Развод. Мне теперь можно всё (СИ) - Ясенева Софа

В любом случае, доверять Диме как раньше я уже не могу. Слишком дорого обошлось. И теперь я должна защищать не только себя, но и ещё одного маленького человека, о котором пока знаю только я.

В дверь стучат резко, деловито, и сразу же входят две женщины в медицинской форме. Белые халаты, сумка с красным крестом, резкий запах антисептика.

— Ну-с, рассказывайте, что случилось, — говорит старшая из них, уверенная, сухая.

— Я понервничала, закружилась голова… и потеряла сознание, — отвечаю, чувствуя, как щеки заливает жар.

— Давайте посмотрим. Раздевайтесь, снимайте верх, — медик уже готовится достать фонендоскоп.

Я машинально оборачиваюсь на Толмацкого, и взгляд у него такой… сосредоточенный, тревожный, будто он и сам чувствует, что что-то тут глубже простого «обморока».

— Выйди, пожалуйста, — голос мой дрожит.

На лице у него недовольство, резкая складка между бровей. Но он молча повинуется, выходит.

Я стараюсь дышать ровно, но сердце грохочет так, что его слышат все. Медик прикладывает холодный металл к груди, потом к спине, велит глубже вдохнуть.

— Давление давайте проверим… — манжет неприятно сдавливает руку, и я морщусь. — Сто на… Нет, — приглядывается, — девяносто на шестьдесят. Пониженное.

— Вы сегодня завтракали?

— Не успела, опаздывала, — бормочу виновато, хотя понимаю, что оправдания звучат жалко.

— Лидия Николаевна, при склонности к пониженному давлению пропускать приёмы пищи категорически не рекомендуется, — мягко, но твёрдо говорит врач. — Сейчас нужно выпить кофе или крепкий чай, съесть что-то сладкое. И вообще следить за собой.

Я киваю.

— Раньше обмороки бывали?

— Нет.

— Проблемы со здоровьем какие-то есть?

— Гастрит, — отвечаю автоматически.

— А кроме?

— Кажется, нет, — пожимаю плечами.

Женщина смотрит на меня прищуром, и я уже знаю, что сейчас прозвучит этот вопрос.

— Когда были последние месячные?

В висках начинает стучать. Я не могу солгать врачу. Сухо сглатываю, и слова сами вылетают:

— Давно. Я беременна.

И именно в эту секунду, словно в замедленной съёмке, дверь кабинета снова открывается. Толмацкий возвращается.

У меня всё внутри обрывается. Воздух словно выкачали из комнаты. Кажется, я вот-вот упаду в обморок снова. Он не мог… он не должен был услышать.

Глава 20 Дмитрий

Я же не ослышался? Лида беременна. И всё это время скрывала это от меня. Так вот зачем она ходила ко врачу, вовсе не из-за гастрита. И как умело умудрялась вешать мне лапшу на уши, смотреть прямо в глаза и делать вид, будто ничего не происходит.

У меня внутри всё горит огнём. С одной стороны, злость — на обман, на её недоверие, на то, что она решает такие вещи в одиночку. С другой — сердце колотится так, что кажется, я впервые за долгое время не смогу держать лицо. Ещё ребёнок. Наш общий ребёнок.

Что у неё творится в голове? Она правда думает, что стать матерью-одиночкой — лучший выход? Что ребёнку будет лучше без отца? Без меня?

Плевать, что она там себе надумала. По закону этот ребёнок — мой точно так же, как и её. И я не откажусь от него. Никогда. Точно так же, как не откажусь от Лиды.

Она считает меня жёстким, упрямым, привыкшим давить, чтобы добиться своего. И она права. У нас из-за этого было немало ссор. Но разве именно это не помогло мне подняться? Разве не эти качества сделали меня тем, кто я есть? В этой жизни выживает тот, кто не сгибается.

Соплежуям и мамкиным сынкам не место наверху. Неважно, чем ты управляешь — компанией, университетом или министерством, — всегда найдётся кто-то, кто захочет сломать тебя через колено, протащить своё решение, урвать кусок побольше. Слабый — проигрывает. Всегда.

И вот сейчас неприятнее всего осознавать, что и в собственной семье приходится отстаивать право быть рядом. Со своей женой. С той, ради которой когда-то я впервые позволил себе думать сердцем, а не головой.

Я прекрасно помню, как всё начиналось. Лида — моя студентка, почти ребёнок. Взрывная, прямая, живая. Я видел в её глазах огонь, которого не встречал ни у одной женщины. Все твердили мне, что я сошёл с ума. Что жениться на малолетке — глупость, которая поставит крест и на моей карьере, и на репутации. Что это игра в любовь, которая закончится через полгода. Но мы отстояли нас. Мы выстояли. Построили семью, которой я горжусь.

И пусть сейчас Лида настроена против меня, пусть видит во мне врага и изменника, я не намерен сдаваться. В этот раз ставки ещё выше. На кону не только наша семья, но и жизнь ребёнка, которого мы привели в этот мир.

Да, сейчас ею правят гормоны, страхи, обиды. Она уже приписала мне с десяток любовниц, выстроила в голове схему предательства, в которой я главный злодей. Это абсурд. Но я докажу ей, что она ошибается. Докажу, что мне можно верить. Даже если для этого придётся идти против её упрямства, даже если придётся бороться за неё так, как я борюсь в своём мире за любой важный проект.

В этот раз я не отступлю.

— Как у вас дела?

— Дмитрий Сергеевич, у девушки очень низкое давление, — ответила фельдшер, аккуратно убирая фонендоскоп. — Мы дали рекомендации, что делать прямо сейчас: кофе, сладкое, покой. Было бы неплохо сдать анализы, возможно, есть дефициты, которые нужно восполнить для улучшения самочувствия. Но в целом ничего критичного. У беременных такое бывает.

Слово беременных словно выстрел в упор.

Лида прожигает меня таким взглядом, что будь я менее толстокожим, от меня осталась бы лишь горстка пепла. Да, дорогая. Вот что бывает, когда хранишь тайны от собственного мужа. Они рано или поздно всплывают. И всегда в самый неподходящий момент.

Хотя если честно, для меня этот момент не так уж и плох. Всё раскрылось до того, как у неё живот начал расти. Удобнее для меня — и с личной стороны, и с профессиональной. Кто не искал преподавателя посреди учебного года, тот не поймёт, какой это ад.

— Спасибо вам большое, что уделили нам время, — я протягиваю им крупную купюру.

— Что вы, это наша работа, мы не имеем права, — фельдшер смущается, но пальцы её чуть подрагивают.

— У вас что, нет семьи? — я смотрю прямо в глаза.

— Конечно, есть.

— Тогда не стоит отказываться. Это от чистого сердца.

Продолжая делать вид, что деньги для неё лишние, женщина цепко хватает бумажку и прячет её в карман.

— Поправляйтесь, — кивает она Лиде.

Я жду, пока обе покинут кабинет. Тишина становится вязкой, почти невыносимой.

— Оставьте нас, — говорю зашедшему заведующему кафедрой, и он без лишних вопросов выходит.

В комнате остаёмся только мы двое. Я не бросаюсь на неё с вопросами, не хочу давить. Отхожу к окну, упираюсь ладонями в холодный подоконник, будто это единственное, что удерживает меня от того, чтобы сорваться. Смотрю вниз, на двор, где студенты лениво идут на пары, и наконец спрашиваю:

— И как долго ты хотела от меня скрывать?

Крепче прижимает ладони к животу, словно защищает его от меня, и это режет по сердцу сильнее любых обвинений.

— Не знаю, — её голос дрожит. — Не решилась рассказать сразу.

— Почему?

— А то ты не понимаешь! — вспыхивает она.

Я оборачиваюсь.

— Не понимаю, Лида. Правда не понимаю. Я отец, а не хрен с горы, который мимо проходил. Это мой ребёнок. Как тебе вообще в голову могло прийти, что я даже знать об этом не должен?

Она прикусывает губу до крови, но не отводит взгляда.

— Ты потерял право узнавать первым о том, что происходит в моей жизни, когда переспал с другой женщиной, — отвечает она резко, почти выкрикивает, и лицо её белеет ещё больше.

Я сжимаю подоконник так сильно, что он скрипит под пальцами. Ещё чуть-чуть, и я оторву его к чёртовой матери. Меня выносит от того, с какой уверенностью Лида бросает в меня обвинения. Снова и снова тычет носом в дерьмо, как нашкодившего котёнка.

Она хоть раз спросила, что произошло на самом деле? Конечно, нет. Удобнее ведь за пару секунд выставить меня предателем и врагом, а потом встать в глухую оборону. Теперь любые мои слова будут звучать как оправдания. Ложь.