Сирена и Оракул (СИ) - Горожанкин Владимир

Ее объяснение звучало так гладко, так рационально, что на мгновение я почти поверил. Она умела препарировать любые чувства, любые сомнения, раскладывая их на составляющие и обесценивая. Но где-то глубоко внутри червячок сомнения оставался.

— Но… мне не нравится тот, кем я становлюсь рядом с тобой — тихо сказал я — тот, кого ты из меня делаешь. Твое тлетворное влияние губит меня.

Сирена резко повернулась ко мне, ее глаза сузились.

— А кем бы ты был без моего, как ты выражаешься, «тлетворного влияния», а, Арти? — ее голос стал жестким, режущим — думаешь, ты был бы лучше? Кем? Честным журналистом-расследователем? Копал бы по мелочи, нарывался на мелких сошек, получал бы гроши, жил бы в своей конуре и тешил себя иллюзией, что несешь правду в массы? А потом? Либо тебя бы раздавили такие, как Прайс, заткнули бы рот парой купюр или парой угроз. Либо ты бы спился от бессилия и невостребованности. Либо, в лучшем случае, дослужился бы до редактора отдела происшествий в какой-нибудь желтой газетенке, брюзжал бы на молодых и жаловался на жизнь. Вот твои радужные перспективы, малыш Арти! Ты всегда этого хотел — докапываться до сути, видеть скрытые пружины, обладать знанием, которое дает власть. Ты просто боялся себе в этом признаться. Я лишь помогла тебе развить твои истинные таланты, дала инструменты и показала поле боя. Ты становишься тем, кем всегда хотел быть, просто боишься это принять.

Ее слова били точно в цель, затрагивая мои самые потаенные амбиции и страхи. Я действительно хотел этого — знания, силы, возможности влиять на события. Но цена…цена казалась слишком высокой. Я не был уверен. Я вообще уже ни в чем не был уверен.

— Я…я не знаю — прошептал я.

Сирена смотрела на меня долго, изучающе. Потом ее губы снова изогнулись в хищной улыбке.

— Сомнения — это нормально, Арти. Особенно для новичка. Но знаешь, есть только один по-настоящему действенный способ их развеять.

Она резко перегнулась через сиденье, ее лицо оказалось в нескольких сантиметрах от моего. Ее глаза горели темным огнем, а запах ее духов ударил в голову. Она схватила мою руку своей прохладной, сильной ладонью.

— Знаешь, малыш Арти, — промурлыкала она низким, грудным голосом, от которого у меня по спине побежали мурашки, — давно я не трахалась в машине. Надо бы это исправить.

И прежде чем я успел что-либо осознать или возразить, она потянула меня на себя, одновременно откидывая спинку своего сиденья. Все мои сомнения, страхи и моральные терзания мгновенно утонули в волне жара, исходящего от ее тела, и властном блеске ее глаз. Она снова брала контроль — над ситуацией, надо мной, над моими мыслями и моим телом. И я снова подчинялся.

Ее слова, ее близость, властный блеск глаз — все это обрушилось на меня разом, сметая последние остатки сопротивления и сомнений. Ее губы впились в мои — не поцелуй, а требование, утверждение власти. Я ответил инстинктивно, неуклюже, все еще пытаясь осознать происходящее, но она уже действовала. Сиденье откинулось назад с глухим щелчком, и в тесном пространстве автомобиля мир сузился до ее тела, ее запаха, ее неумолимой силы.

Это не было похоже ни на что, что я испытывал раньше. Никакой нежности, никакой прелюдии, только первобытная, яростная энергия. Ее движения были резкими, почти грубыми. Она сорвала с меня рубашку, пуговицы отлетели, царапая кожу. Ее пальцы впивались в мои плечи, оставляя красные следы, ее зубы прошлись по ключице, вызывая одновременно боль и странное, темное удовольствие. Я чувствовал себя не партнером, а объектом, инструментом для удовлетворения ее внезапного порыва. И часть меня, та часть, что еще цеплялась за прежнего Арториуса, была в ужасе.

Но другая часть…та, которую она разбудила или создала…она отзывалась. Она жаждала этого. Сирена доминировала абсолютно, управляя каждым моим движением, каждым вздохом. Она задавала ритм — рваный, дикий, неумолимый. Ее глаза горели темным огнем, в них не было ни любви, ни нежности, только концентрация, власть и какое-то хищное удовлетворение. Тесное пространство машины, запах кожи сидений, смешанный с ее духами и запахом наших тел, полумрак, нарушаемый лишь светом уличных фонарей — все это создавало атмосферу чего-то запретного, первобытного.

Я слышал ее тяжелое дыхание, свои собственные сдавленные стоны. Ее ногти царапали мою спину, и я не пытался сдержать болезненный вздох. Я чувствовал, как она использует меня, мое тело, мою реакцию, и вместо унижения или стыда, которые я ожидал почувствовать, меня захлестывала волна чего-то иного. Это было остро, опасно, это было на грани боли, и, к своему собственному ужасу, я понимал — мне это нравится. Мне нравилась ее грубость, ее бескомпромиссная власть, нравилось чувство потери контроля, подчинения ее воле. Та самая агрессивная энергия, что вспыхнула во мне рядом с Элеонорой, теперь нашла выход, но направленная не мной, а ею. И это было… освобождающе. Пугающе, но освобождающе. Я больше не боролся с ней, не боролся с собой. Я просто отдавался этому потоку, этому мрачному, животному единению.

Все закончилось так же внезапно и резко, как и началось. Мир на мгновение взорвался белым шумом, а потом осталась только пустота, тяжелое дыхание и ноющая боль в мышцах. Мы замерли в неудобных позах, прижатые друг к другу в тесном пространстве. Воздух был густым и тяжелым.

Сирена отстранилась первой, легко, словно ничего особенного не произошло. Она поправила свое платье, которое оказалось смятым и слегка разорванным у плеча, провела рукой по растрепавшимся волосам. Затем достала из сумочки тонкую сигарету и зажигалку. Щелчок, вспышка огня, и вот она уже затягивается, выпуская струйку дыма в приоткрытое окно. Ее профиль в свете фонарей был резок и прекрасен своей холодной отстраненностью. Она молча смотрела куда-то вдаль, на огни ночного города.

Тишина снова стала напряженной, но теперь другой. Не неловкой, а какой-то…окончательной.

— Не вздумай теперь сбежать, малыш Арти, — вдруг произнесла она тихо, не поворачивая головы. Голос был ровным, почти без обычной иронии, но и без тепла — ты мне нужен. Оказывается, от тебя есть толк. Было бы глупо терять такой…актив.

Ее слова были типично сиреновскими — циничными, прагматичными, сводящими все к пользе и выгоде. Но мне послышалось в них что-то еще. Не просьба, нет. Скорее, констатация факта, в котором сквозила тень…потребности? Или это я уже сам додумывал?

Я смотрел на ее силуэт, на тлеющий кончик сигареты, и чувствовал внутри опустошение и странную, болезненную ясность. Той борьбы, что кипела во мне еще час назад, больше не было. Она победила. Или я просто сдался.

— Я не знаю, кто я теперь, Сирена, — тихо ответил я, и голос мой был хриплым и усталым — Но кем бы я ни стал…что бы от меня ни осталось…я твой.

В ее горле что-то клокотнуло — то ли сдавленный смешок, то ли просто звук затяжки. Она повернула голову и встретилась со мной взглядом. В ее глазах мелькнуло что-то мимолетное — удивление? Удовлетворение? Или просто отражение уличных фонарей?

— Само собой, малыш Арти, — сказала она с легкой усмешкой, снова надевая привычную маску — куда ж ты денешься от такой замечательной хозяйки? Хорошо, что до тебя наконец дошло. Меньше глупых вопросов будет — она затушила сигарету в пепельнице. — поехали. Ко мне ближе. А завтра будет новый день. И у нас чертовски много работы.

Она завела мотор, и машина плавно тронулась с места, унося нас сквозь ночной город к ее дому, к новому дню, к новой, неведомой мне жизни, в которой я уже не принадлежал себе.

Глава 5. Трещина в зеркале

Я проснулся от настойчивого солнечного луча, пробившегося сквозь щель в тяжелых шторах и ударившего прямо в глаза. Голова была тяжелой, тело ломило, как после серьезной драки. Я лежал в незнакомой кровати, в незнакомой спальне — просторной, стильной, сдержанно-роскошной, но какой-то холодной, как и ее хозяйка. Сирена.