Солёная Ириска (СИ) - Май Марика

О-опять? Это ведь предложение, не приказ. А если я откажусь?

В этот раз я лежу лицом к двери. С датчиками и проводами, обвивающими тело, нельзя вертеться. Адская мука! Я то отбиваю степ ступнями, то скребу ногтями клеенку кровати, то кручу головой. Акушерка придерживает мои волосы. Они совсем растрепались, на голове скоро будет один огромный колтун.

Меня отпускают, и я наматываю круги по палате, как одержимый игрой спортсмен, засидевшийся на скамейке запасных.

Но у Андрея Станиславовича новая идея:

— Посмотримся?

Это нужно не просто лечь, но и ноги задрать.

В родзале появляется еще один врач, и за моими ногами проходит небольшой консилиум. Мне становится неспокойно, хочется спросить, все ли в порядке. Но в этот момент меня скручивает с невероятной силой. В вопрос, который я задаю, врываются стоны и вскрики, заглушающие остальные слова.

Мне очень важно понимать, что происходит. Пытаюсь отдышаться, собраться и взять боль под контроль. Повторяю вопрос, но он звучит тихо, невнятно. Коллега Андрея Станиславовича склоняется надо мной, чтобы разобрать слова. Он как будто напоминает мне кого-то. Новый болезненный спазм, и его лицо кривится и расплывается. Перед глазами…брюнет с трехдневной щетиной. Кареглазый красавчик, спортсмен, гитарист, мотоциклист Артур. Мечта девчонок. Вот только мне он не нужен. Машу рукой, чтобы сгинул.

Мне нужен другой. Да, вот этот. Родное лицо, лучащиеся теплом глаза. Как хочется прижаться, вдохнуть его запах, короткие мягкие волосы на затылке пропустить между пальцев.

— Муж звонит, — Андрей Станиславович держит перед моим лицом смартфон, с экрана которого улыбается Сережа. Кружок с трубкой вибрирует у его подбородка. — Я отвечу, что мы еще в процессе?

Вот и второе из моих дежавю. В тот день, когда я нашла на «Мамбе» анкету Сережи. Но обдумывать это некогда.

— Андрей Станиславович, что-то идет не так, затянулось? — спрашиваю я, едва врач кладет мой смартфон на столик у кровати.

— Все в порядке, — поглаживает он меня по плечу. — У нас еще есть время в запасе.

Не скажу, что совсем успокаиваюсь, но «мы», «у нас» укрепляют.

Уже не хожу, а ползаю, держась за кушетку рукой. Снова лежу, вижу то окно, то дверь и большие круглые часы над ней. Проваливаюсь в забытье надолго, выныривая, нахожу себя то лежащей на кровати, то стоящей рядом, то орущей в голос, то жалобно скулящей.

Уже плохо выполняю то, что от меня требуется. Не получается дышать, как показывает акушерка. Боль разрывает тело на части. Сдерживать крики не получается, а в голове остается одна единственная мысль: «Господи, когда это кончится?!»

В минуту прояснения сознания, вижу, как врач и акушерка ходят вокруг меня кругами. Женщина говорит Андрею Станиславовичу:

— Осталось ведь совсем немного.

Я понимаю, что говорит она для меня. Надо собраться. Я же знаю, у меня получится.

— Давай попробуем стоя, — предлагает акушерка.

Поддерживает меня, объясняет, что спину нужно держать прямо, слегка приседать, давить вниз. Я стараюсь делать все правильно, но самое сложное — довериться: женщина задирает сзади подол моей рубашки, наклоняется, и я понимаю, она следит, чтобы ребенок внезапно не выскользнул.

Мне разрешают лечь, отдохнуть, врач смотрит меня. В родзал заглядывает еще одна акушерка.

— О, да у вас вот-вот! Давай, давай, — подбадривает она меня.

Подходит ближе, и я вижу на кармане ее белого халата вышитый черной гладью выпуклый вензель. Дикая сила пытается вывернуть мое тело наизнанку. Ужас подступает к горлу, унося меня через время и пространство на ту улицу, в тот страшный день. Снова эта причудливая черная вязь кованых фонарей. Снова передо мной светлые стены клуба. Но я видела их в дыму, в пламени пожара, видела тела в мешках, лежащие на холодной гранитной плитке. Туда нельзя! Прочь! НЕТ! НЕТ! НЕТ!

Меня тормошит Андрей Станиславович.

— Ира, не нужно кричать «Нет!». Лучше кричи «Да!»

Я невпопад ляпаю:

— Это о другом…

Доктор нависает надо мной, ставит руку аркой над моим животом.

— Дави на мою руку…

Я давлю, и ощущаю, будто раздуваюсь, как мыльный пузырь.

Отключаюсь, проваливаюсь в безвременье. Когда выныриваю из забытья, осознаю, что что-то изменилось. Сначала возвращается зрение, и я понимаю, что рядом не только врач и акушерка. В комнате пять-шесть человек. Некоторых вижу лишь боковым зрением, все заняты, а чем — не ясно.

Возвращаются звуки: люди негромко переговариваются, слышны какие-то тихие вздохи, хлюпанье и как будто даже мяуканье.

Андрей Станиславович подходит ближе, и я различаю победные искорки в его глазах. Словно он выиграл спор, или получил приз.

И пока я пытаюсь понять выражение его лица, меня обходят с другого бока и на грудь кладут…

Ах! Я боюсь вдохнуть, шевельнуться. Замираю под теплым розовым комочком. Голеньким, влажным, родным. Мою ладонь осторожно кладут сверху. Я скашиваю глаза и вижу рыжий пушок на затылке, складочки на лбу, пухлые щечки, крохотный носик и в узких щелочках глаз голубой проблеск. Сережкины глазки.

Я разлепляю пересохшие губы и тихонько шепчу:

— Лёвушка! Здравствуй, сынок!

Эпилог

Больше необычных дежавю у меня не было. Обычных, впрочем, тоже.

Считается, что дежавю испытывают в основном молодые люди до 25 лет, потом оно случается значительно реже. Ощущение «все это уже было» в жизни молодых родителей присутствует постоянно: открываешь новую пачку подгузников, обжигаешь руки, стерилизуя бутылочку, пошатываясь от недосыпа, встаешь ночью к плачущему малышу. Вот только все это и вправду было вчера, позавчера, неделю назад, и к дежавю никакого отношения не имеет.

О том, что я пережила во время родов, я рассказала мужу, и только ему одному, на следующий день после возвращения из роддома. Мы долго сидели обнявшись на диване в гостиной, но ни он, ни я не пытались дать объяснения произошедшему. Просто сидели и молчали, пока Лёва не заплакал, прося есть. Да и кто мог бы это убедительно объяснить?

Я и позже думала обо всем, что случилось. Действительно ли в день родов мое настоящее пересекалось с прошлым, и я неосознанно отправляла себе послания, предопределившие судьбу? Или это были галлюцинации, вызванные запредельной болью? Или чья-то незримая воля управляла мной, подталкивала, как слепого котенка, чтобы я не сворачивала с пути к своему счастью?

Но мысли стали возвращаться к загадкам прошлого все реже и реже. Времени на то, чтобы строить предположения и рассуждать попросту нет. Разумеется, наша жизнь с рождением ребенка изменилась кардинально. Сначала было сложно, мы спорили и ссорились, устанавливая новый порядок в доме, пытались идти к общей цели, как сказочный Тяни-толкай — в противоположные стороны. Постепенно страсти улеглись. Разногласия просто утонули в море позитива, связанного с нашим Львенком. Кстати, Лев, как и предполагал муж, действительно внешне похож на льва густой рыжей шевелюрой и зелеными глазами. Серо-голубыми, как у всех новорожденных, они были лишь в первые месяцы младенчества, а потом поменяли свой цвет. Зато Сережин серо-голубой цвет глаз и русые волосы унаследовала дочка. Она родилась через пять лет после сына, мы назвали ее красивым редким именем Любава.

Недавно дети, как это ни странно, напомнили мне о сайте знакомств «Мамба»: Лёва, ему шесть и он готовится к школе, писал буквы и долго показывал сестре ярко-оранжевую букву «М». В нашей семье оранжевый — любимый цвет. Прочитала, что он вызывает положительные эмоции, тонизирует, заряжает энергией для новых дел, приносит счастье. Так или иначе, свое счастье мы обрели в том числе и благодаря оранжевой «М».

А еще о «Мамбе» мне иногда напоминает муж. Когда мне не удается ни продавить его, ни обойти хитростью, ни как-то иначе побороть его упрямство, я восклицаю что-то в духе: «Господи, за что мне это все?!». А Сережа с хитрой улыбкой произносит: «Ты сама меня выбрала!» — и делает жест, будто нажимает пальцем на сердечко на воображаемом экране.