Дочь майора Никитича (СИ) - Липницкая Ольга

Попыток забрать у нее младенца никто не предпринимал.

Молча, не удостоив никого взглядом и не отвечая на дурацкие казенные вопросы, деревенская ведьмочка переменила малышке подгузник и накормила ее своим молоком. Это был самый красноречивый и неуязвимый аргумент в ее пользу.

– Ну… – спустя пару часов в дверь просунулось бледное, крайне смущенное лицо полицейского. – Экспресс-тест показал… – его взгляд, как перепуганный муравей, забегал по женщинам, застывшим в комнате. – …родство… – капитан с сединой на висках прошептал это, словно боялся, что слово обожжет ему губы.

– С ней, – холодно, точно отсекая ножом, выдала Марийка, не отрывая взгляда от стены. – Родила мою дочку она! – знахарка подняла наконец взгляд, и в ее глазах вспыхнул дикий, первобытный огонь. – Но это моя дочь! Слышите?! Моя!

А казашка словно скукожилась, став как будто меньше, вжалась в стул, стараясь стать невидимой…

И тут в отделение быстрым, пружинящим шагом вошел прокурор. Тот самый прокурор, который уже был знаком с Марийкой и даже с маленькой Женечкой…

– Мне нужны комментарии! – произнес он безапелляционно и крайне разгневанно.

И Чибис, стоявший позади Марийки, сделал шаг вперед.

– Давайте выйдем, – он с волнением посмотрел на женщин, потом перевел взгляд на Никитича.

Прокурор согласился.

.

– В смысле «торговля детьми»?! У нас под носом?

Разъяренный прокурор растерял весь налет интеллигентности и был похож в этот момент на оскалившегося волка, почуявшего кровь.

– У НАС под носом! – вроде как поправлял его Никитич. – В нашей деревне стерва ходит по молодым бедным девкам, родить на продажу уговаривает!

– Как? Доказательства?! Хоть одно! – глаза прокурора маниакально блестели. – Хоть косвенное!

– Вон доказательство, около моей жены сидит! – кивнул в сторону того кабинета, где осталась Марийка, Никитич.

Прокурор замер, выпрямился.

– Значит, ребенок все же не ваш… – произнес он, словно выносил приговор.

– А что бы вы сделали, если бы нашли среди ночи корзину с орущим младенцем у себя во дворе? – вскинул руки Никитич.

Прокурор молчал.

– Жена как помешалась! Она же сына только родила, гормоны. Мать она до кончиков ногтей и…

Никитич обессиленно махнул рукой, провел по лицу ладонью, отвернулся.

Да. Был закон. Все понимали.

Но то, что по закону у той крохи судьба была бы крайне незавидная, тоже все понимали.

– Свидетельство о рождении поддельное? – отведя взгляд, уточнил прокурор.

– Настоящее, – буркнул Никитич, медленно опускаясь на стул, – справка из роддома была, – он покрутил кистью руки, – поддельная… По знакомству мне бланк дали.

В кабинете опять повисла тяжелая тишина…

– Пусть эта девка официальную отказную напишет! – резко развернувшись на пятках, выпалил прокурор. – Как-нибудь уладим. А сейчас в деревню! Быстро!

.

– Какое вы имеете право? – верещала Нина Аркадьевна.

А Серега, внук деда Вити, флегматично сидел у дверей, опершись на охотничье ружье.

– Я!.. – задыхалась учительница. – Я ни дня тут больше не останусь! Останетесь тут в своей загнивающей деревне, – скривилась Нина Аркадьевна.

– Да скатертью дорога, – хмыкнул Колька. – Все равно ты нашим тут не нравишься. Всех девок достала, уже дергаются, как тебя видят.

– Да вы!.. Да как вы смеете! Я на вас в суд подам! – переходя на ультразвук, завизжала Нина Аркадьевна.

– Подавайте! – раздался уверенный голос прокурора. – Я вам помогу!

Он уверенно шагнул в дверь, прищурился.

– Помните меня?

За спиной у прокурора показались Никитич и Евген.

Нина Аркадьевна, вдруг растеряв весь свой пыл, рухнула на потертый стул как подкошенная.

.

– Ребенок где? – Никитич наматывал круги по тесной комнатенке.

Прокурор стоял напротив, испепеляя взглядом молодую женщину, а Евген старался держаться к ней чуть ближе, чем Никитич. Ну так. На всякий случай.

– Где мой сын? – громыхал майор.

– Мне откуда знать? Вы ж родитель, – ошарашенно вскидывала брови эта недоучительница. – Или вы плохо исполняете родительские права?

– Да ты!.. Да я!..

– Стоп! – поймал майора Евген. – Так мы ничего не добьемся.

– Значит, слушай сюда, каракатица! – рявкнул Никитич, выглядывая из-за плеча Евгена. – У меня есть свидетельница и доказательства, и я тебя на пожизненное посажу!

– Так, так… Успокойтесь! – вмешался прокурор.

Отстранил Евгена. Сел напротив учительницы, тяжело вздохнул, снял очки, протер стекла.

– Статья уголовного кодекса Российской Федерации сто двадцать семь, пункт один. Торговля людьми. Лишение свободы до пятнадцати лет. Статья двести десять – организация преступного сообщества. Лишение свободы на срок до двадцати лет. Статья сто пятьдесят девять, мошенничество, статья триста двадцать семь…

– У вас нет доказательств! – словно загнанное в угол животное, ощерилась Нина Аркадьевна.

– Нет, – согласно кивнул прокурор и улыбнулся. – Но пока будет идти следствие, вы будете сидеть, – произнес он тихо. – А следствие будет идти очень долго. И вы будете сидеть очень долго, – он сделал многозначительную паузу. – Одна, – внимательно посмотрел в глаза учительнице. – Это же не вы организовали? Почему вы должны за организацию срок мотать-то? – он выпятил губу, словно его самого обидело это предположение.

А учительница обреченно шмыгнула носом, сгорбилась и мелко-мелко задрожала.

Глава 26

– Там наш сын!

То, что должно было звучать криком, громом, истерикой, еле выдавливалось недоуменным хрипом из горла Никитича.

– Надо собрать доказательства! – весь вид прокурора выражал панику.

Только было непонятно, что его больше беспокоит: отсутствие грудного ребенка или орудующая банда детоторговцев в его районе.

– ТАМ! НАШ! СЫН! – стоял на своем Никитич.

И каждое слово звучало как выстрел.

Выстрел, убивающий наповал.

Нина Аркадьевна, бледная как полотно, рассказывала все, что знала. Подробно и обстоятельно, как на последнем допросе.

Проблема заключалась в том, что ее знания были обрывком огромного полотна, лоскутом, по которому весь узор едва угадывался.

Она знала примерную структуру, схему переоформления документов. В ее телефоне было три контакта – один куратор и двое подчиненных. Ни имен, ни лиц, только призрачные цифры на виртуальных картах и клички.

– Мы же можем накрыть всю сеть! – чуть не выдергивая собственные волосы, кричал прокурор.

– Вы понимаете, что они могут сделать с ребенком? А если его не на усыновление? А если его на органы?

Три пары мужских глаз впились в деревенскую учительницу.

Та сидела, меланхолично созерцая половик под своими ногами. Молчала.

Версию Никитича не подтверждала. Но и не опровергала. И никогда еще молчание не было столь оглушительным.

– Андрей Никитич, – потер лицо руками прокурор. – Товарищ майор. Дайте нам хотя бы пару часов. Хотя бы пару часов, – умоляя, смотрел на Никитича щуплый мужичок в толстых очках.

Соколовский задыхался от негодования и недоумения. В груди его все рвалось на части, грозясь разнести все вокруг, кулаки были стиснуты так, что, кажется, уже ногтями он собственные ладони процарапал, зубы скрипели, горло першило…

Но он был умным мужчиной…

Он посмотрел на прокурора, сосчитал до трех… До десяти не смог.

И тихо задал вопрос, который перевешивал все рациональные доводы:

– А если бы это был ваш сын?

Других вопросов не потребовалось.

Щупленький мужичок взъерошил свои темные, уже тронутые сединой волосы, отвернулся, склонил голову, будто под грузом невыносимой ответственности:

– Поднимайте СОБР, – проговорил он куда-то в пол, но молча ждущий решения Евген тут же схватил телефон и принялся что-то кричать в трубку.

Самого младшего Соколовского требовалось немедленно вернуть домой.

.

Марийке, признанной все же потерпевшей, предложили психолога, поддержку, какой-то реабилитационный центр.