(не) Молчи (СИ) - Прим Юлия

Киваю, насколько могу, но глаза закрываются раньше. Мне вкололи четыре укола, поменяли за время родов две капельницы. Что в них было…? Прочитай состав, возможно и поняла бы, а так…

«Не переживай» — именно эта фраза оседает седативным где-то внутри. Расслабляет все мышцы, что были в тонусе ради защиты ребенка. Теперь так сильно трястись за него точно не надо. Хотя… В момент, когда почувствовала этот розовый комочек на своей груди, показалось, что купола над миром станет мало ради его защиты. Он настолько… Маленький, зависимый, ранимый… Как он там…? Один будет…?

«Можно я приду?» — хочу озвучить, а губы не слушаются. Что-то ощутимо мычу в полу сознательном. Чувствую чужие прикосновения.

— В палату, — мужской четкий голос на грани реальности, а далее уже явно сон и кадры-картинки все вперемежку.

Мой. Женька… Впервые так близко и настолько осознанно. Трогаю. Обнимаю. Кажется, даже чувствую. Болтаю, болтаю, делюсь всем, что так наболело. Смеюсь и рассказываю про сына.

Опять какие-то лишние фразы и рябь. Картинка без фокуса, как в испорченном телевизоре. Ищу его и не могу ни за что зацепиться глазами. Дышу. Вроде. А на деле, будто набрала воздуха в рот и не могу выдохнуть.

— Эй, ты как…? — тормошит кто-то за плечо в темноте. — Врача позвать? Всё нормально?

— Нет…, — вывожу спорно. Выдыхаю страх потери. — У меня… муж, — завершаю, не понимая, чем хотела продолжить. В голове гудит. Тело точно отбивная, ощущается каждая из выломанных косточек.

— У тебя сын. Всё хорошо. Тут всех проблемных чем-то накачивают. К утру отойдешь.

— Угу…, — соглашаюсь двояко.

Темная фигура склоняется надо мной и предлагает немного воды. Отхлебываю и проваливаюсь дальше.

Только теперь уже без картинок и радужных ожиданий. Просто. В кромешную темноту.

Утро. Слишком раннее, судя по всему Сквозь сбитый стон поднимаюсь с кровати и иду к двери.

— Ты куда? — окликает первая попавшаяся санитарка, наблюдая как я пытаюсь расхаживаться по стеночке.

— К сыну, — заявляю безоговорочно.

Пытается возразить, про «не то время», но смягчается, подхватывает под руку и уводит в сторону лифта.

— Третий этаж. Ты на первом. День бы шла сама, — толи фыркает, толи отзывается с неким сочувствием. — Там нормально всё. Если что не так, уже бы кипишь подняли. Пацан у тебя крепкий. Через пару недель ещё и доношенным фору даст.

— В папу, — подытоживаю с грустной улыбкой.

— Спортсмен? — с заметным интересом поддерживает разговор непримечательная женщина. Белый халат, точно ластик стирает лицо и не даёт навести фокус.

Вход на одном этаже. Выход.

— Военный, — выдаю отстранено.

Ожидаю очередного вопроса, но она лишь тяжело вздыхает. И заключает нейтральным:

— Всё наладится.

«Да…?» — подсознание встаёт в позу и я даже собираюсь что-то резко ответить, но тут вижу закрытый стеклянный бокс и десяток детей.

Кто-то спит. Кто-то кривит губы и морщит глаза перед криком. Кто-то давит улыбку, от которой улыбаюсь сама. И смотрю в середину. Точно зная где мой. Лишь у одного из всех детей такое непробиваемое выражение лица и пронзительно голубые, его, глаза.

— Сейчас найду детскую медсестру, покажет тебе сыночка. Туда нельзя. Только так, через стенку.

— Я уже вижу, — шепчу, не сбивая прицела. И точно знаю, кого именно мне привезут ближе.

«Ты там держись и расти» — посылаю мысленно. — «Если надо, я буду днями тут сидеть, чтобы ты чувствовал».

— Так, не реви, дурында, всё хорошо, — пресекает со стороны прежний голос. — Вон, смотри. Угадала? — показывает на кювет, из которого медсестра поднимает ребенка.

Киваю и размазываю по щекам слёзы.

— Почувствовала. С его отцом было так же.

2. Я найду тебя через века

Мира

Первые сутки как в бреду, а дальше и вовсе до слёз. Всё слишком пугающее и непонятное.

Одна с малышом: не покалечить, не навредить. Крепко прижимая к груди, одновременно, едва не крича: Боже, как страшно!

Татка начала писать, как только узнала о случившемся чуде. На вторые сутки приперлась под окна роддома с плакатом и небольшим наземным фонтаном, что горел в темноте разными огнями, и разбрасывал в стороны разноцветные искры.

Не ответить от чего я прибывала в состоянии большего шока: от надписи, пиротехнического шоу или того, кто явился с ней за компанию?

С асфальтированной площадки, напротив окна первого этажа, сунув руки в карманы, пока Скворцова весело размахивала плакатом, на меня смотрел сам Егоров. Тимофей. Тот, кто по её же словам, терпеть не может Татку. Да и меня тоже.

«Мы ему передали» — фраза, при прочтении которой, я машинально закрываю одной ладонью дрожащие губы, а второй по наитию накрываю живот, спрятанный теперь под тугим медицинским корсетом.

Слёзы осаждают. Прячу глаза. Жмурюсь, будто от солнца. Скворцова бросает плакат и начинает писать на мобильный. Только вибрация заставляет вернуть потерянное внимание к окну, в то время, как эта несносная девчонка уже забралась на плечи к Егорову и стучит прямо в стекло, заставляя взять трубку.

В палате четверо, не считая детей. Прикладываю палец к губам. Прошу вести себя тише, пока всем не влетело. И отвечаю, наблюдая за тем, как меняются эмоции на знакомом лице. От гнева, до радостной рожицы и трогательных слёз, что она вытирает над дрожащими губами.

И только Егоров остаётся привычным. Зыркает на меня так, что опускать взгляд вниз больше не хочется. Смотрю только на Татку и отвечаю лишь ей.

— Красотка, показывай пацана! — пищит Татка в трубку. — Мы тут уже замёрзли от ожидания! Начнём греться, имею все шансы занять следующей твоё теплое местечко!

Смеюсь, вытирая остатки слёз. Смотрю на неё и киваю. Ну, дура ж! Нашла рядом с кем такое озвучивать!

Оставляю телефон на подоконнике. Отхожу к сыну.

Аккуратно беру на руки маленький свёрток. Он кряхтит. Морщится.

Прижимаю к груди и только так несу к окну своё самое дорогое сокровище.

Татка пищит от восторга. Зажимает ладонями рот. Радостно болтает ногами, пиная плечи Егорова. Тому это явно не доставляет должного удовольствие. Однако, он стоит молча. Держит. Держится.

Переношу вес на одну руку. Беру телефон.

— Скинь мне фотку, — просит с улыбкой. — Рассмотрю на кого похож, а то так не понятно.

— На папу, — вывожу тихо. Губы вновь начинают сражаться в схватке с непреодолимой дрожью. Уступаю. И реву. Одно без другого не бывает иначе.

— Мирка, ну прекращай, — тянет подруга, а сама вытирает свои красные щеки. — Мы передали через кого-то. Он должен получить.

Киваю и шепчу одними губами «спасибо».

— Идите, пока не наругали, — шепчу спустя паузу.

Выключаю телефон и откладываю в сторону.

На мне казённый старый халат и потёртая ночнушка. Взлохмаченные волосы собраны в верхний пучок. Под глазами синяки от отсутствия нормального сна и переизбытка медикаментов.

Красотка. Что ни говори. Татка права.

Зато сын спокойно спит у груди. И вообще, по сравнению с другими детьми, ведёт себя как настоящий мужчина: не кричит на женщину, а тихо просит еды. И ласки. В особенности объятий и ласки.

Подруга отсылает мне воздушный поцелуй, что-то говорит своему спутнику, и уже через секунды стоит на земле. Машет мне напоследок и улыбается.

А мы с Женечкой возвращаемся в свой тихий мир. На центр узкой кровати.

Забираюсь на неё. Усаживаясь, подгибая под себя ноги. Укладываю сына на колени. Обнимаю, нависая над ним непробиваемым куполом и тихо качаю.

Не могу думать ни о чём другом. Одна фраза так и стоит ещё долгое время перед глазами…