(не) Моя доярушка (СИ) - Боровик Анастасия

— Тебе показалось, — отрезал я.

— Ну ладно. А что насчёт съехать от нас? — засмеялась мама.

— Боюсь, сопьюсь.

— Настолько хочешь с нами жить?

— Не хочу один жить. В следующем году съеду. Потерпите.

— А кудряшки вернёшь? — не унималась мама.

— Да.

Я понимал, что она пытается меня разговорить, но стиснул зубы. Все мысли теперь были на кухне — с моими банками.

— Ладно, пойду. А то твой папа всё молоко выпьет — мне не достанется, -сказала мама.

Я вскочил и быстрым шагом направился на кухню. Папа как раз наливал себе кружку — судя по банке, уже не первую. Ох, я-то знал: ему только дай волю — он и всю канистру залпом опустошит. Я схватил банку и прижал к груди.

Папа округлил глаза. Мама, стоя сзади, прикрыла рот ладонью, сдерживая смех.

— Senti, figliolo… (Послушай, сынок…)

— Papà! Questo è il mio latte! (Папа, это моё молоко!)

Мама вздохнула и покачала головой:

— Tale padre, tale figlio. (Яблоко от яблони недалеко падает. )

— Mi piace il latte freddo! ( Я тоже люблю молоко ) — заявил папа, делая большие глаза.

Я, конечно, выглядел как сумасшедший, но делиться не собирался. Это молоко было последней ниточкой, связывающей меня с той жизнью, с теми чувствами, которые уже никогда не повторятся.

Покачал головой, сказал отцу, чтобы ел варенье, а молоко — моё, и унёс банку в комнату. На прощание строго предупредил: банки не выбрасывать — сам вымою.

Мама только улыбнулась и крикнула вдогонку:

— А козье молоко тоже заберёшь?

— Козье пейте, — буркнул я.

— Кстати, помимо козы у неё и козёл есть. Марко зовут, — усмехнулась мама.

Папа заржал во весь голос и коряво выдал по-русски:

— Пуфти казла в агарод!

Я фыркнул и вышел. Чего обижаться? В конце концов, я и сам понимал, что выгляжу как полный дурак.

Навстречу бежала сестра Белла. Увидев меня с банкой, покачала головой.

— Тебе мама сказала, что Машу видела? Она, кстати, про тебя не спрашивала — только про меня, — язвительно улыбнулась сестра. — А ты так и будешь ходить с банкой? Отличная подружка.

Провела пальцем по стене и скрылась на кухне.

Семья тяжело переживала, что я стал другим. Прежний улыбчивый Марко куда-то исчез. Мои странные поступки сначала пугали близких, но теперь они уже потихоньку начали свыкаться и только гадали, что я снова выкину интересненького.

Когда я отправился получать права на трактор, мои родители смотрели на меня с настороженностью. Папа даже подумал, что я мог кому-то проиграть спор. Поэтому я не стал рассказывать никому о своём намерении записаться на курсы по сельскому хозяйству. Однако в моей комнате начала появляться рассада, саженцы помидоров черри и фиолетовая лампа – родители забеспокоились и устроили мне лекцию о вреде наркотиков. А когда я начал варить самогон, они не стали говорить мне о вреде алкоголизма. Мама просто решила, что мне пора съехать от них. Папа лишь вздохнул, но затем стал моим главным дегустатором. Мы даже попытались сделать самбуку вместе.

Белла, наблюдая за мной, понимала больше всех. Однажды попыталась залезть в душу:

— Я Маше верю.

— А Толику? — спросил я.

— Толику тоже верю.

— Вот и я верю…

Вернулся в комнату, сел на качающийся стул, поставил банку на стол. В свете лампы стекло переливалось, и я засмотрелся на блики.

Как она сейчас? Уже вернулась в общагу? Коз завела… И назвала одного в честь меня. Усмехнулся. Потом мысленно добавил с горькой иронией: будто это я налево сходил.

Провел рукой по коротко стриженым волосам, вздохнул и опустился на пол — отжиматься. Uno, due, tre, quattro... Раз, два, три, четыре… С каждым толчком от пола мысли теряли чёткость, расплываясь в монотонном ритме.

Вспомнил снова тот день, когда изводил Толика вопросами — вытягивал из него каждую деталь, каждую мелочь. Может, он что-то упустил? Может, недопонял? Но он лишь разводил руками — ничего нового.

Однако в тот день, когда он впервые узнал про Игорька — про то, как я застал его в Машином доме, — его реакция меня немного поразила. Он на мгновение замер, словно что-то обдумывая, а затем неожиданно усмехнулся и сказал с каким-то странным, почти довольным выражением:

— Ну что ж… Раз так вышло — значит, я молодец. Всё-таки помог тебе глаза раскрыть.

После я уехал на море. Каждый день размышляя: «Вот это место пришлось бы ей по душе… Я бы привёл её сюда… Показал бы ей эти мандариновые деревья…»

Собирался уехать сразу, но после того, как регулярно ввязывался в драки, родственники меня фактически заперли. Не отпускали, пока я не сдался и не признал: мне правда нужно прийти в себя. Белла и наша двоюродная сестра Лаура скрашивали моё одиночество.

Драки прекратились, и я начал активно заниматься бегом. Я бегал много и везде, и во время этих пробежек в моих мыслях была она. Это было похоже на наваждение.

По возвращении Толик пригласил меня на вечеринку, подсовывая разных подружек. Только меня тошнило от всех. Я улыбался, делал вид, что мне весело, а при первой возможности сбежал. Серёжа молча наблюдал. Потом предложил вымещать злость в спортзале. Я начал качаться, доводил себя до ломоты в мышцах, но постепенно втянулся. Толик махнул на нас рукой, назвал занудами, но поздравил:

— Ну хоть влюблённый этап быстро прошёл.

Но он не прошёл. Я всё так же горел.

И когда я случайно встретил её в том же учебном заведении, где я сам учусь, то потерял голову. Она шла в белой блузке и длинной голубой юбке. Волосы, собранные в хвост, переливались на солнце, словно золото. Я еле сдержался, чтобы не подойти и не провести по ним рукой.

Словно безумный, я проследовал за ней до самой аудитории, а затем бесшумно удалился.

Одержимость вернулась. Ни о чём другом я не мог думать. Десятки раз сжимал телефон в потной ладони. Доводил набор номера до последней цифры... и сбрасывал. Один раз всё-таки набрал полностью, но услышал короткие гудки — номер был заблокирован.

Зря я всё это затеял. Сам виноват. Поставил же точку для всех.

Но ходить за Машей тенью не перестал. Мне было спокойно, когда я её видел. Она всегда была с подругами. Стоило какому-нибудь парню приблизиться — её плечи напрягались, взгляд становился осторожным. Будто чувствовала моё присутствие где-то за спиной. Меня это радовало.

Один только не отставал, продолжал крутиться рядом, как назойливая муха. Каждый раз, когда я видел, как он "случайно" касается её руки, во рту появлялся вкус железа — я до крови прикусывал щёку. Я хотел бы сломать ему руку, но не имел права.

Псих. Это было понятно с нашей первой встречи. Любовь ли это? Или болезнь? Иногда мне снилось, как я запираю её в комнате без окон, где никто не сможет до неё дотронуться. А потом я просыпался в холодном поту, ненавидя себя.

Нельзя так относиться к женщине. Она не моя собственность. И свой выбор сделала.

Но я хотел другого. Запереть.

Сердце рвалось к её ногам, умоляло, но я знал — это неправильно. В какой-то момент, если бы я простил и мы начали заново, это убило бы меня ещё сильнее. Да и нужно ли ей это? Судя по всему, ее жизнь продолжается.

Слабак, Марко.

Но я не могу лишить себя права видеть, как она закусывает нижнюю губу, когда сосредоточена, как непослушная прядь выбивается из-за уха, как её пальцы теребят край блокнота. Проклятая привилегия. Я бессилен перед ней, даже зная — каждый такой миг впивается под кожу новой занозой.

Глава 24

Машенька

Конец октября выдался на редкость тёплым. Бабье лето никак не заканчивалось. Эти солнечные лучи вместо дождя и слякоти — настоящий подарок на моё день рождение. Отмечать буду с девчонками в общаге: я уже накрутила салатиков, купила бутылочку шампанского. Привет, мои девятнадцать лет.