Непримиримая одержимость - Анис Дрети

Вот почему я терпеть не могла, когда люди критиковали его. Самое худшее, что он когда-либо делал, – это насильно кормил меня здоровой пищей и вынудил перейти на натуральный мёд и кокосовый сахар, когда я пекла. Но, если честно, сокращение сахара уменьшило воспаление моих шрамов, и я никогда не чувствовала себя лучше.

Конечно, он был вспыльчив и держал всех на расстоянии. Но он также был самым блестящим человеком, которого я встречала. Гении не вписываются в рамки. Они мыслят нестандартно, что и делает их выдающимися.

Из-за моего затянувшегося молчания Амели взмахнула рукой у меня перед лицом.

— Ау! Я задала тебе вопрос.

Я вздохнула.

— Что тебе в нём нравится? — повторила она.

Я пожала плечом.

— Этот мужчина – гений.

— Эм…

Я подняла ладонь.

— Знаю, люди ненавидят это признавать, потому что считают его трудным. Но я бы была так же зла, имея хотя бы половину его таланта и будь я вынуждена идти на компромиссы из-за университета.

Амели с недоумением посмотрела на меня.

— Что ты имеешь…

— Его неправильно понимают, но он не плохой человек, — резко прервала я её, не желая слышать ничего плохого о профессоре Максвелле.

— Я не понимаю, о чём ты, — медленно проговорила Амели.

— Я говорю, что мне обидно, что ты не видишь, что мне в нём нравится. Он не плохой человек только потому, что любит, чтобы всё было сделано определённым образом. И посмотри на это с его точки зрения. Он вынужден допускать в свою рабочую зону студентов с нулевым опытом и рисковать всем, что он создал. Я не виню профессора Максвелла за то, что он строг к нам.

Амели уставилась на меня, шокированная тем, что я так яростно защищаю профессора Максвелла. Она открыла рот, чтобы возразить, но вместо этого издала короткий смешок.

— Боже мой, да ты говоришь о профессоре Максвелле! — Она приложила ладонь ко лбу. — Я спросила, что тебе нравится в Дэймоне, а ты начала рассказывать про его близнеца.

Я моргнула.

Её брови сдвинулись, пока она всматривалась в моё лицо.

— Я никогда раньше не видела тебя такой взволнованной. Если бы не знала лучше, я бы решила, что ты влюблена в профессора Максвелла.

Перед глазами потемнело, будто в моем мозгу произошло короткое замыкание, и я моргнула. Я не знала, что ответить, и была благодарна, когда она вернулась к своему первоначальному вопросу.

— Ладно, так почему он тебе нравится? И под «ним» я имею в виду Дэймона, — уточнила она, а я залилась румянцем.

Амели задавала этот вопрос бесчисленное количество раз, надеясь выбить из меня одностороннюю влюблённость. Она снова и снова напоминала, что я ничего толком не знаю о Дэймоне, что он не проявляет ко мне интереса. Если бы я снова озвучила свой стандартный ответ – что он мне нравится потому, что он филантроп, основал благотворительные фонды для переживших насилие и запустил горячие линии по предотвращению суицидов, – Амели бы начала очередную лекцию. Она сказала бы, что, возможно, Дэймон и хороший человек, но он не для меня, и умоляла бы меня двигаться дальше.

Поверьте, я пыталась, но выбора у меня не было – я влюбилась в него независимо от своего желания.

Осмелев после пары бокалов, я решилась на правду.

— Когда я была ребенком, кто-то напал на меня с ножом возле нашего дома.

Красивое лицо Амели стало мертвенно-бледным. Она опустила взгляд.

— Я знаю. Поппи рассказала мне, когда мы только начали жить вместе.

Судя по тому, как Амели учитывала мои особенности, у меня было подозрение, что Поппи её проинструктировала. Кузина защищала меня, несмотря на то что я была старше. Амели прилагала все усилия, чтобы никогда не прикасаться ко мне без предупреждения, и в целом уважала то личное пространство, в котором я чувствовала себя в безопасности. Когда подруга однажды случайно зашла в комнату, пока я переодевалась, она почти не отреагировала на мои шрамы.

— Прости, если тебе неловко, что она рассказала мне.

Я покачала головой.

— Я рада, что ты знаешь.

— Мне жаль, что преступника так и не поймали.

Я изобразила беззаботное выражение лица:

— Он оставил меня умирать, и когда я открыла глаза, то оказалась в больничной палате. Я не понимала, что со мной случилось, лишь чувствовала нестерпимую боль. Казалось, будто я умираю снова и снова.

— Это ужасно…

— Восстановление было невыносимым, но мои родители думали только о том, чтобы найти виновного или «исправить» проблему. Они говорили, что шрамы слишком уродливы, и хотели, чтобы я сделала пластическую операцию, но я не смогла на нее решиться. Я была измотана необходимыми медицинскими процедурами, а когда они начали говорить о косметических вмешательствах…

Тяжёлые воспоминания нахлынули на меня, и я вздрогнула. Моя мать как-то сказала: «Никто не женится на девушке, изуродованной шрамами. Просто сделай операцию, дорогая».

— Я хотела покончить с собой.

— Роза! — Амели ахнула.

Я улыбнулась.

— Не волнуйся. Это было давно. Обещаю, теперь я не такая.

Ее глаза сузились, но не от гнева. Если я хоть немного знала Амели, то сейчас она мысленно перебирала мои слова, выискивая признаки, не нуждаюсь ли я в наблюдении из-за суицидальных мыслей. Она бы ходила за мной по пятам днем и ночью, если бы решила, что я в группе риска.

— Прекрати паниковать, — настояла я. — Я давно не думаю об этом, потому что Дэймон отговорил меня. Я была в больнице в тот день, когда его мама умерла от передозировки. Он привёз её туда сам… но её не спасли.

— Так вы познакомились в больнице?

Я покачала головой.

— Я видела его раньше на мероприятиях, куда нас таскали родители – свадьбы, сборы пожертвований и тому подобное. Но он был старше и общался со своим кругом. Мы никогда не общались, и для меня он был просто еще одним знакомым лицом.

— До того дня, когда умерла его мама? — спросила она.

Я кивнула. В детстве профессор Максвелл был затворником, а Дэймон появлялся на светских мероприятиях лишь время от времени. Мы никогда не общались. Всё изменилось в худший день нашей жизни – день, когда умерла его мать, а я чуть не покончила с собой. Тогда мы впервые заговорили, и я мгновенно влюбилась в него. Это было десять лет назад.

Я с опаской посмотрела на Амелию.

— В тот день мы с родителями сильно поссорились из-за пластической операции. Восстановление было хуже самого нападения, и я постоянно мучилась от боли. И когда я поняла, что они собираются заставить меня пройти через это снова… я сорвалась. Я была всего лишь ребенком. Я не понимала, что делаю, и просто хотела, чтобы боль прекратилась. Я поднялась на крышу уже после конца посещений. Всё, о чём я могла думать: боль закончится, как только я прыгну.

— Боже мой, Роза. Что было дальше?

— Дэймон только что потерял маму. Он поднялся на крышу покурить и увидел меня. Он отговорил меня.

— Как?

Я пожала плечами.

— Он выслушал меня, заставил почувствовать, что меня видят. Дэймон дал мне… надежду. Он даже сказал мне пригрозить родителям эмансипацией, если они не отстанут от идеи с пластической операцией, и остался со мной до самого вечера. Он сам тогда был в ужасном состоянии после смерти матери. Но оказалось, что мне нужно лишь одно – чтобы хоть один человек услышал, чего хочу я. Это дало мне силы жить дальше. Он спас меня.

В тот день Дэймон не плакал из-за утраты. Вместо этого на его лице застыло выражение, отражавшее мою собственную физическую боль. Боль, которую я ощущала в теле, была написана у него на лице, и с тех пор она преследовала меня.

Мы были детьми. Никто из нас не должен был сталкиваться с жестокостью жизни в таком раннем возрасте. Но так вышло, что наша связь родилась из трагедии. Разница была лишь в том, что я приняла ее, а он проигнорировал. Вечный филантроп, он думал, что помогает ещё одному проблемному ребёнку, и больше обо мне не думал. Потом наши семьи стали заклятыми врагами, и он держался от меня подальше. Остальное – история.