Брачная ложь (ЛП) - Ричардсон Аманда

Майлз уже сидит, когда я вхожу в столовую.

Его глаза скользят по моему лицу, а затем быстро спускаются к моей все еще покрасневшей груди.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спрашивает он, нахмурив брови.

Клянусь, мои щеки сейчас должны быть ярко-красными.

— Со мной все в порядке, — быстро говорю я, садясь рядом с ним и делая глоток белого вина. Надеюсь, это меня охладит. Оно очень вкусное — слегка сладкое и терпкое. Моя любимая смесь вкусов.

И тут меня осенило: это напоминает мне о Майлзе и этих чертовых зеленых яблоках, которые он всегда ест.

Сжав губы, я ставлю вино на стол, а все мое тело нагревается еще сильнее, когда я думаю о его дыхании, струящемся по моему лицу, о запахе этих яблок в его дыхании…

— Извини, что откланялся прошлой ночью, — холодно говорит он.

Я пожимаю плечами.

— Я к этому уже привыкла, — огрызаюсь я, имея в виду тот раз, когда он оставил меня в ресторане с нашими отцами.

Он пронзает меня мрачным взглядом, но прежде чем он успевает ответить, входит шеф-повар и подает нам тарелку супа. Он ярко-зеленый, и я подозрительно смотрю на него, когда знакомый травяной запах пронизывает воздух.

Внезапно гнев и раздражение, которые я чувствовал, рассеиваются.

— Это суп из сельдерея? — спрашиваю я слабым голосом.

— Да.

Я сижу и смотрю на чашу. Он попросил шеф-повара приготовить мои любимые блюда, и после того, как я прокрутила в голове всю еду за последнюю неделю, я вдруг понял, что он заботится о том, чтобы на каждом ужине оставались остатки домашнего очага.

Для меня.

Серьезность этого заставляет меня чувствовать себя эмоциональной. Почему ему нужно большую часть времени вести себя таким придурком? Когда он ведет себя прилично, он на самом деле очень добрый и заботливый.

Я ничего не говорю и медленно ем суп. Это очень хорошо, и Майлз, кажется, соглашается, потому что он допивает всю чашу и издает низкий жужжащий звук где-то в горле.

— Тебе понравилось? — Я спрашиваю.

— Да. Это очень вкусно. У меня никогда такого не было. — Наклонившись вперед со сложенными руками, он пристально смотрит на меня. — Я хотел сказать тебе раньше, но попросил шеф-повара приготовить некоторые из твоих любимых блюд, по крайней мере, на первые пару недель.

— Почему?

Он наклоняет голову и ухмыляется. — Потому что моя жена британка.

Я почти закатываю глаза, но останавливаюсь. Это милый жест. Я сглатываю комок в горле, когда думаю о ключе в переднем кармане.

Он пытается.

Я должна отдать ему должное за это.

— Спасибо, — искренне говорю я ему.

— Как прошел день? — спрашивает он, встречая мои глаза.

— Хорошо. А твой? — вежливо спрашиваю я.

Он пожимает плечами, делая глоток вина, и я делаю то же самое.

— Это было… — он замолкает. — Ну, потенциальный клиент отменил нашу встречу в понедельник, — говорит он мне.

Я выгибаю бровь. Почему он говорит мне это?

— Мне жаль. Может быть, тебе следует начать носить значок с надписью « Муж Эстель Деверо» , чтобы люди перестали отменять встречи.

Ему требуется секунда, чтобы осознать мои слова. А потом… он улыбается.

Искренне.

— Знаешь, это не такая уж и ужасная идея. Ты у меня всего лишь год. С таким же успехом можно было бы максимизировать известность и хорошую репутацию.

Ты у меня всего лишь год.

Что-то в его торжественной манере, смешанное с его улыбкой, заставляет мое сердце колотиться о ребра, а желудок опускается от предвкушения.

— Может быть, нам стоит начать чаще появляться на публике вместе. Но это повлечет за собой проведение большего времени вместе, лютик, — предупреждаю я.

— Не называй меня так.

Я ухмыляюсь, когда шеф-повар приносит следующее блюдо: курицу с марсалой. Мой желудок урчит от удовольствия, когда я вгрызаюсь в него, режу сочное мясо и тихо стону от удовольствия, когда сливочно-землистый соус попадает мне на язык.

Когда я смотрю на Майлза, он смотрит на меня с восхищенным выражением лица. Во второй раз менее чем за минуту мой желудок резко опускается ниже, когда он смотрит на мои губы, пока я жую.

— Я рад, что тебе нравится еда, — быстро говорит он, разрезая нежную курицу. — И я согласен. Может быть, нам стоит сходить поужинать в следующую субботу вечером.

Я киваю.

— Мы должны. Мы могли бы сделать несколько звонков, чтобы убедиться, что нас сфотографировали.

Его вилка замирает, и он смотрит на меня. — Знаешь, это не такая уж и ужасная идея.

Пожав плечами, я кладу столовые приборы на тарелку и вытираю рот салфеткой.

— Я могла бы тебя уговорить, а папарацци могли бы сделать еще несколько фотографий, на которых ты не выглядишь так, будто тебе поставили чертову клизму…

— Если подумать, с такими выражениями я не уверен, что смогу их расположить к себе, — поддразнивает он.

Я хлопаю ресницами и одариваю его чувственной улыбкой.

— Я могу победить любого, Майлз, — говорю я ему, ухмыляясь.

Он откашливается и откладывает столовые приборы, и, клянусь, я вижу, как легкий румянец заливает его острые скулы. Хм. — Очень хорошо. Тогда субботний вечер.

После этого мы едим молча. Я как раз собирался высказать мысль о том, что нам нужно заранее попрактиковаться в физической химии, когда он складывает руки и пристально смотрит на меня.

— Я думал… — медленно говорит он. Он выглядит почти неловко, еще раз прочищая горло, прежде чем продолжить. — Раньше ты была права. Мне не следует быть таким скрытным. Поэтому я хотел предложить оливковую ветвь.

Я смотрю на него с удивлением. — Хорошо.

Он кладет салфетку на край тарелки.

— Когда мне было тринадцать, мы с братьями отправились в поход. В одну из ночей, когда мы были там, мы оставили костер горящим, и это была особенно ветреная ночь. — Он сглатывает, а я выпрямляюсь и прислушиваюсь. — Мы жили в одной палатке — все как бы свернулись под одним одеялом, чтобы согреться. Я крепко сплю, поэтому не чувствовал запаха дыма, пока не стало слишком поздно.— Он делает паузу и ненадолго закрывает глаза. — Орион был ближе всего к огню. Ему тогда было всего пять лет. Он начал кричать, и Лиам разбудил Чейза и Малакая. Молния застряла, и я увидел, как искра упала на одеяло возле Ориона.

Я изучаю, как закрыто выражение его лица — как будто он закрывает свой разум от воспоминаний о той ночи.

— В любом случае, я бросился на него сверху, чтобы остановить пламя. В итоге я получил ожоги третьей степени более чем на шестидесяти процентах тела. Я провел почти три месяца в больнице, но даже сейчас большая часть моего туловища, рук и бедер испещрена ожогами, — заканчивает он.

В тени его глаз мерцает задумчивость, и мое сердце сжимается от его рассказа.

— Мне так жаль, — шепчу я.

— Это довольно… ужасно, — добавляет он. — Первая женщина, с которой я был, прокомментировала это, и… — он замолкает, прочищая горло. — В любом случае, я просто хотел, чтобы ты знала.

— Это ужасно. Не могу поверить, что кто-то мог такое сказать.

Я кладу свою руку поверх его. Он дергается, как будто он не уверен, будто хочет вырваться.

— Это за то, что я рассказал тебе одну из моих тайн, или это часть твоей игры по физической химии? — спрашивает он неуверенным голосом, словно проверяет меня.

— Может быть, и то, и другое, — поддразниваю я, улыбаясь. — Но на самом деле, спасибо, что рассказали мне. Это многое значит для меня.

К моему удивлению, он проводит большим пальцем по нижней стороне моей ладони, и от прикосновения его мозолистой кожи к моей кожа покрывается мурашками.

Его глаза смотрят на мою руку поверх своей, а затем он слегка криво улыбается. — У меня есть идея для нашей маленькой игры.

Я открываю рот, чтобы спросить, что он имеет в виду, когда он переворачивает свою руку и прижимает мою к своей, слегка потянув ее.