я не правильная, — чувствую, как горло сдавливает. — Я просто пыталась быть для вас тем, кем считала, должна быть. А ты… ты отталкиваешь всех, кто пытается тебе помочь.

Она бросает взгляд в сторону, ее лицо становится закрытым, как нечитаемая маска.

— Может, мне никто и не нужен, — тихо произносит, поджимая губы.

— Нужен, — говорю я, придвигаясь ближе. — Ты просто боишься это признать.

Ева смотрит на меня, и я вижу в её глазах боль, которую она так долго скрывала за маской равнодушия.

— Ты ведь думаешь, что я слабая, да? — вдруг говорит она. — Ты считаешь меня пустой, бесполезной.

— Нет, — отрицательно качаю головой, чувствуя, как на глаза наворачиваются слёзы. — Я думаю, что ты потерялась, Ева. И мне больно это видеть, потому что я хочу помочь, но не знаю, как.

Она отводит взгляд, её плечи подрагивают.

— А мне кажется, что ты просто хочешь контролировать меня, — шепчет она.

— Нет, — говорю твёрдо. — Я хочу понять тебя. Но ты не подпускаешь никого.

Ева вдруг встаёт, оборачивается ко мне.

— А ты сама понимаешь себя? Ты ведь тоже потерялась, мама. После папы, после всего этого… ты больше не знаешь, кто ты такая.

Её слова, как удар, но я знаю, что в них есть доля правды.

— Да, — признаюсь, с трудом выдавливая слова. — Я не знаю. Но я ищу себя. А ты даже не пытаешься.

Ева смотрит на меня, её лицо смягчается, но она тут же отворачивается, как будто боится показать, что мои слова задели ее.

— Я не такая, как ты, мама, — говорит она тихо.

— Я знаю. Но это не значит, что мы не можем понять друг друга.

Она молчит. Потом берет телефон и делает вид, что разговор окончен. Я понимаю, что добилась не так много, но хотя бы что-то.

Когда я выхожу из её комнаты, внутри меня всё ещё боль. Эта пропасть между нами становится всё глубже, и я не знаю, смогу ли я когда-нибудь её преодолеть. Но я знаю одно: я буду пытаться. Потому что, несмотря на всё, она остается моей дочерью.

Глава 19. Гордей

Смотрю в документы, пробегая глазами, ставлю нужные пометки и откладываю влево. Дальше следующий, тут не ввожу поправок, поэтому ставлю подпись и откладываю вправо.

Работа выполняется автопилотом, хоть и процессы запущены, тем не менее, необходимо все сделать правильно. К тому же, требования сверху на последних чтениях совсем уже выходят за рамки, а как донести, черт возьми, что народу это не понравится, ума не приложу.

Уже и прямо, и в обход пытались ведь доложить, а эти доклады словно даже и не слушают.

В свое время, когда я хотел в политику, мне казалось, что море по колено, я сделаю этот мир лучше, помогу нуждающимся, улучшу социальные привилегии… однако, в первый год, оказавшись в одной из невзрачных партий понял, что мое представление не сошлось с реальностью. Да только тогда сработал обратный принцип, любой ценой добился тех реализаций, которые есть в моих планах. Шаг за шагом, спотыкаясь, и порой закрывая глаза на то, что не схоже с принципами, я шел, менял партии, рос внутри государственного аппарата. Как говорила Марта, я уже многое сделал на два города, однако, собой все равно недоволен. Это как извечное противостояние, даже когда ты его не чувствуешь, оно есть. И тот кто не был тут, вряд ли поймёт о чем я.

Ставлю пометки, потому что вижу ошибки, допущенные Матвеем, и откладываю ручку, снимая очки.

Надавливаю на глаза, бросая взгляд на окно. Уже поздний вечер, работу можно было бы и отложить, но толку мне скитаться по квартире, в которой настолько тихо, что даже жутко.

Снова смотреть в потолок и тосковать, так хоть мозг занят. Только хочу встать и открыть окно, чтобы впустить морозный воздух, как слышу какую-то суету за дверьми. То ли крики, то ли не пойми что там происходит.

Встаю из-за стола, собираясь выяснить, что за проблема, однако, в эту же секунду дверь с громким стуком раскрывается, и в кабинете оказывается растрепанная и явно разъяренная Ева, а за ней моя испуганная секретарша.

Хмурюсь, глядя на дочь, и киваю на выход сотруднику. Она тихо выскальзывает, закрывая дверь, а я смотрю на дочь.

— Что случилось? — осторожно спрашиваю, а она буквально пышет гневом.

— Нет, я понимаю, — начинает она с явным ехидством: — Мама забила на все, придумав себе эту необходимость впахивать, когда у тебя есть деньги, — усмехается она, а я лишь раздражаюсь и больше хмурюсь: — На тебя, на меня, внук не считается, это ж такой долгожданный пупс, — с сарказмом добавляет она: — Но ты, пап! Ты! — подходит ближе и тычет пальцем: — Четырнадцать лет братишке?! Серьезно?!

Прикрываю глаза с шумным выдохом. Дерьмовее ситуации не придумаешь.

— Сядь, пожалуйста.

Указываю на стул, но она лишь скрещивает руки на груди и качает головой.

— Ты трахнул какую-то левую бабу по-пьяни, принял этого урода и играл с нами в семью! То есть я для вас полный стыд, несуразная пьяница, дочь, которая и даром не нужна, а там у тебя еще какой-то уродец?!

Она буквально выкрикивает это все, и я вижу, как слезы срываются с ее глаз.

— Нет, Ева! — твердо отвечаю на ее крики: — Ты не стыд, и тем более не смей даже думать, что ты не нужна! Ты наша дочь, и вопреки всему, мы тебя любим, дочка, — вижу, что ей сейчас наплевать на мои слова, она обижена и зла, она предана, и это больно, я осознаю: — Прости меня, принцесса… — поджимаю губы: — Кирилл услышал ту правду, которую я не могу стереть, и Паша…

— Нет! — верещит она вдруг: — Даже не смей называть мне его имя! — ее глаза буквально наливаются кровью, и мне больно видеть эту ненависть, а точнее это словно истребляет меня изнутри: — Я ненавижу! — цедит, а я виновато опускаю голову, потому что она имеет право: — Вас обоих ненавижу! Всех! — кричит от этой боли, и я не смею ей запрещать: — Тебя! Его! Ту бабу! Маму! Всех! Чтобы вы все…

Запинается на полуслове и резко выходит. Практически выбегает, с силой раскрыв дверь моего кабинета. Позволяю уйти, потому что ее характер это цунами, и сейчас лишь раздразнить больше, если пытаться что-то доказать и объяснить. Однако, то как ноет внутри от потери моей семьи, это теперь пожизненно со мной. Пора привыкать к этому, научиться существовать и делать все, чтобы вернуть их. Пусть хотя бы даже одну редкую улыбку в свою сторону увидеть, это будет уже тем, что позволит вдохнуть поглубже.

Глава 20. Марта

Обеденное время в университете обычно наполнено лёгким шумом. Столовая, с её резкими запахами подогретой еды и гулом голосов, — это не то место, где я люблю задерживаться. Я скорее прячусь здесь за чашкой чая, иногда перебрасываясь парой слов с коллегами.

Сегодня всё кажется обычным: студенты оживлённо обсуждают лекции, преподаватели за соседними столами тихо шутят о сложностях с новой системой учёта. Но я ощущаю, что что-то не так. Лёгкие взгляды, которые бросают на меня коллеги, сопровождаются странной тишиной, как будто они хотят что-то сказать, но боятся.