Аксель. Новая жизнь (СИ) - Зимняя Марина

— Так быстро?

— Он молодой, здоровый. Был здоровым, — поправляет себя папа. — Быстро пошел на поправку. Ему еще предстоит длинный путь реабилитации, а потом протезирование.

— Ты был у бабушки?

Папа еле заметно кивает.

— Ульяш! Врач дает ей неделю. Я договорился, что бы ее оставили в больнице до конца. Мы не можем ей ничем помочь, — устало качает головой отец. — Да она и не узнает меня уже…

— Меня тоже утром не узнала, — говорю шепотом.

— Там она хотя бы не будет чувствовать боли.

***

Какое страшное слово — неделя. Одна неделя осталась бабушке. Быть может, одна неделя осталась и Акселю. Нет! Аксель ведь будет жить! Запрещаю себе думать о плохом. У него впереди еще много лет. При должном уходе лошади живут до тридцати, некоторые даже дольше. Поворачиваюсь на другую сторону. Подушка как камень, а одеяло придавило меня, словно бетонной плитой. Мне холодно… Мысли путаются. Я уже несколько раз проваливалась в полузабытье, но крепкий сон все равно не приходит.

Может быть, Маша права… Может, стоит попробовать? Это ведь ради Акселя. Скорее всего, я быстро ему надоем. Уверена в этом. Может, все ограничится одним разом… Но это же словно продать себя! Разве я смогу? Сегодня мне было достаточно одних его похабных взглядов. И как это будет? Приду и скажу, что готова заплатить, но не деньгами... Смогу ли я уважать себя после этого?

Я ломала голову почти всю ночь. Пыталась убедить себя, что ради благой цели один раз можно и поступиться своими принципами. Но разве он даст мне какие-нибудь гарантии? Не подарит же он мне его. Он ведь так и останется его хозяином. Что помешает ему продать Акселя после? Через месяц или через полгода...

На утро я проснулась со страшной болью в горле. Значение столбика ртутного термометра привело в ужас. Папа вызвал врача.

Ангина собиралась запереть меня в квартире на ближайшие несколько дней. Мое отчаяние ползло вверх вместе с температурой.

***

Антибиотики подействовали на пятые сутки. Пять дней я провалялась в постели в состоянии анабиоза. Я почти ничего не ела, все время спала. Папа отнял у меня телефон и сам сообщил Светлане Олеговне, что я больна. А я не нашла в себе силы на сопротивление. Никогда я не чувствовала себя такой уставшей и опустошенной. Папа колол мне уколы, а я просто спала, потеряв счет времени.

— Ты куда — окликает меня отец.

— Приму душ и поеду в комплекс, — слегка пошатываясь, направляюсь в ванную.

— Никуда ты не поедешь. Иди в постель!

— Пап. Я в порядке. Ты помнишь, как сложно мне было в прошлом году после пневмонии вернуться в строй? Хватит! Поболела и достаточно… Отдай, пожалуйста, мой телефон!

— У тебя температура!

— Да, пап! Тридцать шесть и шесть, как и у всех здоровых людей, — достаю из кармана градусник, протягиваю ему.

Папа недовольно морщится, забирает термометр и перестает преграждать мне путь.

Захожу в ванную, скидываю халат и в одних трусиках становлюсь на весы. Смех сам рождается у меня где-то в груди. Пятьдесят два килограмма. Мои ненавистные пять килограмм растаяли за пять дней. Выходит по кило на сутки. Может, стоит поболеть еще пару дней? Странно... И почему прошлогодняя болезнь не обладала подобным эффектом?

Становлюсь под прохладные струи. Знаю, что это не слишком то хорошая идея. Но мне нужно взбодриться и смыть с себя этот морок. Сушу волосы, чищу зубы. Поражаюсь своему отражению в зеркале. И где же мои детские щечки? Скулы заострились, даже нос стал как будто бы тоньше. — Нет худа без добра! — усмехаюсь нелепости данного выражения.

На самом деле похудение не пошло мне на пользу. Я сама это прекрасно вижу. По крайней мере, мое лицо оно не украсило. Я выгляжу осунувшейся. А вот тело, наверное, наоборот. Хотя и здесь я вряд ли могу быть объективной.

Надеваю джинсы, в которые могу нырнуть теперь не расстегивая молнию. Да! Такое со мной впервые... Спортивный лиф. Рубашка, которая стала еще свободнее. Затягиваю волосы в высокий хвост. Меняю очки на контактные линзы.

— Па! Где мой телефон?

— Уля! Он полностью разрядился! Я поставил его на зарядку!

Иду в комнату. Включаю телефон и принимаюсь собирать рюкзак. Трубка отзывается несколькими входящими сообщениями. Продолжаю складывать вещи. Беру с полки недочитанную книгу, погружаю ее в свободный отдел рюкзака. Почитаю в дороге. Всегда скрашиваю время в пути книгой. Я добираюсь до комплекса не меньше часа, а иногда даже больше.

— Поешь, что-нибудь! — кричит папа из кухни. — Маша вчера лазанью приносила. — Разогреть тебе?

— Нет, пап! Я просто чай!

— Какой чай!? Ты на ногах еле держишься! — возмущается папа. Слышу писк таймера микроволновки. И зачем спрашивал, если все равно собирался греть?

— Уля! Поешь обязательно! Мне нужно идти, — заглядывает в комнату папа.

— Хорошо, па, — соглашаюсь. С ним бесполезно спорить.

Слышу, как хлопает входная дверь. Одновременно с хлопком беру с тумбочки телефон. Светлана Олеговна пыталась дозвониться мне несколько раз. В полудреме я слышала, как папа разговаривал с ней. Значит, не дозвонившись мне, она позвонила отцу. Пара пропущенных от Вероники, по звонку от Леры и Кости. Сообщение от оператора сотовой связи — напоминание о необходимости пополнения баланса. И одно сообщение в мессенджере. Касаюсь голубой иконки. Неизвестный номер. Буквы, сливающиеся в слова, прошивают меня электрическим током: Куда ты пропала? Неделя подходит к концу.

Бросаю телефон на небрежно застеленную пастель и распахиваю шкаф. На верхней полке в коробке из-под мармелада — моя путевка в Чемпионки. Ровно тридцать семь пятитысячных купюр сложены ровной стопочкой и перетянуты резинкой. Папа отдал мне их две недели назад и сказал, что как бы не складывались его дела в суде. Эти деньги неприкосновенны. Это мои авиабилеты, мое проживание в гостинце, мои стартовые взносы и два еще не выкупленных костюма. Мешкаю несколько секунд, а потом засовываю деньги во внутренний карман рюкзака. Ну и что, что мало? Все равно больше у меня нет! Закидываю рюкзак за плечи, беру телефон и иду обуваться. На выходе из комнаты застываю. Распахнутая дверь гостиной уговаривает еще раз обдумать свои действия. — Не оборачивайся, — говорю сама себе. Но голова не слушается и сама оборачивается назад.

Над диваном в гостиной целая галерея из моих фотографий. Первое фото на этой стене появилось семь лет назад. Я верхом на Акселе, улыбаюсь счастливой улыбкой. На шее висит моя первая медаль. Таких фотографий больше двух десятков. На одной из них рядом со мной и моим верным другом стоит папа и бабушка. Они так счастливы. Помню, что Светлана Олеговна, фотографировавшая нас в тот день, плакала. Я стала первой на чемпионате России. Это было мое последнее выступление в паре с Акселем. Закрываю дверь в гостиную, обуваю кеды и, громко хлопнув дверью, выбегаю на лестничную площадку.

***

— Уля! Что ты с собой сделала, девочка! — дергает меня за руку Светлана Олеговна на входе в зал.

Я еще не переоделась. Просто не найдя Акселя ни в деннике, ни в леваде, я стрелой помчалась туда, где мог быть человек, отвечавший за его отсутствие.

— Где директор?

— Ульяна! Что с тобой!? Ты сама на себя не похожа! — тренер крепко держит меня за предплечье, смотрит в лицо.

— Я просто болела, — вырываю руку из ее захвата.

— Думаю, что ты еще не поправилась! Нужно было оставаться дома до полного выздоровления. Ульяна! Ты же знаешь, что здоровье — прежде всего.

— Светлана Олеговна! Где Аксель?

— Его должен был взять ветврач. Сегодня у всех лошадей забор крови. Давай я позвоню Сереже, — извлекает телефон из заднего кармана брюк.

— Нет! Нет! Не нужно... Если он здесь, не звоните.

— Ульян! Ты правда нормально себя чувствуешь? Выглядишь неважно.

— Все хорошо!

— Ладно. Тогда жду тебя через полчаса.

Киваю и разворачиваюсь в обратном направлении. Может, мне показалось, но, по-моему, дверь директорского кабинета, запертая пять минут назад, только что хлопнула.