Он, она и три кота (СИ) - Горышина Ольга

Савка мог удержать меня даже одними губами. Я последую за ним до метро слепым котенком, потому что открыть глаз не могу: на ресницах слезы. Жгучая смесь отчаяния, счастья, обиды и жалости — к себе, за то, что пустила в жизнь человека, которому нет в ней места. А у меня нет сил вышвырнуть его за дверь, как лишайного котенка. Таким я его подобрала — больным, хилым и с увечной душой. Я не хотела — он сам расцвет у меня на подоконнике, будто кактус: колючий, но такой красивый.

В подворотне никого — куда же подевались все девчонки Питера. Где вы, дуры?! Здесь таких классных парней раздают! Я бы толкнула его в горячие девичьи объятия все так же с закрытыми глазами — заберите его, заботьтесь о нем, чтобы он не думал больше ко мне приходить. Я же снова открою ему дверь, а теперь в моей квартире ад, в котором нет места даже для меня.

Я хочу жить здесь в подворотне, целоваться до одури, обниматься до изнеможения… Когда ноги уже не в силах будут нас держать, мы сядем на асфальт, прямо в лужу — и плевать. Там где мокро и тепло — всегда хорошо.

Остановись мгновенье, ты прекрасно! Память — сделай стоп-кадр. Жизнь — отмотай кассету назад, пусть даже карандашом… Я выключу приложение Убер и никогда, никогда больше не стану подвозить мальчишек с букетами. Как хороши, как свежи были розы…

Я не хороша, не свежа — но я желанна, я чувствовала это по дрожи, сотрясающей горячую шею Савки. Зачем я тебе сдалась, мальчик, ну зачем?

— Савва, меня ждет дочь… — выдохнула я распухшими губами, сумев вырвать их из цепких щенячьих зубов. — Ты знаешь дорогу к метро…

Он не отпускал мои плечи, он не отпускал меня. Сказал, никуда не уйдет, и не уходит. Не медлил с расставанием, а просто не уходил. И не уйдет, если я его не ударю — сильно, наотмашь, по щеке, которую только что целовала.

— Пусти меня!

Удар получился мягким, руке не хватило места размахнуться, но Савка все равно отпрянул и — не отпустил.

— Меня ждет дочь. Меня ждет муж. Меня ждет моя жизнь. Ты не можешь держать меня тут целую вечность!

Я почти взвизгнула, но не от боли — Савка не усилил хватку, щемило сердце, щипало глаза. Дура, Надя, какая же ты дура…

— Ты не можешь разрушить мою жизнь! — шипела я почти в отчаянии.

— Ты же разрушила мою…

Я выдохнула — жарко, но не для того, чтобы распалить дракона еще больше, но Савка схватил мои губы. Увы для него — сейчас мои руки были при деле: я толкнула его в грудь, и он отступил, оцарапав мне губу.

— Черт! — я прикрыла рот ладонью. — Ты дурак?!

Мне хотелось отлупить его.

— Да, дурак…

Он стоял передо мной и дышал. Дышал так, что перед ним запотевал воздух, ставший вдруг будто из мутного стекла. Я плакала. Точно. Картинка плыла, и я плыла куда-то… Вперед, в плечо, в объятия Савки.

— Я люблю тебя, Надя.

Я вздрогнула, но не отстранилась. Это было первое его признание. Он никогда не говорил со мной о любви. А я — и подавно!

— Что за глупости… — пробубнила я в рубашку, царапая себе щеку расстегнутой молнией его ветровки.

— Не глупости. Я люблю тебя и не отдам тебя твоему Лешке.

Теперь я фыркнула в голос и отстранилась, но на этот раз не толкнула, а погладила его грудь, как гладят котов — с нежностью и с осторожностью, чтобы не оцарапали, разозлившись без причины. Вернее, по только им известной.

— Ну как ты можешь это сделать? Ну не будь дурачком… Ты успокоишься и все будет хорошо. Будет следующий шаг, новая девушка. Может, вообще свадьба. Ты будешь красивый жених. Только не надевай черный пиджак. А то как на похороны…

— Выходи за меня замуж…

Вот тут я рассмеялась по-настоящему. Не выдержала душа непоэта… У Савки совсем поехала крыша… Совсем…

— Ты ненормальный. Я всегда это знала, — улыбалась я сквозь слезы, чувствуя, что плачет все тело. Между лопаток тоже текла река слез. Горючих!

Я вытащила телефон, но Савка вырвал его.

— Это что такое?!

В моем голосе не осталось нежности. Но злость не добавила рукам длины, и я не сумела дотянуться до своего телефона, даже подпрыгнув.

— У тебя дочь под каким именем заведена?

Сволочь, он сумел разблокировать дурацкий айфон, покрутив его перед моим перекошенным лицом.

— Я сам отправлю ей эсэмэску. Иначе она будет гадать, куда провалилась ее мать…

Глава 8.2 "Сама дура"

— У тебя на все про все двадцать минут, — выплюнула я Савке в каменное лицо. — Десять минут оставь мне на обратную дорогу.

И уставилась с вызовом в наглые глаза — вот что он творит, что?

— А время, чтобы придумать отмазку?

Еще и усмехается нахал. Дернул щекой, и будто от мраморной статуи отломился камень. Бум. Или это упало окаменевшее сердце прямо в пятку правой ноги, которой я топнула в праведном гневе.

— Тогда у тебя пятнадцать минут и не секундой больше. Что тебе действительно надо? — спрашиваю уже намного тише.

В арке эхо, жуткое. Оно повторяет мои слова, и я с ужасом слышу какую-то дуру, отвечающую полному идиоту.

— Я сказал.

Голос тихий, но жесткий. И как такое возможно?

— Ты меня просто не слышишь, — выдает речитативом. — Не хочешь слышать.

Я выдохнула и сглотнула горькую слюну. На таком расстоянии от него говорить физически невозможно. Я, наивная, считала, что контролирую ситуацию. Что он просто-напросто удобный любовник, мальчик на побегушках, которому в любой момент можно сказать твердое нет. Проблема, что твердости не было во мне — то, что творилось сейчас внутри не происходит со взрослыми женщинами, так ведут себя лишь озабоченные подростки. Если это не тело, то что — душа? Но я не могла к нему прикипеть, не могла… В душе моей и так было слишком много людей: родители, Лешка, дочь, два кота… Оставалось крошечное место для Соломона, но никак не для Савелия.

— Ты же сказал глупость. У меня дочь была подростком, и поэтому я умею пропускать глупости мимо ушей и не заострять внимание на выдуманных проблемах…

— Признание в любви для тебя глупость?

— Слушай, хватит орать!

Он не орал. Это все чертово эхо. И я вытащила его из-под арки во двор, толкнула под черный козырек — дождя нет, это у меня со лба холодный пот льется. И трясет меня, потому что вся спина мокрая. Но не стоять же посреди двора — здесь если только на капоте чужих машин сидеть, но мы же с ним не настолько подростки!

— Савва, ну что ты реально хочешь? — я теперь разглаживала рукав, за который тащила мальчишку за собой. — Нам было с тобой хорошо вместе. Как бы глупо это не звучало, но я была счастлива. Ты как свет в темном царстве, как свечка, когда у меня вышибло все пробки. Но сейчас свет дали: и мы как на ладони.

— И тебе за нас стыдно?

Кивает, как болванчик. Но он и есть болванчик. Неваляшка — краснощекий, раздул их, злится.

— Нет, не стыдно, — ответила я четко. — Просто можно дурить в нестандартных ситуациях, но эти ситуации не могут превратиться в жизнь. Нестандартную. Жизнь у меня, увы, рутинная и скучная. Ну что ты так смотришь? Неужели тебе вот так позарез хочется скучного взрослого семейного уюта: работа, ужин, кровать, работа… Скучно! А это то, что ты делал со мной полгода. Ты хотя бы до тридцати подожди. Побегайте с девушкой по клубам, по шашлыкам с друзьями, по…

— По… — да, он добавил к моему предлогу три простые русские буквы и повторил, что ему … на все на это, и на шашлыки можно и со мной…

— Нельзя. Я не Пугачева. Мне это нельзя.

— То есть все же тебе стыдно со мной? Перед своей родней? Перед дочкой. Мне вот перед своей матерью нет…

— Ты просто не понимаешь, что это такое…

Я гладила теперь обе его руки, сжимала пальцы, чтобы он меня не обнял. От его близости бросало в жар. Я и так залезла в самое пекло: теперь бы выбраться из этого незапланированного свидания без видимых ожогов, а то как потом объяснить Оливке, что за важный получасовой телефонный звонок у меня был.

— Ты просто скучаешь по Лене, а я… Ну, я просто оказалась таким вот хорошим гибридом мамы и любовницы: и накормлю, и спать уложу… Вот и все, из зоны комфорта всегда тяжело выходить, но надо. Надо, понимаешь? Тихо, без криков…