Семь лет между нами (ЛП) - Постон Эшли

— О, Айван, — вздохнула я, взяв его лицо в ладони, — мне плевать. Мне нравишься ты.

И вот оно.

Правило тёти нарушено. Мой идеальный план разбит вдребезги.

Я знала, что Айван не останется посудомойщиком навсегда. Но даже если бы остался, это не имело бы значения. Посудомойщик, шеф, юрист, никто — неважно. Важно было то, что это он. Мужчина с глазами, как драгоценные камни, с кривоватой улыбкой и этим дурацким, но очаровательным подначиванием.

Его жемчужно-светлые глаза потемнели, стали бурей, штормом. Он резко обхватил меня за талию, переворачивая на простыни. Прижался ко мне, проводя ладонями по моим бедрам, скользя под юбку.

— Я сниму с тебя блузку, — сказал он, нащупывая пуговицы, расстегивая их одну за другой своими ловкими, длинными пальцами. Я хотела, чтобы они были совсем в другом месте. — Я буду целовать каждую часть тебя.

— Каждую? — спросила я, когда он расстегнул мой бюстгальтер.

— Каждую, — пробормотал он, спускаясь губами ниже.

Его пальцы скользнули по моим изгибам, дернули за пояс юбки, проникли под нижнее белье.

— Прекрасную…

Я судорожно вдохнула, напрягшись, когда его пальцы начали играть со мной. Запустила руки в его взлохмаченные волосы, задыхаясь от ощущения.

— …часть, — рычал он, входя в меня пальцами, лаская, пока его язык исследовал мою кожу.

Я извивалась под ним, но он удерживал меня крепко, шепча что-то сладкое, как шоколад, что-то колкое, как лимон — уверения, признания, слова, растворявшиеся у меня в волосах.

Я никогда не думала, что могу влюбиться в голос. Но когда я кончила, он прижался ртом к моему уху и пробормотал:

— Хорошая девочка.

И это вышибло из меня всё чувство самосохранения.

У тёти было два правила в квартире.

Первое: снимать обувь у входа. Уверена, я забывала об этом не раз.

Так что разок можно нарушить и второе.

Всего один раз.

Но, в отличие от обуви, чтобы разрушить себя до конца, достаточно влюбиться всего однажды.

— Контрацепция? — спросил он между поцелуями.

Я на секунду задумалась.

— Эм, да, но…

— Подожди.

Он осыпал мои бедра поцелуями, опустился ниже, коснулся губами внутренней стороны бедра, а затем исчез, чтобы достать что-то из бумажника.

Вернулся, скидывая брюки.

Открыл упаковку презерватива зубами — и, черт возьми, это оказалось куда сексуальнее, чем я думала. И надел его. И затем, неторопливо, смакуя каждое движение, вошел в меня, оставляя на моем теле шепчущие молитвы. И я поняла, что падаю. Так, что будет больно, когда ударюсь о землю. Так, что разобьюсь на части. Так что я поцеловала его, чувствуя себя яркой, безрассудной и смелой. И я упала.

На следующее утро у меня во рту было так, словно я проглотила целую упаковку ватных шариков. И тут я вспомнила: бурбон.

Пустая бутылка все еще стояла на тумбочке, а мои кружевные розовые трусики висели на абажуре.

Стильно, Клементина.

Рядом со мной кто-то застонал. Я так привыкла просыпаться в одиночестве, что не сразу осознала — Айван все еще был в постели. Он перевернулся и поцеловал мое обнаженное плечо.

— Доброе, — пробормотал он сонно и зевнул прямо на мою кожу. Голос у него был с хрипотцой, теплый, ленивый, ужасно милый. — Как ты?

Я прижала ладонь к глазам. Голова была тяжелой, как будто в нее насыпали песка.

— Мертва, — прохрипела я.

Он тихо рассмеялся, низко, мягко.

— Кофе?

— Мгх.

Он перевернулся и начал вставать, но стоило ему покинуть постель, как место рядом мгновенно стало слишком холодным. Я нащупала его за талию и потянула обратно. Он упал обратно на матрас с тихим смехом, а я свернулась калачиком у него за спиной, прижимая к его ногам свои ледяные ступни.

— Твою ж… Лимон! У тебя ноги ледяные! — взвизгнул он.

— Терпи.

— Ладно, ладно, только дай мне… подожди, — вздохнул он и перевернулся на спину. — Никогда бы не подумал, что ты любишь обниматься, — добавил он, без тени насмешки.

— Еще пять минут, — пробормотала я, устроив голову у него на груди.

Его сердце билось быстро, ритмично, и я слушала, как он дышит — вдох, выдох. В квартире было тихо, утренний свет рассыпался по комнате золотыми и зелеными бликами, преломляясь сквозь стеклянную мозаику над окном.

Через какое-то время он вдруг сказал:

— Думаю, голуби из гостиной наблюдают за нами с самого рассвета.

— Ммм?

Он кивнул на окно, и я подняла голову.

Действительно, Мать и Ублюдок сидели на подоконнике.

Я села в постели, не забывая завернуться в простыню, и прищурилась.

— Как думаешь, сколько голуби живут в дикой природе?

Он задумался.

— Наверное, лет пять. А что?

— Просто интересно, — отозвалась я и снова уставилась на птиц.

Они выглядели в точности так же, как те, что жили здесь, когда я была ребенком. Один с синими перьями вокруг шеи, будто воротник, все остальное в бело-серую крапинку. Второй с каким-то жирным блеском, с темно-синими полосами, доходившими до самых кончиков крыльев.

Теперь, когда я задумалась, я даже не могла вспомнить, как выглядели голуби, которые были до них. Или были ли у них птенцы.

Я всегда думала, что зимой они гнездятся, а весной на их место приходит новая пара. Но теперь я начинала подозревать, что все совсем иначе.

И они напоминали мне — слишком ясно, — что я нахожусь не там, где должна быть.

Я замахала на них рукой.

— Кыш-кыш! Убирайтесь!

Но они даже не шелохнулись, пока я не постучала костяшками по стеклу. Тогда они вспорхнули, но не далеко — просто перелетели на привычное место в гостиной.

— Моя тетя терпеть не могла этих птиц, — сказала я, снова устраиваясь у него на груди и закрывая глаза.

Он чуть сдвинулся.

— Лимон?

— Ммм?

— Почему ты говоришь о своей тёте в прошедшем времени?

Я застыла.

Первая мысль была — притвориться спящей. Просто молчать. Вторая — соврать.

Что? Прошедшее время? Наверное, оговорилась.

Что плохого в том, чтобы солгать?

Для него она была еще жива. Для него она все еще разъезжала по миру, пробиралась в Тауэр и пила днем в Эдинбурге, убегала от моржей где-то в Норвегии.

Для него она не умрет еще много лет. Даже не подумает об этом.

Для него она была жива, и мир все еще хранил её в себе.

— Вот и узнаем, — подумала я, и голос у меня стал натянутым, когда я прошептала:

— Ты не поверишь.

Он нахмурился. Это было странное выражение лица — брови сошлись на переносице, а левая сторона рта опустилась чуть ниже правой.

— Попробуй, Лимон.

Я хотела рассказать ему.

Правда.

Но…

— Она никогда не бывает дома достаточно долго, чтобы я ее видела, — услышала я свой голос. — Она много путешествует. Любит новые места.

Он задумался на секунду.

— Понимаю. Это заманчиво. Я бы тоже хотел путешествовать.

— Я раньше постоянно ездила с ней.

— А что изменилось?

— Работа. Взрослая жизнь. Карьера. Стабильные отношения. Свой дом. — Я села в постели, обернувшись одеялом, и пожала плечами. — Надо же когда-то взрослеть.

Он сморщил нос.

— Наверное, ты считаешь меня сумасшедшим, если я решил начать новую карьеру, когда мне уже почти тридцать.

— Вовсе нет. Я думаю, ты смелый, — поправила я и поцеловала его в нос. — Люди меняют свою жизнь в любом возрасте. Но… можешь пообещать мне кое-что?

— Что угодно, Лимон.

— Обещай, что всегда останешься собой.

Его брови нахмурились.

— Странная просьба.

— Я знаю, но… Мне нравится, какой ты есть.

Он тихо засмеялся, низко, раскатисто, и поцеловал меня в лоб.

— Ладно. Обещаю. Но только если ты тоже кое-что пообещаешь.

— Что именно?

— Всегда находить время для того, что делает тебя счастливой. Рисовать, путешествовать, а на остальное плевать.

— Как поэтично.

— Я шеф, а не писатель.

— Может, когда-нибудь будешь и тем, и другим. А пока что меня сделает счастливой душ. Может, хоть немного поможет от похмелья.