Селянин (СИ) - "Altupi"

— В городе.

— Так, поди, там жизнь дорогая?

— Дорогая, — кивнул Кирилл, прикуривая вторую сигарету. В уме счётчиком пронеслись счета за выпивку, бензин, кино, фирменные шмотки, это не считая еды в холодильнике и коммунальные услуги, которые оплачивали родители. Были ещё траты на тёлок, лёгкие транквилизаторы, гаджеты, карточные долги.

Бабка хрипло захихикала, поправила морщинистой рукой ярко-фиолетовый платок и махнула в сторону дома Рахмановых.

— Но Галька правильно воспитала. Как только с нею хворь эта приключилась, Егорка учёбу бросил и за ней ходить начал. Она ведь лежачая совсем, никому не нужна — обуза. А он, молодец, справляется. Пенсию её инвалидскую получают, корову вот держит, свиней. Молодец, тут нечего сказать. Бедно живут, но по миру не пошли. Андрюшка вот сейчас в пионерском лагере, — путёвку от собеса дали, как малоимущим, — а так и траву косит, и воду носит. Мужиком с малолетства растёт, а Егор ему как отец. Нелёгкая судьба, не дай бог никому.

Кирилл так не думал. По его мнению, каждый человек сам кузнец своего счастья — никто же не обязывает угроблять себя в глухомани.

— Так чего он себе работу не найдёт? — спросил он, полностью похеривая прежнюю ложь об их с Рахмановым дружбе, но бабка этого ляпа не заметила.

— Как же не найдёт? Егорка работает. Он социальным работником при матери оформлен. Копейки платят, конечно, жлобы, но стаж идёт. А в придачу и за нами, бабками, смотрит, хлеба да продуктов нам из города возит, дела какие по дому делает. Рукастый он малый, всё умеет. Но больше он с Лариской дружбу водит. Мы-то, бабки, ему только копеечку с пенсии дать можем, да и не надо нам ничего, внуки подсобляют. А у неё денег много, она ему хорошо платит, да и дел в домине такой невпроворот, а мужика своего нету.

— Так он ещё лучше меня живёт! — поразился Кирилл. — Там ему платят, тут ему платят! А я на одну стипендию выживаю.

Бабка посмотрела на него снизу-вверх, перехватила поудобнее клюку. Спросила заинтересованно:

— Много сейчас стипендию платят?

— Две тысячи, — округлил Калякин и умолчал, что стипендии вообще могло не быть, не пропихни его отец на бюджет. В школе он учился слабовато, считался способным, но ленился, прогуливал уроки и цапался с училками. В институте на учёбу вообще забил большой и толстый, брался за ум только перед сессией или после угроз отобрать машину, лишить денег и выпереть в армию. Получаемая стипендия пропивалась в первый же день, остатки уходили на сигареты.

— Мало, — проворчала бабка, возя острым концом клюки по пыли, — везде одни крохоборы. За электричество вон дерут как, пенсии — мизер. Лекарства не укупишь, вся пенсия на них уходит. А Гальке лекарств много надо, ей хоть выдают по рецепту, но не все. Андрюшку в школу собрать… Раньше учебники бесплатно выдавали, а теперь за всё дерут, последнюю шкуру с народа спускают. Я-то старая карга, мне уж восемьдесят седьмой годок… Свой век отжила, войну видела, голод послевоенный видела. Молодёжи вот жить да жить, а в стране такое делается…

— Кирюх!

Калякин вырвался из задумчивости, повернул голову на Пашкин голос. Тот, нетерпеливо сжимая губы, стоял у калитки своего дома, полускрытый «Тойотой». На нём не было толстовки, поэтому он ёжился от не по-июльски холодной погоды, прятал руки в карманах трико. Кирилл уже не замечал низкой температуры, адаптировался под частую смену солнечных и пасмурных пятиминуток. Зато комары и мухи не допекали.

— Здрасте, тёть Лип, — крикнул Пашка, когда старушенция поймала его на прицел мутными глазами.

— Это кто? — спросила она.

— Это Пашка, бабы Нюры внук, — по местным традициям ответил Кирилл.

— Кир, ну ты идёшь? Готово уже всё.

— Ладно, я пошёл, — попрощался Калякин, кинул в пыль окурок и побежал навстречу еде.

— Нюркин… — сзади прошамкала старуха. — Тоже балбес, не чета Егору…

Дальше за спиной слышалось только шарканье шагов, поскрипывание мелких камешков под меховыми калошами и постукивание металлического основания клюки по укатанному известняку.

Мёрзнущий Пашка скрючился не хуже этой старухи, руки в карманы засунул чуть ли не по локти. Дождался, пока Кирилл сойдёт на траву по их сторону дороги и сразу устремился во двор.

— Я думал, ты за молоком пошёл, а ты с Олимпиадой лясы точишь. На палчонку её разводил? Она, бабка рассказывала, в молодости ещё той шалапендрой была, мужичков любила…

Кирилл собрался огрызнуться, но потом решил ответить с той же издёвочкой.

— А, может, ты на неё сам глаз положил? Опытная теперь, так измочалит камасутрой, что стояка ещё неделю не будет. А уж рот без зубов — мечта для минета! Засосёт по самые гланды!

— Придурок… — изумляясь, покачал головой Пашка. — Вот ни стыда…

Они поржали. Вошли в дом, где всё тепло выветрилось с началом непогоды, в комнатах было сумрачно и сыро. Но на всю хату вкусно пахло жареной картошечкой. Неплотно накрытая сковородка стояла на столе, из-под алюминиевой крышки сочились белёсые завитки пара. Рядом стояла тарелка с солёными огурцами и порезанной кружочками копчёной колбаской.

Кирилл забыл про свою брезгливость и про мытьё рук, сел на табурет, взял со стола одну из двух вилок и с нетерпением снял крышку. Из сковородки дохнуло жаром, взметнулся клуб пара… Картошечка, маленькими аккуратными кусочками, некоторые из которых с хрустящими, зажаристыми краями… У Кирилла потекли слюнки. Не дожидаясь Пашки, он нанизал на зубья сколько получилось ломтиков картошки и сунул в рот.

— М-мм, вкуснота, — жуя и обжигаясь, проговорил он. — Точно, сейчас бы молочка… холодного.

— Так что не принёс? — со смешинкой хмыкнул Пашка, усаживаясь по другую сторону старого стола.

— Нету дома.

Машнов кивнул, и некоторое время слышались только стук вилок о дно сковородки и тихое чавканье и довольное урчание.

— О чём с Олимпиадой говорил? — пытаясь не обжечь язык, спросил Паша.

— Про Яхора рассказывала, — хрумкнул огурцом Кирилл.

— А, да у тебя сейчас одна тема, — посмеялся Паша. — Точняк, влюбился.

— Иди в пизду. Она и про тебя не забыла. Сказала, что ты с Яхора пример должен брать, балбес. Батрачить круглые сутки, не пить, не курить, бабкам продукты развозить и маман свою подмывать.

— А он её подмывает? — поморщился Машнов.

— А кто ж ещё будет? У паралитиков вроде недержание? Или она фиалками под себя обделывается?

— Фу! Блять, не за столом!

Пашка в шутку замахнулся на него вилкой. Кирилл захихикал и замолчал, выбросил пидора и его болезную мамашу из головы. Картошечка действительно была вкусная, пузо уже раздулось, а оторваться от еды никак не мог.

14

Вечером Кириллу маялось. Он лежал на диване, подложив под голову подушку и руки, и смотрел в телевизор. Рябящая картинка и российский сериал про очередных честных ментов больше раздражали, чем занимали внимание. Нормальных каналов с нормальными боевиками или комедиями грёбаное деревенское телевещание не предусматривало.

Выскочившие пружины давили в спину и задницу при каждом шевелении. Сон не шёл. Кирилл подумал, что не надо было дрыхнуть днём, но после сытного обеда так разморило, что очухался только к шести часам. На улице накрапывал дождь, однако садист Пашка всё же погнал его в поля, сказав, что это птичка пописала и на бугре ветром листья обдует. Хорошо, что до самой темноты ждать не стал. Холодина стояла такая, что пришлось напялить все имевшиеся толстовки и олимпийки — ехали в деревню по жаре и курток с шапками не взяли. Но потом распогодилось, на небо высыпали звёзды и месяц, и даже вроде как немного потеплело.

На ужин попили пива, а потом Пашка ушёл в свою каморку и заснул. Его периодический храп выбешивал ещё больше, чем честные лица киношных ментов.

Кирилл сел, потом, скрипнув диванными пружинами, встал. Он больше не мог слушать ни про роющих землю носом полицаев, ни Пашкино громкое сопение. Вынул из кармана смартфон, посмотрел на слабый сигнал сотовой связи и часы — почти двенадцать. Заняться было нечем — родителям уже позвонил, отчитался, что жив-здоров, паре приятелей тоже позвонил, но разговаривать особо не о чем было — они там отрывались на всю катушку, а он не хотел признаваться, как отстойно проводит июль, и, главное, для чего торчит в жопе мира.