Звезды в моих руках - Лим Юлия

– Не хочу вас видеть, – выдаю сквозь стиснутые зубы. Пусть они уйдут, и я смогу поплакать в одиночестве.

– Инна, – одергивает ее папа, – пойдем. Ей нужно обдумать услышанное.

– Ладно… Ладно. – Стул отодвигается, мама встает. – Если тебе что-то понадобится, ты всегда можешь позвонить мне… и папе тоже.

Не отвечаю, глядя в окно. Пересчитываю снежинки, закручиваемые вихрем, теряю счет и начинаю заново. Когда дверь в палату закрывается, слезы текут по щекам, капают с них на одеяло и расползаются серыми кляксами по застиранному белому хлопку.

Лежу дома уже неделю. У родителей полно своих забот. Ко мне приходит реабилитолог. Он всегда улыбается и зачем-то приносит фрукты и шоколад. Последний я не ем, потому что при взгляде на него всегда вспоминаю про аллергию Жоры. Дурацкое свидание, дурацкая аллергия, дурацкое падение из окна…

Сжимаю очищенный мандарин, пальцы слипаются из-за сока. Скоро Новый год, а мне совершенно не хочется праздновать. На календаре поменяются цифры, мне останется полгода до окончания школы, мое будущее туманно, и счастья в нем не предвидится.

Роза навещает меня время от времени. В последний раз предупреждала, что не сможет встретить праздник со мной, потому что приедут дальние родственники, с которыми она и ее семья давно не виделись. У нее, в отличие от меня, нормальная семья и в личной жизни все в порядке. Каждому нужно свободное пространство для себя, своих мыслей и целей. У меня оно появилось, но беспокоит другое. Как избавиться от пустоты? Чем ее заполнить?

Отвлечься помогают процедуры по расписанию, завтрако-обедо-ужины, сонливость от обезболивающего, и так по кругу. В свободное время подбираюсь на костылях к окну и смотрю на людей снаружи. Входы в магазины уже украсили гирляндами, на улице продают елки, витает праздничный дух. Как-то приходила мама и развесила в моей комнате шуршащие разно-цветные украшения.

Мне впервые предстоит встречать Новый год без улыбающихся родителей, держащихся за руки. У каждого из них своя жизнь. Да и ворчания бабушки не хватает. Никогда не думала, что буду жалеть об упущенной возможности пообщаться с ней.

В горле першит. Ковыляю из комнаты в кухню, чтобы взять из холодильника что-нибудь сладкое. Вытаскиваю из боковой дверцы бутылку с ярко-оранжевой газировкой. Поворачиваю крышку. Она слетает, липкий напиток оказывается у меня на лице, стекает по шее и волосам, впитывается в одежду. Я стою в кресле в луже фанты, и плачу, потому что у меня больше нет семьи.

Глава 22. Жора

Если Вася в самом деле работает клиническим психологом в больнице, куда мать отвозили с перерезанными запястьями, нужно это проверить. Не хочу тратить время на бесполезный первый урок, поэтому подхожу к классухе. Заметив меня, она меняется в лице, отводит взгляд и делает вид, что разбирает завал на столе.

– Наталья Львовна, я хочу отпроситься с первого урока, – говорю дружелюбно, улыбаюсь.

– Еще чего, – бормочет она.

– Вы уже исправили мне оценки? – Подхожу ближе, снижаю голос.

Нас разделяет два-три шага. В любой момент я могу коснуться ее руки так, как делают любовники, и слухи полетят по всей школе. Я-то всех заболтаю, а вот училке придется несладко.

– Чего ты хочешь? – Она опасливо поглядывает на меня, чуть отступает в сторону, царапая линолеум каблуком. Неприятный звук.

– Мне просто нужно отлучиться, а вы не ставьте мне пропуск в журнале.

– Если с тобой что-то случится, мне придется за тебя отвечать. – Голос классухи дрожит.

Делаю еще шаг. Она сжимает ручку, пластик трещит.

– Вы все правильно понимаете, Наталья Львовна. – Опираюсь рукой на стол, склоняюсь еще ближе. Чтобы человеку стало неуютно, нужно влезть в его зону комфорта. – Сделайте как я прошу.

Она смотрит на меня с презрением и кивает, возвращаясь к уборке стола.

– Хорошо, Осанкин. Иди.

Выхожу из класса, забираю одежду из гардероба. У меня есть примерно час, на второй урок можно и опоздать. За опоздание не убивают. Одеваюсь, перебегаю дорогу под мигающий желтый и запрыгиваю в автобус. Доезжаю до больницы, здороваюсь с медсестрой и прошу ее показать, в какой стороне кабинет клинического психолога.

– Пройди немного по коридору, потом сверни направо, и увидишь таблички. Дальше по ним найдешь, – говорит медсестра, улыбаясь. Благодарю ее и собираюсь уйти, как она окликает меня: – Жора, как твоя мама?

– С ней все отлично. Даже лучше, чем раньше, – отвечаю с широкой улыбкой и отхожу. – Спасибо, что спросили!

Когда поворачиваюсь, улыбка исчезает. Вежливого лжеца заподозрить сложнее. Нахожу кабинет, стучу в дверь и захожу, не дожидаясь ответа.

Вася сидит за столом в белом халате и выглядит совсем по-другому. Похож на врача, а не на гоповатого соседа. Пациентов у него нет, на столе лежат фантики от жевательных конфет.

– О, Жора. – Вася встает и протягивает мне руку. Игнорирую его жест и подхожу к столу. – Рад тебя видеть.

– Ты спишь с моей матерью? – спрашиваю его. Кулаки сжимаются против воли.

До этого дня у меня не было возможности отвадить от матери подозрительных ухажеров. Вася садится в кресло и с минуту разглядывает меня, не отвечая. Опускаюсь на стул и кладу руки на подлокотники. Нужно расслабиться и показать, кто здесь главный. Так я и делаю.

– Зачем мне спать с твоей матерью? Я ее даже не видел, – отвечает Вася.

– Видел. В прошлый раз ты принимал женщину с перерезанными венами. Она еще такая… манерная, жеманная, пытается кокетничать, но с флиртом у нее проблемы. В дорогой одежде.

– А, теперь припоминаю.

– Так ты спишь с ней?

Вася подается вперед, упирается локтями в стол и кладет подбородок на сложенные пальцы. Внимательно вглядывается в мое лицо. Пытается найти ответы, которых я ему не дам. Медлительность и молчание означают продумывание стратегии. Он не был готов, а я его подловил. Забавно, ведь он сам приглашал меня прийти к нему.

– Я не сплю с пациентами, Жора. – Вася улыбается. Не вызывающе, а как-то обыденно. Будто нацепил рабочую улыбку. Еще бы, клиническому психологу положено вызывать расположение пациентов. – Почему ты вообще подумал, что у меня роман с твоей мамой?

– Она спит со всеми подряд, – говорю без стеснения. Правда не кажется отвратительной, когда не стараешься ее скрыть. Да и с Васей говорить по-честному легче, чем с остальными. – Я бы не удивился, если бы застал тебя с ней в кровати.

– Нет, в истории, конечно, были случаи, когда пациенты и их врачи увлекались друг другом, но я видел твою мать лишь однажды, а после она игнорировала сеансы. – Он откидывается на спинку кресла. Оно протяжно скрипит. – А вы с ней похожи.

– Не говори так. Я – не она.

– Конечно. Ты – это ты. Я имею в виду, что в общении ты пользуешься ее приемами, только они у тебя более маскулинные.

– Какие?

– Мужественные.

Моргаю, раздумывая, как реагировать на подобное сравнение. Он заявляет мне в лицо, что я – это моя мать в мужском обличье. А мать я ненавижу больше всех в жизни. Значит ли это, что я и себя ненавижу? Усмехаюсь и говорю:

– Ты несешь какой-то бред.

– Отрицать очевидное – нормально.

– Расскажи мне все, что знаешь о матери.

– Это конфиденциальная информация. Для чего тебе это нужно?

– Я ее сын. Если она снова порежет вены, а меня не будет рядом, она может не пережить этого. А я не хочу, чтобы это случилось. – Стараюсь говорить уверенно, но голос понижается сам по себе, а в конце предложения и вовсе затухает.

– Выдаешь себя с головой, – говорит Вася. – Я ничего не расскажу о ней, потому что она мой пациент. – Он резко подается вперед, отчего я вздрагиваю и вжимаюсь в спинку стула. – Если ты действительно не желаешь смерти своей матери, приведи ее на консультацию. Я уже работал с людьми с ее диагнозом и знаю, как ей помочь. Не тяни до последнего, Жора. Однажды может стать слишком поздно, и ты будешь жалеть об этом всю жизнь.