Полный спектр - Нова Тери

Каждое утро мы преклоняем колени перед крестом, а вечером засыпаем с молитвой на устах. Прутья забора стали слишком узкими, чтобы я могла выбраться даже ненадолго, единственным спасением служат письма, надежно спрятанные мною в нижней части угловой полки в библиотеке прямо за стопкой никому не нужных ветхих изданий Библии.

Вот куда я направляюсь после того, как целых два часа отковыривала застывшие восковые капли от подсвечников в опустевшем зале часовни. На сегодня работы больше нет, и до вечера я могу притворяться читающей библейские поучения, спрятавшись между полок. На самом же деле я планирую распаковать один из подарков Уэйда.

Когда всем знакомый владелец фермерской лавки как обычно в понедельник утром пожаловал в монастырь с тележкой, груженной свежим мясом, молоком и яйцами, никто не заподозрил неладное. И лишь перед уходом он успел шепнуть, где будет спрятана посылка для меня. Полагая, что он ошибся или плохо пошутил, я все же отправилась в указанное место, как только представилась возможность. За ящиками с картофелем и свеклой лежал тонкий пластиковый пакет без опознавательных марок, а в нем лакричная палочка, очередное письмо и набор для изготовления ароматного мыла.

Я была на седьмом небе, радуясь, что запах овечьей шерсти наконец останется далеко позади. И впервые, когда свежесваренный скользкий розовый брусочек в форме цветка коснулся кожи под горячими струями душа, я расплакалась от счастья. Это было лучшим подарком из многих, последовавших после, а ведь там был даже крохотный плейер с наушниками и бесконечным числом музыкальных записей. В прошлый раз мне попалась небольшая коробка с кистями и красками, обернутая газетой. Увы, я слишком быстро осознала, что художником мне не стать, да и сушить наскоро написанную картину было негде, поэтому пришлось завернуть ее обратно, так что газетные чернила присохли к краске, испортив результат.

Каждые несколько месяцев мне выпадает возможность попробовать себя в чем-то новом, иногда я делюсь с Уэйдом успехами, подробно описывая процесс и то, что получилось. К своей чести, он ни разу не признался, что мои таланты в лучшем случае никчемны. Наоборот, в его письмах столько поддержки и доброты: стоит мне распечатать очередной конверт, как все вокруг стихает и сужается до одного клочка бумаги в моих дрожащих от волнения ладонях. Тепло, отпечатанное на листках, просачивается в заледеневшие от одиночества кости.

На самом деле даже если в конечном итоге ничего из опробованного не стало моим настоящим хобби, я никогда не принимала это как должное. Знание, что кому-то не все равно, единственное, что помогает мне не сдаваться и чувствовать проблески чего-то, отдаленно напоминающего наш старый дом в Канзасе.

Библиотека будто сотворена из тишины и ветхого запаха, здесь каждая третья книга впитала в себя дым ладана и слова молитвы, что нашептывали десятилетиями. Я должна испытывать спокойствие, переступая порог, но каждый раз в благоговейном трепете сердце ускоряется до немыслимой частоты ударов, и я ощущаю его биение прямо у себя в горле.

Сегодня это проявляется особенно сильно. Еще до того, как ноги приведут меня к дальней из полок, я напрягаюсь всем телом, замедляя шаг, перенося вес на цыпочки и чуть задерживая неровное дыхание. Что-то не так, чувства обостряются. Двойная жизнь в монастыре, как ни странно, научила меня быть осторожной и распознавать мельчайшие колебания воздуха, считывая чужое присутствие с невероятной точностью. Не слышно ни шороха, но даже сам кислород как будто стал гуще, тонкий, едва различимый шлейф мужского одеколона разбавляет книжную пыль, витающую в нем.

Сердце пропускает удар.

– Уэйд? – срывающимся шепотом произношу, устремляясь к своему секретному уголку, но тут же замираю, встречая перед собой совсем другое лицо, вызывающее постыдный дискомфорт, как укроп, застрявший между зубами.

Я не видела полковника уже очень давно, все его визиты стали ограничиваться лишь общением с матерью-настоятельницей, и я сильно сомневаюсь, что они были частыми. Роддс исправно продолжал платить за мое пребывание здесь, но на этом все. Теперь он смотрит на меня с непроницаемым выражением на огрубевшем лице в возрасте. Седины в волосах прибавилось, как и морщин, но взгляд карих глаз остался все таким же непоколебимо-пугающим.

– Здравствуй, Ремеди, – медленно растягивая слова, он рассматривает меня как музейный экспонат, словно решает, как со мной быть, а я так устала, что результаты решений никогда не зависят от меня.

– Что вы здесь делаете? – Вместо приветствия мои слова звучат почти обвинительно, и я не имею в виду монастырь. Меня интересует, какого черта он стоит в самом сердце моего существования, заполняя собой проход между стеллажами, словно ему здесь самое место.

– Не очень-то вежливо так встречать гостей. – Роддс улыбается, когда я складываю руки на груди, пытаясь создать между нами невербальный барьер. – Занятное местечко. – Он осматривается с невозмутимым видом, и только короткий взгляд на его руки подсказывает мне, что дело дрянь.

– Это не ваше! – Ярость вспыхивает в груди, шагаю вперед, пытаясь выхватить запечатанный конверт. – Отдайте!

Роддс вытягивает руку вперед, останавливая меня легким движением, взглядом приковывая к месту.

– Знаешь, ему было почти столько же, сколько и тебе сейчас, когда он попал в «Стикс». – Я не уточняю, о ком идет речь, потому что и так знаю. Направление едва начавшегося разговора уже пугает меня до дрожи, но я подавляю любые ее признаки, свирепо глядя вперед. – Потерянный, сломленный, озлобленный на весь мир. Идеальный материал для суперсолдата.

– Он был ребенком, – обрываю парад тщеславия одним разрушительным фактом.

– Как и многие другие, но я всего лишь предложил выбор, – цинично отвечает Роддс, продолжая прикидываться доброй волшебницей, исполняющей чужие мечты. – Людьми всегда что-то движет, Ремеди, будь то власть, деньги, любовь или ненависть. Уэйда мотивировала боль потери и желание отомстить, он был практически несгибаем, и я надеялся, что с годами он станет мне достойной заменой.

– Зачем вы все это мне говорите? – спрашиваю, не сводя глаз с конверта.

– В отчетах с той первой ночи есть рапорты всех участников событий, они настолько подробные, что включают в себя даже эмоциональную оценку действий команды, в которую я тоже входил. Если кто-то один отвлекается или медлит, это ставит под удар всех.

Он искоса смотрит на меня, высоко вздернув подбородок, пока прогуливается между стеллажами. Я хочу толкнуть его, вырвать конверт из его гадких рук и прочесть письмо Уэйда, чтобы успокоиться и погасить в себе зарождающийся гнев. Мне стоило бы прокричать, как ненавижу Роддса и то, что он затолкал меня в проклятый монастырь, даже не спросив. Я хочу разрыдаться, потому что жизнь так ужасно несправедлива, а глупые истории в реальности никогда не заканчиваются счастливо.

– При чем тут я? – зло цежу, стараясь изо всех сил вернуть самообладание.

– Не пойми меня неправильно, Ремеди, я забочусь о тебе так, как умею…

– Если под заботой вы подразумеваете все это, – выплевываю, обводя взглядом часть ненавистного монастыря, – можете перестать платить, мне плевать. Я не просила об этом.

– Возможно, но жизнь в приемных семьях вовсе не так хороша, как ты думаешь, поверь, я знаю, о чем говорю.

Всего на миг мне кажется, что боль искажает его черты, но он слишком быстро берет выражение лица под контроль, отшвыривая конверт на ближайший стол, словно тот обжигает его ладонь.

– Тебе может показаться, что я слишком жесток, но когда на кону стоит жизнь моего личного состава, а вместе с тем и десятков, сотен потенциальных жертв, приходится идти на крайние меры. Ты – отвлекающий фактор, Ремеди, помеха, та, кто лишает одного из моих лучших людей концентрации.

Его голос звучит оглушительным громом, в раскатах которого слова – приговор, который он вынес еще до того, как явился сюда. Когда он тянется к спине, я инстинктивно отступаю назад, врезаясь в стеллаж, от чего несколько книг падают на пол, поднимая пылинки в воздух.