Со смертью нас разделяют слезы - Морита Ао

Видимо, поэтому я невольно пялился на одноклассников и одноклассниц, если вдруг они начинали плакать прямо в школе. Рыдать у всех на виду? И им не стыдно? Я смотрел на этих отчаянных смельчаков, будто на диковинных зверюшек.

Оставшись наедине с собой, я иногда вспоминал маму, и слезы подступали сами собой. Однако я раз за разом стискивал зубы и терпел. Если в школе случались неприятности, вспоминал мамины слова, смеялся во весь голос и прогонял печаль.

Так я постепенно и разучился чувствовать: меня больше ничто не трогало.

– Сэяма! Тут, говорят, такой душераздирающий фильм вышел, все глаза выплачешь. Пойдем в кино? – предложил мне как-то раз одноклассник в средней школе [1].

Я удивился, потому что с тем мальчиком мы, может, вообще всего пару раз разговаривали, но ответил, напустив на себя беззаботный вид:

– Трогательный? Гм, а что? Можно.

Я рассудил, что от такого любезного приглашения отказываться не стоит, тем более что второго шанса может не быть, поэтому, чуть поколебавшись, согласился. Мальчик обращался ко всем: мальчишкам и девчонкам, – потому что надеялся завести в средней школе новых друзей.

И вот в ближайшие выходные мы выбрались компанией из пяти человек на фильм, от которого тогда все рыдали. Из всей нашей компании не расплакался я один. По сюжету, основанному на одноименной любовной повести, героиня, ученица старших классов, заболела неизлечимой болезнью и умерла. Самая что ни на есть банальная история.

Отец меня сто раз просил не ходить на мелодрамы, но я как раз вступил в тот возраст, когда хочется поступать наперекор родителям, так что солгал ему, будто мы идем на хоррор.

– Удивительно, как ты не расплакался. По-моему, единственный в зале!

– Почему ты такой спокойный?

– Проспал, что ли, полфильма? – чуть ли не с упреком расспрашивали меня ребята, а я не знал, что им сказать.

Нет, фильм-то был интересным. Просто не тронул меня так сильно. Одноклассники, у которых тогда от слез опухли лица, пришли к выводу, что я бессердечный сухарь. Я возражал, что слезы или приходят, или нет, и насильно их из себя давить нельзя. Слово за слово, я признался, что плач может стоить мне жизни, но ребята не поверили. С тех самых пор между нами пролегла пропасть, и я перестал прилагать усилия, чтобы с кем-то подружиться.

Во время выпускного я с холодным равнодушием наблюдал за тем, как рыдают одноклассники. Где-то в глубине души я над ними даже посмеивался: почему они вообще льют слезы из-за такой ерунды? Хотя если уж совсем честно, то я им немного даже… завидовал.

В старшей школе я тоже ни с кем не подружился, решив затаиться. Только мое отношение к слезам несколько переменилось. Я понял, что что мир полон слез самого разного толка. Мне часто попадались отзывы о кино, мультфильмах и книгах, которые «любого растрогают до слез», и я убедился, что многих подобные истории в самом деле заставляли плакать. Кто-то рыдал от обиды, что проиграл на школьных соревнованиях. Кто-то – от восторга, что раздобыл билет на концерт кумира. От горечи, когда любимая девушка не ответила взаимностью. От радости – когда ответила.

На все эти слезы мне оставалось только с тоской глядеть издалека.

Я отчаянно захотел и сам когда-нибудь искренне расплакаться.

Итак, вот уже семь лет я не проливал ни слезинки. Исследования феномена адакрии так и не продвинулись, ни методику лечения, ни чудодейственное лекарство никто до сих пор не разработал. Так что я забыл, каково это – плакать. Да ладно, слезы! Я не помнил, когда в последний раз от всей души хохотал. Похоже, из-за моей отчужденности у меня вообще постепенно атрофировались все чувства.

Мне так осточертело постоянно подавлять собственные эмоции, что в последнее время я только и выбирал, что всякие душераздирающие фильмы, сериалы, аниме, манги и книги. Я поймал себя на мысли, что мечтаю умереть из-за чего-то по-настоящему трогательного. Я жил в ожидании, когда что-нибудь прервет мою бесслезную муку – убив меня или, как мне больше нравилось думать, подарив спасение.

Отучившись в старшей школе год, я остро почувствовал – чего-то не хватает. Да я и сам понимал чего: вынужденный следить со стороны за радостью и печалью, которые всех моих ровесников охватывали с головой, я жаждал лишь одного – испытать их самому.

Как представил, что всю жизнь придется так маяться, тошно стало. Я бы с большим удовольствием воспевал гимны юности без оглядки на слезы. Однако эти двери передо мной закрыты. Хуже того: я вынужден сдерживать самое великое счастье и самое жгучее горе.

В какой-то момент я окончательно отчаялся. Решил, что в ближайший год во что бы то ни стало доведу себя до слез и поставлю в этом вопросе жирную точку.

С начала одиннадцатого класса минуло два месяца, в свои права вступило душное лето [2]. Как-то раз после занятий я зашел в школьную библиотеку за одной слезливой книжкой. В своих вечных поисках я пока не нашел такое произведение, которое затронуло бы самые глубокие струны моей души.

В читальном зале я, вооружившись телефоном, пробежал взглядом по стройным рядам корешков: заприметил в Сети во время обеденного перерыва одну мангу и надеялся, что раздобуду ее тут. Наша библиотека не отличалась особым разнообразием, зато книжки можно было брать бесплатно. Отец не выделял мне много денег на карманные расходы, свои я не зарабатывал, так что в читальный зал наведывался часто.

Итак, я обошел стеллажи, но нужную книжку не нашел. Уже собирался смириться с поражением и идти по своим делам, но вдруг услышал, как кто-то хлюпает носом, и остановился как вкопанный.

Обернувшись, я обнаружил за одним из столов одноклассницу Судзуну Хосино. Ее хрупкие плечики содрогались в рыданиях, а из больших глаз катились слезы. Каждый раз при виде ее худенькой фигурки я переживал, достаточно ли она ест, но вместе с тем невольно отмечал, что опухшие глаза никогда не портили хорошенькое личико.

После десятого класса параллели перетасовали, и новых одноклассников я почти не запомнил, но на эту девушку обратил особое внимание. Честно говоря, я ее заметил еще в десятом классе, а если совсем точно – в тот самый день, когда объявили результаты вступительных экзаменов.

Тогда на магнитной доске напротив главного входа вывесили списки с номерами поступивших. Одна девушка с пышным хвостиком на затылке, обнаружив заветные цифры, разрыдалась в голос. Ее обнимала подруга, пока та, заливаясь слезами, куда-то звонила и сообщала, что поступила.

Ладно еще, когда ученики кричат от радости, но вот так расплакаться? Уникум. Чужие слезы всегда вызывали у меня болезненное внимание, потому мой взгляд намертво приклеился к таинственной незнакомке.

Первое время после начала учебы я ее не вспоминал, но вскоре в мае прошли спортивные соревнования, и я снова увидел, как она плачет. Ее 10 «Г» во всех дисциплинах показал себя недурно. Ребята вместе радовались победам, и только одна девочка – с хвостиком – опять рыдала в три ручья. Я тут же вспомнил: это же та самая, которая расплакалась в день объявления результатов.

С тех самых пор эта девушка… Хосино, неизменно льющая слезы, то и дело попадалась мне на глаза. Когда на осенний фестиваль одиннадцатиклассники поставили «Золушку», она, всхлипывая, пряталась в задних рядах спортзала, который на время спектакля превратился в зрительный зал. Лично мне совершенно непонятно, как вообще можно плакать над «Золушкой». И все же я собственными глазами видел, как Хосино плакала навзрыд.

Как-то раз я заметил ее в коридоре с подругой, где она рыдала за компанию. Насколько я понял, подруга неудачно призналась кому-то в любви, а Хосино оплакивала ее отвергнутую любовь – и такое ощущение, что пуще самой подруги.

Потом мы попали в один и тот же одиннадцатый класс. Если раньше я мысленно называл ее «та самая плакса», то теперь в новом коллективе все представились друг другу, и я запомнил ее имя.