Коник-остров. Тысяча дней после развода (СИ) - Рябинина Татьяна

— Саша, нам…

— Ваня, мы…

Глава 24

Иван

Когда открыл глаза, первой мыслью было, что все приснилось. Ну потому что не могло такого быть в реальности.

Но нет… могло.

Саши рядом не было, зато меня укрывала куртка, оставляя на съедение комарам ноги и задницу. Мох налип… везде, в общем, налип. Костер горел бодренько, и, судя по поленьям, подновили его совсем недавно. Встав и оглядевшись, я увидел Сашу в беседке. Она сидела за столом, положив подбородок на сложенные руки, смотрела на озеро и о чем-то думала.

Одежда просохла не до конца, но лучше уж такая, волглая, чем ходить голым, тем более стало еще холоднее. Ветер улегся, зато выпал туман.

Ощущение было странное. Остров с тремя соснами повис в дымке, как Лапута*. И я сам себе показался таким же неприкаянным бродячим островом, который уплыл из прошлого, а к настоящему так и не пристал.

А знаешь, Ваня, сказала херова мертвая чудь, глядя из пустоты белыми глазами, вы ведь этой ночью попрощались. Ты не понял?

Да понял, понял, не дурак. То есть дурак, конечно, но не до последней степени терминальности. Потому и было с таким накалом, что в последний раз. Для того судьба нас и свела снова, и на остров этот закинула, чтобы наконец все выяснили и отпустили друг друга. Только… поесть надо сначала. Какие разговоры на голодный желудок.

Оттягивать не имело смысла, но кто бы знал, как было страшно! Даже не сам разговор, а то, что он последний. И неважно, что еще надо будет дождаться, пока нас отсюда заберут, пока она уедет. Как только мы скажем последние слова, все будет кончено.

Наверно, Саша думала о том же, потому что тянули долго, а начали одновременно.

— Вчера отец Рафаил сказал, что если мы не поговорим и не простим друг друга, не сможем идти дальше, — она смотрела на огонь и кусала губы. — Так и будем в мыслях возвращаться назад. Топтаться на одном месте.

— Он прав, — я нашел ее руку и сжал пальцы. — Знаешь, ночью я подумал, что это наш второй и последний шанс. Ну не можем мы расстаться, если нас вот так друг к другу тянет. Если нам вот так… пиздато. Что ты смеешься?

— Помнишь, мы обсуждали, почему так: если плохо, то говорят, что хуево, а если хорошо, то пиздато? Извини, я не то… — она смахнула комара со лба.

— Ну да. А еще удивлялись, что хуево — плохо, а охуенно — хорошо. Это правда были мы?

Я встал, отошел на пару шагов, туда, откуда был виден остров вдалеке.

— А утром проснулся, тебя рядом нет. Ты сидишь, смотришь на остров, который в воздухе висит. И я подумал, что мы с тобой как этот остров — между небом и землей. То есть водой. И… да, шанс у нас был только один, и мы его просрали. Не сейчас, раньше. Знаешь когда?

— Знаю, — вздохнула она. — Когда ты сказал, что примешь любое мое решение. Помнишь? И я решила, что ты хочешь свалить выбор на меня.

— А ведь все было не так, Саша, — горло сжало, и слова еле протиснулись. — Я не хотел решать вместо тебя. Имел в виду, что во всем тебя поддержу. Что бы ни случилось. А получилось…

— То, что получилось. Если бы мы обсудили все, проговорили все варианты… Да, окончательное решение было бы за мной, конечно, но все равно мы должны были… вместе. А мы этого не сделали. У нас и так тогда все уже было не очень хорошо, Вань. Мы ведь жили каждый сам по себе, хотя и под одной крышей. Если что-то было не так, просто гасили сексом. А оно копилось и копилось. Ваня, у нас реально был тогда шанс. Вместе мы бы со всем справились. Даже если бы больной ребенок родился — все равно справились бы. Но только вместе. Ты не представляешь, как мне было тогда…

Она замолчала. Я повернулся к ней и увидел, что она спрятала лицо в ладонях. Сел рядом, обнял, и она уткнулась мне в плечо.

— Мне тогда казалось, что моя жизнь кончилась. Что уже ничего хорошего в ней никогда не будет. Ты знаешь, это затягивает. Так, что уже и не выбраться. Тебе говорят, возьми себя в руки, как не стыдно так распускаться, а ты не можешь.

— Саш, депрессия — это болезнь. Ты же ходила к врачу, принимала лекарства. Разве я тебе говорил так — «возьми себя в руки»?

— А ты мне вообще ничего не говорил, — горько усмехнулась она. — Только смотрел мимо меня. А мне так херово было. И выглядела — краше в гроб кладут. Что я должна была думать? Что надоела тебе, что вот такая уродина — уже не нужна.

— Господи, Саша! — я аж застонал. — Никогда я так не думал, никогда. Ты всегда была для меня самая красивая. Почему молчал? Да я вообще потому что по жизни такой хуй с горы. Если можно не говорить — лучше промолчу. А когда до зарезу надо, тем более запор словесный нападает, хоть палкой выковыривай. Да я тогда просто подыхал от беспомощности, потому что не знал, чем тебе помочь. А ты молчала.

— А ты разве спрашивал? — она всхлипнула.

— Да спрашивал, только ты не слышала. Отвечала на автопилоте: «Все нормально». А потом просто устал. Спрашивать. Ждал, когда отмерзнешь. Сашка, если бы мы тогда смогли вот так поговорить, как сейчас…

— Тогда мы не смогли бы, Ваня, — резко перебила Саша. — Пойми, сейчас нет смысла выяснять, кто был прав, кто виноват. Мы оба были не правы и оба виноваты. И сейчас говорим об этом только для того, чтобы не осталось каких-то непоняток. Хотя все это…

— Как серпом по яйцам. Да. А потом ты стала меня ревновать на пустом месте. И я никак не мог понять почему. Разве я тебе давал какие-то поводы? Сначала просто было неприятно, потом стало рили бесить.

— Почему? Вань, я чуть не сдохла и потеряла ребенка. Во мне все тогда умерло, и женщина в первую очередь. Зомби. Робот. И ты — где-то в параллельной вселенной. Мне казалось, что рано или поздно ты найдешь себе другую. Красивую, здоровую. Живую. И потом болячки еще те, венерические, помнишь? Червячок-то остался и вырос потом в большую-большую гадину. И знаешь, сначала это было даже не всерьез. Просто хотелось тебя хоть как-то зацепить. Хоть чем-то. Чтобы заметил, что я рядом. А потом… и правда начала сомневаться. Наверно, еще немного — и докатилась бы до слежки, подслушивания, до рытья в твоем телефоне. Если б ты знал, как мне было противно, как я себя презирала за это. Но ничего не могла с собой поделать.

А ведь я думал об этом. Но только сейчас, за эти три недели, когда столько всего перебрал в памяти. А тогда — нет. Тогда злился, пер напролом, натыкался на запертые ворота, отскакивал и сам замыкался все больше и больше. Ничего не хотел понимать. Просто нализывал свои обиды, как пес отдавленную лапу.

— Саш, но ведь у нас было же потом все хорошо, — это прозвучало как-то жалко, растерянно, будто пытался оправдаться. — Полгода. Или даже больше. Пока не…

— Пока не появилась Соломина? Нет, Ваня, — Саша покачала головой. — Не было хорошо. Знаешь, что такое нейрохимическая осцилляция? Это улучшение состояния безнадежного больного перед смертью. Кажется, что пошел на поправку, а это просто последний всплеск. Ты ведь понимаешь, что если уж мы начали, нам придется все друг другу рассказать? Абсолютно все…

Разумеется, я это понимал. Был ли к этому готов? А разве можно быть готовым к смерти? Церковные всю жизнь готовятся, а все равно умирают в страхе — как Ермона. Страшно, да… но придется. Да и главное я уже знал. Ну да, дьявол, сука, в деталях, но детали уж точно не перевесят дьявола. Так что говори, Саша, я переживу. Да и тебя ждет одно неприятное открытие. Угостим друг друга касторкой… на прощание.

— Когда Соломина на факультет пришла… ну в тот день, когда у нас была дома… мы с ней в коридоре встретили Магнича.

От одного его упоминания словно шкрябнуло наждачкой по уже ободранной коже. Хотя я понимал, что это только начало. Что к концу рассказа шкуры у меня не останется. Значит, придется отращивать новую.

Саша снова сидела, обхватив колени, прижавшись к ним подбородком. Как улитка в раковине… И снова эти лиловые грозовые глаза — два водоворота, в которые лучше не заглядывать.

— Я его тогда вообще не знала, он только пришел. Я споткнулась, он меня поддержал и пошел себе дальше.