— Ты кого‑то ищешь? — поинтересовался Круз.
— Да, я хотела узнать, не видели ли вы где‑нибудь окружного прокурора, Кейта Тиммонса?
— А что, он должен быть здесь? — спросил Круз.
— Да, он говорил, что договорился поужинать здесь сегодня с Иден Кэпвелл.
Сантана едва не выдала себя. Услышав, как Джулия произносит имя Тиммонса, она оторвалась от мужа и резко повернула голову к Джулии.
Но Круз не обратил на это внимание. Он был занят восстановлением порядка в своей верхней одежде. Иными словами, застегивал пуговицы на рубашке.
Сантана уже не в первый раз слышала, да и видела, как Тиммонс выказывает свое расположение и уделяет знаки внимания Иден.
Это уже не просто настораживало, это глубоко тревожило и волновало ее. Временами она даже чувствовала приступы бешенства.
Иден делает это все словно ей, Сантане, назло. Сначала она постаралась сделать все, чтобы отнять у Сантаны мужа. Теперь, когда ей этого показалось мало, она стала проявлять плохо скрываемый интерес к ее любовнику.
Это уже переходит всякие границы. Сантана мысленно поклялась себе отплатить за все этой выскочке из аристократической семьи. Может быть, сейчас ей не удастся это сделать, однако, со временем она воплотит свой план в жизнь. Сантана не может оставить все это просто так, словно ничего не происходит.
Происходит. Эта белокурая бестия, Иден, думает, что ей все на свете позволено только потому, что она родилась в богатой семье и ей с детства позволяли делать все что угодно.
Сантана не может похвастаться происхождением, голубой кровью. Но уж чего–чего, а гордости ей не занимать. Чувства бурлили и кипели в ней, но, слава Богу, Круз этого не заметил.
— Я видел Кейта несколько часов назад, когда он разыскивал Мейсона.
— А, — улыбнулась Джулия. — Понятно. В таком случае, я заеду к нему домой. Еще раз извините меня.
Она уже повернулась, чтобы покинуть зал, но в этот момент в дверях появилась еще одна фигура. Это была Джина Кэпвелл.
— Джулия, вот ты где! — воскликнула она с порога. — А я повсюду тебя ищу…
У Круза не было никакого желания встречаться с бывшей женой СиСи Кэпвелла, поэтому аккуратно взяв Сантану под локоть, он вместе с ней вышел из ресторана.
— А что, Джина, у тебя есть какое‑нибудь важное дело ко мне? — прохладным тоном сказала Джулия. — По–моему, мы не находимся в столь дружеских отношениях, чтобы у нас могли быть какие‑то общие дела.
Джина притворно улыбнулась.
— У меня есть кое‑что для тебя. — Покопавшись в сумочке, она достала оттуда продолговатый белый конверт. — Это попросили передать тебе.
Джулия с любопытством взяла протянутый ей конверт, который, судя по надписи на нем, был адресован ей, и повертела его в руках.
— От кого же это?
Не снимая с лица медовой улыбки. Джина промолвила:
— Спроси у слизняка Маккормика. Еще одно такое же письмо было адресовано ему. Наверное, он знает, в чем тут дело.
Не дожидаясь от Джулии ответа, она развернулась и, гордо подняв голову, покинула ресторан.
Джулия открыла конверт и достала сложенный вдвое листок бумаги: «Встретимся в зале судя в девять вечера. Это очень важно. Мейсон.»
Она задумчиво провела пальцем по щеке и медленно зашагала к выходу.
Часы над дверью ресторана показывали половину девятого.
В этот самый момент Мейсон и Марк Маккормик стояли на крыше отеля Кэпвелл — почти на том же самом месте, где погибла Мэри.
Приложим к стене листок бумаги, Марк писал признания.
Пока Маккормик был занят своим делом, Мейсон отошел немного в сторону и глянул с верхушки небоскреба на раскинувшийся внизу, подернутый вечерней дымкой город.
У него слегка закружилась голова. На фоне сияющего невероятной голубизной неба, по которому ветер гнал светлые редкие облачка, серебрившийся в прозрачном воздухе небоскреб казался стройным и величавым. В этот час на город нисходит такое очарование, что не разглядеть его мог только слепой.
С огромной высоты взору Мейсона представали дрожащие в закатном мареве улицы и громады зданий, а там, где их белая россыпь обрывалась синел океан, сверху казалось, будто он поднимается в гору.
С востока почти мгновенно надвинулись сумерки, а навстречу им вставали огни Санта–Барбары. Весь этот манящий простор переливался странным мерцающим светом.
Там, внизу, были властные мужчины и еще более властные женщины, меховые манто и скрипки, сверкающие автомобили и вывески ресторанов, подъезды спящих дворцов, фонтаны, бриллианты, старые погруженные в тишину сады, празднества, желания, любовь и на до всем этим господствовали жгучие вечерние чары, навевающие мечту о величии и славе.
Глядя туда, Мейсон невольно подался вперед. Он почувствовал себя самоубийцей, пытающимся покончить счеты с жизнью таким простым способом. Он едва удержался от все сильнее охватывающего его желания прыгнуть вниз.
Он еще раз бросил взгляд на залитые светом улицы и шикарные поместья в богатых пригородах Санта–Барбары. Вечером на верандах там собирается роскошная публика. Они наливают коктейли, ведут светские разговоры, однако все это уже не для Мейсона, и — он надеялся — не для Марка Маккормика… На увитых цветами террасах, где сновали одетые в белое официанты, звучали экзотические мелодии — люди развлекались. Там и тут проходили маленькие дружеские вечеринки.
Тем временем солнце уже упало в океан и расплылось по воде как огромный колышущийся красноватый гриб. Его живительные лучи уже почта не освещали окраины города.
Мейсон переборол в себе желание прыгнуть вниз и отошел от края небоскреба.
Его визави тем временем, мучительно раздумывая над каждым словом, царапал слова признания. Наконец, спустя несколько минут он протянул исписанный несколькими рядами пляшущих букв листок и дрожащим голосом сказал:
— Возьми, я написал признания, которые ты требовал. Ты получил все, что хотел. Теперь можно уйти?
Мейсон взял бумажку и небрежно сунул ее в карман. В ответ на вопрос Марка он мрачно усмехнулся:
— Нет.
— Что? — воскликнул Марк. — Ты же обещал меня отпустить, если я напишу эту бумагу.
— Этот документ, — Мейсон похлопал себя по карману, — оправдает меня в глазах людей.
— А что ты собираешься делать? — закричал Марк,
Его лицо побелело так, что это было заметно в вечерней темноте.
— Ты знаешь, Марк, — решительно сказал Мейсон, — последнее время меня все чаще посещают мрачные мысли.
Трепещущими от ужаса губами Марк едва слышно вымолвил:
— Что ты хочешь этим сказать?
— Ты думал когда‑нибудь о смерти?
Марк отступил на шаг назад.
— Зачем об этом думать? — трясясь от страха, пробормотал он. — Ведь мы с тобой, Мейсон, еще так молоды. У нас еще все впереди. Я думаю, мы даже можем примириться друг с другом.
Марк был готов разговаривать сейчас о чем угодно о примирении, о дружбе и даже о любви. Лишь бы оттянуть время развязки.
Мейсон, который тоже пока еще не чувствовал в себе достаточно сил, чтобы вершить правосудие, очевидно поэтому решил немного пофилософствовать.
— Марк, ты еще не знаешь, какую бескрайний каменистую, полную опасностей пустыню приходится преодолевать путешественнику по жизни, прежде чем можно примириться с самим собой. Ты же знаешь, что это ужасная иллюзия, будто юность всегда счастлива иллюзия тех, кто давно расстался с юностью. Это относится к нам с тобой. Молодые всегда испытывают много горя. Ведь они полны ложных идеалов, внушенных им с детства, а, придя в столкновение с реальностью, они чувствуют, как она бьет их и ранят. Потом мы становимся взрослее я нам начинает казаться, что мы стали жертвами какого‑то заговора; все, внушенное нам взрослыми, которые так идеализируют себя и видят собственное прошлое сквозь розовую дымку забвения. Все это готовило нас к жизни, совершенно не похожей на действительную. Нам приходилось открывать самим, что все, о чем мы читали и о чем нам твердили, — ложь, ложь и ложь. Каждое такое открытие, это гвоздь, забитый нам в руки…
