Сирена и Оракул (СИ) - Горожанкин Владимир

Конечно, у нас бывают ссоры. Иногда — настоящие бури, когда летят искры и острые слова. Последствия этих бурь мне обычно приходится сглаживать ночью, в постели, причем зачастую в усиленном, почти марафонском режиме. Но даже после самых громких скандалов я смотрю на нее, спящую рядом (или не спящую, а придумывающую новый способ доказать свое превосходство), и понимаю — у нас все будет хорошо. Я верю в это.

Почему именно она? Почему эта сложная, невыносимая временами женщина стала той, кого, как я теперь понимаю, я искал всю свою жизнь? Наверное, потому что она — настоящая. До боли, до крика настоящая. Без фальши, без полутонов. Она не пытается казаться лучше, чем есть. Она предъявляет миру себя — со всей своей силой, умом, яростью и спрятанной глубоко внутри уязвимостью. Ее интеллект — это вызов, который заставляет меня постоянно расти. Ее страсть — это огонь, который сжигает все несущественное, оставляя только главное. Ее цинизм, как ни странно, помогает мне трезво смотреть на вещи, не впадая в иллюзии. Она — мой самый суровый критик и мой самый преданный союзник. Она видит меня насквозь, со всеми моими слабостями, и не презирает за них, а…использует их, чтобы сделать меня сильнее. По-своему, конечно. Она — это шторм, который не дает заскучать, который заставляет жить на полную катушку. И рядом с ней я чувствую себя живым, как никогда прежде.

Я давно переехал к ней. Ее огромная стильная квартира с панорамным видом на город стала нашим общим пространством. И на работе мы теперь делим один кабинет — ее кабинет, разумеется. Так удобнее, учитывая, что большинство крупных материалов мы делаем в связке. Она — мозг и стратегия, я — тот, кто идет «в поле», добывает факты, а потом мы вместе превращаем это в очередной эксклюзив, от которого у конкурентов сводит скулы. Меня это полностью устраивает. Постоянный контроль Сирены теперь ощущается не как давление, а как…страховка. Я знаю, что она всегда прикроет спину.

Единственный минус совместной работы и жизни — подсобку рядом с кабинетом теперь приходится убирать в два раза чаще. Наши…внеурочные сессии стали регулярными и не всегда ждут окончания рабочего дня или переезда домой. Старый диванчик там уже многое повидал.

И да, наши сексуально-доминантные отношения никуда не делись. Она по-прежнему моя Хозяйка в спальне (и не только), задающая темп, правила и наказания. Тот приказной, сексуально-доминирующий взгляд все так же лишает меня воли к сопротивлению. И мне это нравится. Когда мы вместе, когда ее тело прижимается к моему, когда она шепчет мне на ухо властные, грязные слова, я забываю обо всем на свете — о дедлайнах, врагах, опасностях. Есть только она и я, и этот первобытный, всепоглощающий вихрь страсти.

Но что-то изменилось и здесь. За эти полгода появилось отчетливое ощущение, что мы наконец-то на равных. Не в ролях, которые мы играем в спальне, а в чем-то более глубоком. В уважении, в доверии, в понимании. Она все еще главная во многих аспектах, но теперь я не чувствую себя просто инструментом или учеником. Я чувствую себя партнером. Ее партнером. И это ощущение — прекрасно.

Жизнь определенно наладилась. И Сирена Фоули кажется, тоже потихоньку налаживается. Вместе со мной.

Рабочий стол был завален распечатками карт городского планирования, вырезками из старых газетных статей и стопками фотографий — неясных, зернистых снимков темных переулков и подозрительных личностей. Очередное дело, которое Хендерсон подкинул нам с Сиреной, обещало быть именно таким, какими мы их любили: запутанным, многослойным, с отчетливым привкусом гнили под респектабельным фасадом. Я склонился над одной из карт, проводя пальцем по предполагаемому маршруту интересующего нас объекта, когда Сирена, сидевшая напротив за своим массивным столом, издала тихий смешок.

— Морган, что это за маскарад?

Я поднял голову. Ее взгляд, как всегда острый и насмешливый, был прикован к моему лицу. Точнее, к тому, что на нем появилось нового.

— Ты об очках? — уточнил я, машинально поправляя легкую оправу на переносице. За последние полгода мой стиль претерпел некоторые изменения. Формальный костюм, в котором я когда-то робко переступил порог «Вечернего Оракула», сменился чем-то более гибким. Темные джинсы, идеально выглаженная белая рубашка, строгий темный галстук с серебристым зажимом, который подарила Сирена на мое «полугодие» в газете, и хорошо сидящий полуформальный пиджак серо-синего оттенка. Этот образ позволял легче смешиваться с толпой, не теряя при этом презентабельности. Очки были последним штрихом.

— Ничего особенного. Долгие часы за экраном и мелким шрифтом дают о себе знать. Плюс, иногда полезно иметь возможность слегка изменить внешность, не прибегая к радикальным мерам — я слегка пожал плечами. Это была чистая правда — глаза действительно уставали, а едва заметное изменение облика порой оказывалось на удивление эффективным при работе «в поле».

Сирена фыркнула, откидываясь на спинку своего кресла. Ее взгляд скользнул по мне сверху вниз, задержался на галстуке, а потом снова вернулся к очкам. В ее золотистых глазах блеснула знакомая искорка — смесь иронии и чего-то еще, теплого и собственнического.

— Логично, конечно, как все у тебя, — протянула она, растягивая слова — но должна признать, моему малышу Арти они добавляют… — она сделала паузу, смакуя момент, — определенной интеллектуальной сексуальности. Эдакий умник, который знает пару грязных секретов.

Я почувствовал, как легкое тепло разливается по щекам. Даже спустя полгода ее комплименты, особенно такие, поданные под соусом сарказма, все еще заставали меня врасплох и вызывали странное, но приятное чувство. «Малыш Арти» уже давно не был тем наивным стажером. Я раскрыл несколько крупных дел, одно из которых — о коррупции в городском совете — принесло газете престижную награду, а другое, связанное с контрабандой на набережной, я распутал практически в одиночку, заслужив уважение не только Сирены, но и всего редакционного отдела. Но для нее я, кажется, навсегда останусь «малышом Арти». И, честно говоря, меня это устраивало.

— Рад, что ты одобряешь — ответил я, стараясь сохранить невозмутимость, хотя уголки губ против воли поползли вверх.

Сирена усмехнулась, ее взгляд стал более пристальным, обещающим. Она медленно поднялась из-за стола, обошла его и подошла ко мне. Легкий аромат ее духов, что-то терпкое и цветочное, окутал меня. Она остановилась совсем близко, провела пальцем по лацкану моего пиджака, затем скользнула к галстуку, ее пальцы задержались на зажиме.

— Одобряю? Арти, я почти готова сорвать с тебя этот пиджак и рубашку прямо здесь, чтобы проверить, насколько глубока эта твоя интеллектуальность… — прошептала она, ее голос понизился до интимного рокота. Сердце пропустило удар. Воздух между нами загустел, заряженный электричеством. Я уже видел, как ее пальцы расстегивают первую пуговицу моей рубашки…

В этот самый момент дверь кабинета распахнулась без стука, и на пороге возник Хендерсон. Наш главный редактор, вечно взъерошенный и слегка помятый, но с неизменно цепким взглядом. Он выглядел несколько виноватым, что ли. Сирена мгновенно отстранилась, но легкое раздражение от прерванного момента читалось в ее позе и резком повороте головы.

— Хендерсон, какого черта? Мы работаем — ее голос снова стал резким и деловым.

— Прошу прощения, Сирена, Арториус, — проговорил редактор, входя в кабинет. И тут я заметил, что он не один. За его спиной, немного неуверенно переминаясь с ноги на ногу, стояла молодая девушка.

Мой взгляд автоматически переключился в режим анализа. Девушка была молода, лет двадцати, может, чуть больше. Правильные, даже строгие черты лица: высокие скулы, прямой нос, четкий подбородок. Кожа — бледная, почти фарфоровая, без единого изъяна. Большие серо-голубые глаза смотрели внимательно, даже пытливо, но в их глубине сквозила явная робость. Густые темные волосы были туго стянуты в низкий пучок — ни единой выбившейся пряди. Одета она была чрезмерно правильно. Строгий темно-серый брючный костюм, который сидел на ней не идеально — пиджак казался великоват в плечах, а брюки чуть длинноваты. Белоснежная рубашка с жестким воротничком застегнута под самое горло. Простые черные туфли на низком устойчивом каблуке. Минимум аксессуаров — крошечные сережки, простые часы. В руках — объемная темная сумка-тоут. Весь ее облик кричал о педантичности, старании соответствовать и неуверенности. Она выглядела как человек, надевший броню из формальностей, чтобы скрыть свой страх перед незнакомой территорией. Контраст между ее скованностью и динамичной, часто хаотичной атмосферой нашей редакции был разительным.