Семь лет между нами (ЛП) - Постон Эшли

— Хотел бы я забыть.

— Или когда мы чуть не отравили королеву Англии, — подхватил Мигель.

— Мы не отравили королеву, — поправил его Джеймс. — Даже близко не было.

Но я уловила главное.

— Подожди, вы готовили для королевы?!

Джеймс покачал головой.

— Царство ей небесное. Ничего особенного…

— Да брось! Он никогда ни о чём не восторгается, а это была большая сделка. Это был банкет, суперэлитный, и нас туда взяли по хорошим рекомендациям. Но, кажется, ты тогда не работала в той кухне, да, Иса?

— Нет, я тогда напивалась в Шордиче.

— Точно, точно. — Мигель кивнул, вспоминая. — В общем, если бы не дегустатор, никто бы и не заметил.

— Паприка и молотый кайенский перец выглядят похоже, ладно? — Джеймс сжал переносицу. Потом, чуть тише: — И я был немного с похмелья.

— О боже! — выдохнула я. — Ты почти стал убийцей?

— Кайенский перец не убил бы королеву, — возмутился он, ткнув плечом в моё. Даже сквозь ткань он был тёплым, и так близко, что я могла уловить запах его одеколона — древесный, с нотками кедра и розы. — А вот чили, возможно.

— Это даже не самая интересная история! — воскликнул Мигель, глаза его загорелись.

И дальше они рассказывали. Про безумные приключения: о том, как Джеймс провёл ночь с кем-то в Глазго, о случайном знакомстве с мафиози в Мадриде, которое закончилось бешеной погоней на мопедах по Гран-Виа, о путешествиях по всему миру — как он мечтал, когда мы говорили в квартире моей тёти.

Мы разговаривали, пока не съели все чипсы с корицей и сахаром.

Это был хороший вечер. Тот редкий вечер, которых давно не было. Такой хороший, что он заполнял тебя изнутри, согревал, обволакивал, оставляя лёгкое золотое свечение в душе. Хорошая еда в хорошей компании. К концу разговора Джеймс снова смеялся, улыбка его была лёгкой и непринуждённой, пока он рассказывал о первых годах работы на кухне в «Оливковой Ветви» и о поставщике мяса, который пытался сосватать ему свою дочь.

— Кажется, ты даже сходил с ней на свидание, да? — спросила Иса.

Джеймс опустил голову.

— Один раз. Мы быстро поняли, что не подходим друг другу. Но у неё был козлёнок, которого она наряжала в резиновые сапожки. Такой чертовски милый, — признался он.

— Разве это не было осенью, когда ты переехал в Нью-Йорк? — спросил Мигель. — Когда тебя повысили до линейного повара в «Оливковой ветви»?

К этому моменту я уже была настолько увлечена, что хотела узнать каждую грязную, неловкую деталь обо всём, что когда-либо делал или в чём участвовал Джеймс Айван Эштон.

— Это же после той девушки, да?

Что-то изменилось в его осанке, когда мы всё так же опирались друг на друга. Он вдруг напрягся.

— Не эта история.

— Да брось, — закатила глаза Иса и повернулась ко мне. — Он не затыкался о ней. Ни разу, ни на секунду. Как её звали? Это было связано с песней, да?

— С песней? — Я одновременно и хотела, и не хотела знать.

— Ага, — подтвердил Мигель и начал напевать:

— О, моя дорогая, о, моя дорогая, о, моя дорогая Клементина…

29

Неподходящее время

Джеймс проводил меня до станции метро, хотя сам вызвал себе машину… На самом деле, я даже не знала, где он живёт, но точно не в Монро. После того как Мигель запел «О, моя дорогая, Клементина», я едва не подавилась чипсом. Джеймс быстро сменил тему и начал рассказывать, как Мигель сделал предложение Исе — прямо в фуд-траке, в довольно дождливый весенний день три года назад. Ни клиентов, ни свидетелей — только они двое и стейк, который мог испортиться. Эта история могла бы меня растрогать, если бы я не была полностью выбита из колеи предыдущим разговором.

— Он не мог перестать о ней говорить, — сказал Мигель, прежде чем запеть.

И эта мысль вызвала у меня дрожь в животе.

Он не мог перестать говорить о ней — обо мне.

— Сегодня было весело. Спасибо, что развлекала моих друзей. Они бывают… ну, слишком, — сказал он, сунув руки в карманы.

— Если ты думаешь, что они сложные, тебе стоит провести вечер с Дрю и Фионой, — ответила я со смущённым смешком, потому что представлять всех четверых в одной комнате было похоже на приближающийся приступ паники.

Я остановилась перед лестницей, ведущей вниз на платформу, а он остался стоять рядом. Слишком близко. И в то же время слишком далеко.

Как будто мы оба ждали чего-то.

Я повернулась к нему и спросила, стараясь, чтобы голос звучал непринуждённо:

— Значит, Клементина, да? Сколько девушек с таким именем ты знаешь?

Его губы дрогнули в улыбке. Глаза были мягкими, серыми… Или, может быть, я бы нарисовала их иначе — размыто-зелёными, с вкраплениями жёлтого и синего, словно опаловые облака.

— Только одну, — ответил он тихо и достал руки из карманов.

Мои бабочки в животе превратились в голодных хищников.

— Значит, ей повезло.

— Она ещё и умная, и талантливая, и красивая, — продолжил он, загибая пальцы, перечисляя мои качества, и сделал шаг ближе.

Так близко, что я вдруг поняла: он намного красивее, чем я была готова признать. Тёмные густые брови аккуратно подстрижены, а веснушки на носу рассыпались, как созвездия. Взгляд был сдержанным — и мне до боли хотелось, чтобы он снова стал тем широко раскрытыми глазами мужчиной, каким был в квартире моей тёти.

Я подняла руки к его лицу, провела пальцами по линиям у губ, ощутила лёгкую щетину. Закрыла глаза. Почувствовала его дыхание рядом, его губы, зависшие в воздухе в миллиметре от моих. И вдруг поняла с паническим ужасом: я хочу, чтобы он меня поцеловал.

Я хочу этого больше, чем чего бы то ни было за очень, очень долгое время.

Быть рядом с ним — это как история, у которой я не знаю финала. Как то щекочущее ощущение в костях, которое я всегда испытывала, когда тётя улыбалась мне во весь рот, её глаза сверкали, и она звала меня в новое приключение.

Он был приключением.

И я вдруг поняла, что хочу отправиться в это путешествие.

Без тени сомнения — я этого хочу.

Я хочу его.

Но проходит секунда, потом ещё одна, и лёгкость в животе превращается в тяжёлый ком. Я открываю глаза в тот момент, когда он отстраняется. Вместо поцелуя он опускает губы к моему лбу.

— И она абсолютно недоступна, — заканчивает он шёпотом, голос его дрожит у самых моих волос.

Моё сердце сжимается в предательской боли.

Он отходит, на лице — выражение, словно от ожога.

— Всегда не вовремя, да, Лимон?

— Да, — выдыхаю я, потому что он прав, и мне до унижения стыдно, что это приходится осознавать именно так.

Я не могу на него смотреть.

— Мне… мне пора, — пробормотала я и сбежала вниз по ступенькам.

— Лимон! — позвал он, но я не остановилась, пока не проскочила через турникет и не оказалась на платформе.

Я чуть было не выкинула свою карьеру к чёрту. Ради чего? Ради мимолётного чувства, которое всё равно бы исчезло?

Потому что ничто не остаётся навсегда. Ничто не могло бы остаться. Но самое страшное было не в том, что я даже не задумывалась о последствиях. А в том, что мне было всё равно. Мне было плевать на карьеру. На то, что скажет Ронда. На семь лет сверхурочных, бессонных ночей и порезанных бумагой пальцев. Вот что пугало больше всего: осознание, что всё, ради чего я так долго работала, вдруг потеряло смысл в один миг.

Поезд подъехал к платформе, я вошла в вагон.

Я всё ещё ощущала его руки в своих, и у меня в животе всё сжималось от мысли, насколько он был близко. Запах его одеколона. Тепло его тела. То, как он себя остановил. Почти беззвучный выдох.

— Всегда не вовремя, да? — сказал он.

Да.

Похоже, так оно и есть.

30

Когда-то давно

Я вошла в свою квартиру, сбрасывая балетки у двери. Дождь барабанил по окнам, мягко, словно крошечные пальцы постукивали по стеклу. Две голубки жались друг к другу в гнезде на кондиционере, а я размышляла, стоит ли принять ледяной душ, чтобы смыть с себя весь этот вечер — и все эти надоедливые чувства, что продолжали гудеть в груди, — когда вдруг кто-то позвал: