(не) Моя доярушка (СИ) - Боровик Анастасия

— Привет, Марко, я Инна, — напоминает она, и я машинально киваю, обнимаю ее за талию и целую в щеку.

— Приятно заново познакомиться.

Бросаю взгляд на Машу — она смотрит на нас с откровенной злостью, щеки надуты. И вот он, тот самый азарт, который всегда идет впереди меня. Инна что-то болтает, я отвечаю через раз, потому что все внимание приковано к ней — к той, что сейчас кокетничает с Володей, будто ничего и не было.

Садимся за стол. Серёжа молча накладывает себе салатов, игнорируя всех, кроме меня и Маши. Изредка кивает, но в основном жует. А она смотрит на него своей обаятельной улыбкой и подкладывает еще еды. Друг так и не поверил, что Маша могла поступить со мной так подло. И ему явно не нравится мое поведение. Он бы предпочел, чтобы меня здесь вообще не было — раз отношения закончились, то и меня тут быть не должно.

И, черт побери, он прав.

— Ну, Машка, красотка наша! С днем рождения!

Голос Инны звенит фальшивой слащавостью. Она размахивает бокалом, шампанское чуть не расплескивается.

— Пусть шампусик льется, мужики на тебя вешаются, а твои каблуки всем в сердце впиваются!

Маша смущенно опускает глаза:

— Инна... Ну вообще-то каблуки твои…

— Наконец-то стала как женщина выглядеть! А то все балетки да балетки... — ржет ее «милая» подружка и, не останавливаясь, продолжает: — Так пусть твоя любовь будет жаркой, как баня после самогона! А если кто-то тебя не любит — гони его метлой!

Арина, пытаясь сгладить ситуацию, мягко добавляет:

— С днем рождения, Машенька. Не слушай эту дуру — ты всегда красавица. И в туфлях, и… без одежды.

Мой взгляд скользит по Маше, её щеки становятся пунцовыми. Да, без одежды она действительно прекрасна… Только мне этого уже не увидеть.

Все чокаются. Серёжа лишь кивает, Володя тянется обнять именинницу, и я подрываюсь с места, но вместо меня мой друг-зануда резко перехватывает парня, усаживает рядом с собой и глухо бурчит:

— Сиди, не двигайся, если жить хочешь.

Инна, уже изрядно набравшаяся, продолжает гнобить Машу:

— Ой, Машка, кажется, оливье пересолила!

Маша растерянно пробует салат:

— Серьезно? Ой, как плохо…

— Оливье отличное, — бросаю я и накладываю себе целую гору, демонстративно отправляя первую ложку в рот.

Но Инна не унимается:

— Ой, Машка, подвинься — что-то килограммы наела.

Мне и Серёже не по душе то, что мы слышим и видим, впервые сталкиваемся с такой неприкрытой завистью. Обычно мужчины не обращают на это внимания, но у меня есть сестра, которая постоянно твердит о коварстве женщин. Да и Серёже приходится часто выслушивать Беллу и вникать в её слова.

Поднимаюсь, беру Инну за руку и пересаживаю на своё место, а сам присаживаюсь рядом с Машей на узкий диванчик.

— Посиди на отдельном стуле — тебе так будет удобнее. А то слишком много тебя стало.

Инна кривится, а Арина ехидно ухмыляется.

Остальное время сидим тихо. Только подружки с Володей что-то шепчутся в углу. Мы с Сережей уже не вызываем у них прежнего энтузиазма. Впрочем, и Маша, сидящая между нами, заметно напряжена.

— Пойду чайник поставлю… — резко встает и выходит из комнаты на кухню.

Серёжа, уже наевшийся, развалился на стуле, едва борясь со сном под болтовню девушек. Пора уходить. Но просто так выскользнуть не получится, мне нужно попрощаться с Машей. Я покидаю комнату и направляюсь в сторону общей кухни. Захожу и вижу старый, местами потёртый линолеум и выцветшие обои. В помещении никого нет, кроме Маши, которая стоит у окна и смотрит вдаль.

Подхожу сзади, вдыхаю запах ее волос — горьковатый от лака, сладкий от шампуня, теплый, родной. Она вздрагивает и оборачивается. Глаза грустные, зрачки расширены, губы чуть дрожат.

— Что-то не так?

— Второй худший день рождения в жизни.

Голос сдавленный. — Первый был, когда мама умерла за неделю до него.

— Это из-за меня… Прости, что испортил день рождения.

Вздыхаю, поворачиваю ее к себе. Касаюсь носом ее виска, провожу по волосам. Грудь ее вздымается часто-часто, пальцы сжимают край подоконника.

Мне безумно хочется обнять её, прильнуть губами к её трепещущей шее, сжать её бёдра, увидеть розовые круги вокруг её груди и целовать их... Но мне необходимо взять себя в руки, прийти в чувство.

— Тебе было хорошо с ним? Лучше, чем со мной? Зачем ты уничтожила все, что у нас было...

Она дергается, занимает оборонительную позу — спина прямая, подбородок вверх, но губы дрожат.

— Я не уничтожала... Послушай...

Но я уже ничего не слышу. Маша прижата мной к стене, мои губы на ее губах, зубы впиваются, помада размазана, вкус горький, как эта вся ситуация. Она отвечает мне с той же страстью, как и раньше, а я уже поднимаю ей платье, касаясь нежного бедра.

У нее есть парень, — сказал Володя, и меня снова кроет. Я с трудом отрываю себя от нее и говорю сквозь зубы.

— Тебе правда все равно, кому и с кем изменять? — голос хриплый. — А что скажет твой... Игорек? Или уже нового нашла?

Ладонь со всей злостью врезается в стену. Маша вздрагивает, прикрывает лицо руками — будто я чудовище, будто боится, что ударю. Черт... Да я бы и пальцем не тронул. Никогда.

— Марко... — шепчет она. Пауза. Потом голос крепнет, становится тверже, холоднее: — Никогда. Слышишь? Никогда больше не подходи ко мне.

В ее глазах — не просто обида. Ненависть.

Что ж... Пусть так и будет.

Захожу в комнату — Сережи нет. Только Инна с Володей в углу, слились в поцелуе. Прикрываю дверь и натыкаюсь на идущего навстречу друга с моей курткой в руках.

— Пойдем домой, — бросаю через плечо.

— Наконец-то. А что за вид опять стрёмный? Марко, что случилось? — спрашивает он, поправляя рукав.

— Ничего, — отвечаю сквозь зубы.

— Кстати, у Маши нет парня, — говорит он будничным тоном, засовывая руки в карманы. — Это она Володе сказала, чтоб он от нее отстал. Аринка рассказала.

Замираю. Все внутри переворачивается. Опять этот бешеный прилив ярости. Почему я снова чувствую, что главный злодей в этой истории я? Ну и ладно. Так даже лучше. Зато теперь вычеркнули друг друга из жизни — чисто, окончательно, без шансов на возврат.

Глава 26

3 дня до Нового года

Машенька

Дед вошел в дом и швырнул охапку дров на пол. Я принялась запихивать их в печку, откинув железный затвор. Языки пламени вырвались наружу, и на мгновение в избе стало так жарко, что я сбросила платок.

— Гренки бы с хлебом да сахарком… — задумчиво произнес дедуля, усаживаясь за стол.

— Тебе сделать?

— Да хлеба-то нет, — вздохнул он.

— Дед, ты опять? — прищурилась.

— Ну я что, виноват, что он на меня своими раскосыми глазами пялится? Вот его и спрашивай!

Я обернулась и увидела козла. Тот, как кошка, растянулся в проходе и уставился на меня с немым укором.

— Что он опять тут делает?! — заворчала я. — У нас что, проходной двор? Ну-ка марш отсюда! — крикнула я козлу, хлопая в ладоши. — Твоя коза тебя в хлеву ждет, а ты тут с дедом шляешься.

Я распахнула дверь и вытолкала его во двор.

— Дед, еще раз козла в дом затащишь — будешь с ним в хлеву ночевать, — пригрозила я.

— Да он от своей козы устал, все нервы ему потрепала, — оправдывался старичок, наглаживая свои усы и смотря на меня виновато.

Я посмотрела сначала на него, потом на полку, где стояла бутылка, прикидывая, насколько он успел «проверить» ее содержимое.

— Да не пью я уже, — пробормотал он. — Не хочу тебя одну оставлять… За хлебом-то сходишь?

— Схожу, — смягчилась я и пошла одеваться.

Снега почти не было — лишь кое-где белели жалкие островки. А так хотелось настоящего новогоднего настроения… Чтобы всё вокруг замело, и сугробы такие большие, что только прыгать в них да снежные дома строить. Оставить всё плохое в прошлом.

Раскачивая пакетом, я напевала песенку про снег, проходя мимо красного кирпичного дома. Не удержалась — загляделась в окошки, но света внутри не было. Нет, он точно не приедет. После моего дня рождения мы с Марко сохраняли молчаливый нейтралитет. Я по-прежнему натыкалась на него в институте, но он больше не смотрел в мою сторону. Инка теперь встречалась с Володькой, и я была рада, что он отстал от меня. Да и девчонки перестали лезть ко мне с советами и попытками «познакомить с хорошим парнем». Они были так впечатлены Марко и Серёжей, что решили, что я и сама справлюсь.