Расстегиваю пиджак и блузку, отодвигаю ткань и с досадой рассматриваю синяк. Приложилась даже сильнее, чем мне казалось. Теперь придется воспользоваться плотной тоналкой, чтобы клиенты Адель не решили, что ее кто-то колотит по тихой грусти.
Адель это, кстати, мой сценический псевдоним, если можно так сказать. Звучит чарующе, тонко и дорого.
Бросаю раздраженный взгляд на бумаги и вместо того, чтобы разобрать их, как планировала, просто засовываю подальше на свободное место. Если когда-нибудь дело до них дойдет, вот тогда и разберутся. Скорее всего, это даже буду не я.
Совесть слегка скребет, но я отмахиваюсь. Меня ждут кофе и шоколадка в ящике стола. Они важнее.
На выходе поправляю одежду, очки и спешу обратно. В этот раз стараюсь держаться подальше от дверей, что могут резко распахнуться.
— Ты чего так напыжилась? — Мила с подозрением осматривает меня, выглядывая из-за своего монитора.
— Врезалась в коридоре в Лелеса, — открываю верхний ящик, откуда извлекаю большую шоколадку с лесными орехами, — точнее, я тащилась с бумажками, а он открывал дверь и хорошенько приложил меня ею.
— Ауч! — подруга быстро перегнулась через стол и стащила мою шоколадку. — Лучше бы он меня приложил, да во весь рост.
— Пошлячка. — И киваю ей на комнату отдыха — с утра даже кофе попить не успела. — Идем, — она закусывает губу и бросает тревожный взгляд на дверь начальника отдела, — Колесников отошел в бухгалтерию, он там надолго.
— Ну еще бы, — криво улыбаюсь Миле, и та понимающе морщится. Наш общий начальник та еще блядовитая скотина. И ни наличие жены, ни двое взрослых детей моего возраста его не останавливает. Ни одной юбки не пропустит. И в бухгалтерии трется не просто так — там у нас новенькая.
— Чтоб у него отсох, — комментирует Мила, затеняет монитор и оглядывается на десять женских макушек, которые склонились над столами и не обращают на нас внимания. Повезло старому озабоченному хрычу, что в менеджеры набираются исключительно девчонки. У парней на постоянное нытье по телефону выдержки не хватает. Колесникову тут рай, а нам всем дружно повеситься хочется. Ну или почти всем…
— Не все тебя поддержат, — прохожу мимо Милки, выуживая из кармана ее пиджака свою шоколадку, и киваю на стол в центре.
— Мне кажется, ей вообще все равно с кем, — подруга кривит губы и заскакивает за мной в комнату отдыха, — если даже с Колесниковым норм.
— Зато премия каждый месяц двойная, — вспоминаю Гаврирову, в общем-то неплохую с виду девчонку, что иногда в кабинете у Колесникова после работы задерживается, — каждый крутится как может.
— А ты решила играть мымру, — Мила качает головой, кивая на мой идиотский мешковатый костюм а-ля серая мышь.
— Терпеть не могу, когда он так смотрит, — меня передергивает, когда вспоминаю похотливые глазки, что вечно шарят у меня в вырезе блузки и по ногам.
— Опять подкатывал? — Мила выключает закипевший чайник и разливает кипяток по чашкам.
— Позавчера, — сиплю и плюхаюсь на диванчик, — позвал к себе в кабинет и опять намекал, что в этом месяце и у меня может быть нормальная премия. А то сколько можно сидеть на голом окладе? — передразниваю его гнусавую манеру говорить.
— Вероника вроде как увольняется, — Мила присаживается рядом со мной. — Точно из-за этого козла. Я видела, Колесников и на нее пялился. Наверное, допек своими приставаниями.
— Жаль, — кладу на стол шоколадку и разворачиваю шелестящую обертку, — классная девчонка. А я подожду, пока Савицкая из бухгалтерии в декрет уйдет. Если переведут, как обещали — останусь, нет — уйду вслед за Вероникой. Везет тебе, Мила. Тебя он не трогает.
— Это потому что я колобок, — она ведет округлыми плечиками, — а Колесников как собака — кости любит.
— Ну спасибо, — я хохотнула и закинула в рот кусок шоколадки, — умеешь сказать приятное.
— Накатать бы на него жалобу, чтоб уволили, — подруга с осторожностью оборачивается на приоткрытую дверь.
— Не уволят, — я усмехаюсь Милкиной наивности, — мне Колесников рассказал, что он с Лелесом-старшим очень дружен, на рыбалку вместе ездят и все такое. Так что если кого и уволят, то это будем мы. Такова жизнь, Милка, — тяжело вздыхаю, — никому мы не нужны. Каждый карабкается сам как может. Мужчинам только проще, к ним под юбку не залезешь.
— К младшему Лелесу я бы залезла. Под одеялко.
— Брррр, у меня от него мурашки, — морщу носик, вспоминая наше столкновение.
— Это потому, что ты властных мужиков не любишь, — прикусив губку, Милка закатила глаза. — А ты представь — он как прижмет, как шепнет на ухо своим хрипловатым низким голосом: «Мила, пройдемте в мой кабинет, поговорим о ваших опозданиях»… Ох, Верка, у меня в трусах сразу болото.
— Носи с собой запасные для таких случаев, — рассмеялась я в кружку и допила кофе, прихватив немного гущи. Поморщилась и перевернула кружку на блюдце. — Вот смотри, что тут у меня?
— Зонт? — наклонилась над моим художеством Милка и принялась крутить блюдце в разные стороны.
— К дождю, значит, — я отправилась к раковине мыть за собой чашку и сразу напряглась, заметив краем глаза, как открылась шире дверь.
— А работать в рабочее время у нас уже не принято? — Колесников собственной персоной возник на пороге. Колотит от одного его вида: одутловатое красное лицо с сеткой вен, тяжелые веки, глубокие морщины и огромная залысина. Объемный живот, который он носит перед собой как драгоценность, и руки с сухими изломанными ногтями.
Он поправил на себе выглаженный старательной и слепой женой костюм и вплыл в комнату отдыха. В помещении сразу стало душно и захотелось выйти. Ненавижу таких, как он. Вообще любое принуждение ненавижу и не воспринимаю. — Милка, чего сидим? На рабочее место, быстро.
— Хорошо, — она опустила глаза и, бросив на меня сочувствующий взгляд, медленно вышла. Понимаю ее: с мужем и маленьким ребенком, да еще в съемной квартире, за хорошее место держаться надо, с начальством пререкаться не будешь.
— Я тоже пойду, — грохаю кружой о металлическую раковину и быстро разворачиваюсь. От понимания, что Колесников надвигается на меня, сердце начинает тарабанить как дурное, а ноги превращаются в вату.
— Задержись, — подступив ко мне вплотную, начальник цокает и хватает мои очки за дужку на переносице, стаскивая их с лица. — Зачем такой красотке это уродство? Давай я куплю тебе новые, — и взгляд свой на моих губах задерживает, — или лучше линзы.
— Я сама, — цепляюсь руками за раковину позади себя и смотрю куда угодно, только не на него. Старый хрыч, тварь конченая. Как можно так нагло лезть к молоденьким? Неужели не понимает, что им как минимум противно до рвоты.
Колесников двигается ближе, ставя руки по обе стороны от меня, и подается чуть ближе, обдавая резковатым неприятным запахом изо рта:
