Но в какой-то момент я поймала себя на странном ощущении. Как только он вышел, будто исчез кусочек тепла из комнаты. Пространство, ещё минуту назад наполненное голосами, смехом, ощущением уюта, вдруг стало чуть более тихим, чуть более пустым и чужим.
И это чувство...
Оно было неожиданным и пугающим. Словно я и забыла, что могу скучать по кому-то, кто буквально только что был рядом.
Казалось бы — Алексей впервые здесь, в нашем маленьком, немного хаотичном, но живом пространстве.
А я уже словно ощущаю его частью всего этого.
Как будто в нём есть то самое: тихое, спокойное, надёжное, чего мне так давно не хватало.
И от этой мысли одновременно становилось тепло и... страшно.
Очень страшно.
Потому что я уже проходила через это.
Когда-то я уже позволяла себе верить. Расслабляться рядом. Открывать дверь в свою душу и запускать под кожу.
И всё это казалось правильным — до тех пор, пока не стало больно. Пока рядом со мной не оказался человек, который сначала подарил ощущение любви… а потом, медленно и методично, научил сомневаться в собственной ценности.
Дима сначала заставил чувствовать себя особенной. А потом убедил, что быть «особенной» — недостаточно.
Что оставаться собой — это всегда чуть-чуть не то. Надо быть то чуть «громче», то «тише». Приучил ощущать свои эмоции и порывы каждый раз хотя бы малость, но несвоевременными.
Что любовь — это что-то, за что нужно постоянно бороться и заслуживать.
Меняться. Уговаривать. Подстраиваться. И всё равно — быть «почти», но не «достаточно».
И теперь...
Теперь, когда в моей жизни появился мужчина, который просто старается быть рядом — без требований, без давления, с этим тихим светом в глазах — часть меня хочет отступить.
Спрятаться за шутками, за суетой, за привычной усталостью. Сбежать и закрыться, не подпуская и защищаясь.
А другая — всё равно тянется к нему.
Тянется, как руки к теплу в промозглый день. Как душа — к дому.
Мы с Полиной в итоге убрали небольшой поднос с аккуратными рядами разложенных пельменями в морозилку. Дочь тоже притихла немного. Может, устала, может, думала о чём-то своём. Когда мы вернулись в комнату, она остановилась у порога, посмотрела на меня и тихо спросила:
— Мама, а дядя Лёша поможет нам?
Я на секунду застыла.
И пока соображала, что именно она имеет в виду, взгляд метнулся по комнате: нет ли где-то чего лишнего, постороннего, слишком личного.
Когда живёшь в одной комнате вдвоём и на небольшой площади, где всё на виду, — вещи будто расползаются по углам. Один неубранный ящик, одна открытая коробка, где выглянет бельё или прокладки — и ты уже чувствуешь себя уязвимо.
Хотелось скрыть каждую деталь, которая могла бы выдать — нашу усталость, нашу тесноту, нашу… неприглядную правду.
— С чем помочь, зайка? — спросила я, стараясь, чтобы голос звучал спокойно.
Поля на мгновение задумалась, потом вздохнула — и выдала:
— Ну чтобы те страшные дяди снова не приходили.
И вот тут внутри у меня что-то дрогнуло.
Я не успела ни придумать, как объяснить, ни перевести разговор в сторону, когда за спиной раздался голос:
— Какие ещё страшные дяди?
Вот и всё.
Я не была готова рассказывать. Не сейчас. Не так. Мне казалось, я и сама ещё до конца не поняла, как это переварить. Всё слишком свежее, слишком острое. И точно не из тех тем, которые обсуждают в присутствии ребёнка или... мужчины, который тебе небезразличен.
— Да просто... — начала я, собираясь как-то сгладить ситуацию, но Поля оказалась быстрее. И, как всегда, гораздо честнее.
— Вчера папа приезжал с двумя большими дядями, — сказала она серьёзно и чуть надулала губки. — Они проверяли, не обижает ли меня мама. А сам папа даже меня не обнял. И дяди были страшные. Они смотрели наши вещи и спрашивали, кто с нами живёт.
Тишина в комнате повисла почти физически ощутимая.
Я медленно повернулась к Алексею. Он смотрел на меня — не с осуждением, нет. Скорее с пристальным вниманием.
Тот взгляд, от которого хочется отвернуться. Не потому, что в нём что-то плохое — наоборот. Потому что в нём слишком много внимания.
— Вчера папа приезжал с двумя большими дядями, — сказала Поля и надула губки. — Они думали, что мама меня не обижает, а сам папа меня даже не обнял. И дяди эти были страшными, они смотрели наши вещи и спрашивали с кем мы живем.
И я вдруг почувствовала, как горло сдавило что-то похожее на стыд.
Завидная партия, ничего не скажешь.
К приличным женщинам, кажется, полиция просто так не заходит.
Алексей всё ещё смотрел на меня. Не сверлил, не дожимал — просто смотрел, спокойно, с той самой едва заметной морщинкой у переносицы, которая появлялась у него, когда он пытался разобраться в чём-то важном.
— Это… — он сделал короткую паузу, будто подбирал слова, чтобы не ранить. — Это всё из-за него? Он часто так делает?
Вопрос прозвучал не как допрос. Не как вмешательство.
Скорее как попытка понять, насколько глубоко уходит трещина под нашими ногами.
Я отвела глаза.
В груди что-то сжалось — от усталости, от непрошенной уязвимости, от желания сказать слишком много и не сказать ни слова.
Я медленно вдохнула, выдохнула и ответила, стараясь, чтобы голос звучал мягко, но определённо:
— Лёш, давай не сейчас. Я потом тебе все объясню.
Я правда не была готова говорить об этом прямо сейчас.… просто... это не тот момент. И я боялась не подумав сказать лишнего.
Он молча кивнул. Ни одного резкого движения. Ни тяжёлого вздоха. Ни намёка на обиду или раздражение. Только лёгкое, едва заметное движение плечами — я услышал, я понял, я рядом.
— Хорошо, — тихо сказал он.
И этого было достаточно.
Поля в этот момент, не совсем понимая, что происходит, но чувствуя, что разговор стал «взрослым», просто прижалась ко мне.
А Алексей подошёл ближе, опустился на корточки рядом и деликатно поправил выбившуюся прядку у неё за ушком.
— Ты ничего не бойся, ладно? — сказал он, почти шёпотом. — Никто больше не обидит ни тебя, ни маму.
Поля кивнула серьёзно и вдруг крепко обняла его за шею.
Он удивился, но не отпрянул. Просто принял этот жест, как что-то естественное.
Когда Поля отстранилась, Алексей улыбнулся. Спокойно, мягко. Сначала взглянул на неё, потом — на меня. В его глазах не было вопросов или напряжения, только тёпло.
