Шум дождя (СИ) - Ру Тори

Споласкиваю посуду прохладной водой и, посмеиваясь от своего неожиданного открытия, перебираюсь в комнату. Тут тоже сумрачно и непривычно тихо, и мандраж снова захлестывает меня с головой. Влезаю в те же вещи, что были на мне в первую встречу со Спиритом, пробую нанести макияж, но руки не слушаются, и вскоре я бросаю бесполезное занятие.

Натягиваю в прихожей верные кеды, снимаю с крючка рюкзак и покидаю теплую, уютную, понятную и уже ставшую родной квартиру.

В метре от подъездной двери повисла прозрачная пленка дождя, и я рефлекторно отступаю и упираюсь лопатками в холодный металл.

Дождь не страшен…

На миг зажмурившись, делаю шаг вперед и раскрываю над головой защитный купол зонта. В мутных лужах под подошвами мелькают покрытые рябью кроны деревьев, полупрозрачные дома и безликие, нахохлившиеся прохожие.

На автомате добираюсь до остановочного павильона, прячусь под пластиковым козырьком, и через секунду к бордюру подползает автобус третьего маршрута с несколькими сонными пассажирами в комфортабельном салоне. Занимаю любимое место у окна, прислоняюсь лбом к стеклу, и меня захлестывают моменты из недавнего прошлого: первая совместная поездка с Лизой, наше напряженное молчание, неловкие попытки сблизиться и, наконец, долгожданное примирение.

Все складывается как по нотам, и я даю себе установку на удачу. Все будет хорошо. Все уже хорошо…

Для тех, кто искренне во что-то верит, его вера становится важной частью жизни и объективной реальностью. Я нуждаюсь в Спирите, я истово верю в его существование, и Найденов просто не может оказаться в этой истории посторонним!

Считаю пролетающие мимо столбы, нервно тереблю шнурок толстовки и к концу поездки накручиваю себя так, что зубы стучат.

Автобус тормозит у остановки, высаживает желающих выйти, и мне снова пригождается зонт.

Оглядываюсь по сторонам и мешкаю. Перестук и перешептывание капель становятся навязчивее и громче, дискомфорт разрастается до легкой паники, но я трясу головой и смело иду вперед — у меня есть цель, в моей картине мира больше нет места для иллюзорных и давно оставшихся в прошлом страхов.

Набираю в грудь побольше влажного воздуха и почти бегом пересекаю старую площадь. Одинокий бродяга, укутавшись в помятый целлофан, сидит у гранитного постамента, отрешенно тасует колоду и провожает редких прохожих пустым мутным взглядом. Острое сожаление иголкой пронзает сердце. Я ненавижу его бездушного и недалекого создателя, и ни за что не куплю его книг!

Люди используют других людей в своих интересах, а потом забывают, вычеркивают из ближнего круга, годами не звонят… Спириту тоже было мучительно сложно и больно. Неужели он думает, что я ничем не отличаюсь от остальных?

До треска сжимаю рукоятку зонта и крепко задумываюсь.

Если принять логику Карины, после расставания с призвавшим ее парнем она предпочла как можно дальше сбежать — от страха, от досады, от ревности, от отчаяния. Вероятно, и Спирит, будучи маленьким мальчиком, неосознанно принял точно такое же решение, добрался до этого города и был найден на улице неравнодушными людьми. Потом — детдом, долгие поиски себя и миллионы вопросов без ответов.

«…Меня никто никогда не любил…» — я явственно слышу страшную фразу, произнесенную Спиритом так буднично… И всхлипываю от ужаса.

Даже зная, что снова меня потеряет и заново переживет те чудовищные эмоции, он все равно просил Приму о помощи, вернулся ко мне и помог заново обрести веру в себя.

Мрачный, запущенный сквер вовсе не выглядит пугающим — в зарослях хмеля никого нет, главная аллея погружена в спокойствие и сонный полумрак, тени ветвей сплелись в причудливое кружево и укрыли от падающей с неба воды трещины асфальта и торчащие из него корни.

Я воодушевлена предстоящим общением с обитателем музейной подсобки, и, помня о наказе Анны, обхожу затянутые зеленой сеткой стены и строй густых древних вязов и оказываюсь на небольшой аккуратной поляне. Ее газон кем-то заботливо подстрижен, за ивами виднеется затянутый ряской водоем, блестящие от дождя скамейки и высокая голубятня. В ней деловито топчутся, урчат и поклевывают зерно разномастные голуби, и, среди прочих, орловский белый турман — мой пернатый друг, приносящий приветы от Спирита.

Сомнения окончательно сходят на нет: именно отсюда Вася летел ко мне этой снежной весной, сюда и вернулся, когда мы с папой его отпустили.

Красные кирпичи старинного здания музея с этой стороны выглядят вполне надежно, за декоративным выступом я быстро обнаруживаю единственную бетонную ступеньку и дверь запасного выхода. Затаив дыхание, дергаю на себя деревянную ручку, вхожу в кромешную темноту, но вскоре обретаю зрение, и меня поводит от мгновенного облегчения. Стираю кулаком набежавшие слезы, стряхиваю капли с волос, с одежды, со сложенного зонта…Дышу, дышу, дышу и… улыбаюсь.

Вокруг простирается огромный холл, в его глубине горит дежурный свет, пахнет пылью, запустением и давно минувшими днями. Торжественно колышутся тяжелые бордовые портьеры, и тени от них оживают и расползаются по стенам от каждого сквозняка.

В выставочных залах клубится белесый туман, отовсюду веет тайной, которую мне жизненно необходимо разгадать. На негнущихся ногах шагаю к широкой мраморной лестнице и в нервном, но радостном предвкушении поднимаюсь наверх. Позолота на перилах и лепнине загадочно поблескивает, снаружи долетает отзвук грома, но древние стены надежно защищают меня от стихии, и я ускоряю шаг.

— Спирит! — кричу во весь голос, но густую, тягучую, как мед, тишину не нарушает даже обычное для таких пространств эхо.

Поднимаюсь на второй этаж и, быстро преодолев анфиладу гулких полутемных помещений, осторожно, проникаю в приоткрытую дверь подсобки и оказываюсь в пропитанном запахом лака, мяты и скошенной травы помещении.

Вдоль стен удобно устроились узкие полки с баночками и склянками, в дальнем углу угадываются очертания дивана и высокого стола. У окна с плотно задернутыми портьерами виднеется широкая самодельная рамка и старинный пейзаж, растянутый поверх нее на новом холсте. С моего последнего посещения он стал еще на две трети живее, естественнее и ярче, зато пугающая картина все так же прислонена к противоположной стене и надежно завешена простыней.

В священном трепете подхожу к ней и приподнимаю уголок белой ткани. Я готова узреть мерзкие, пугающие кадры из детства, обезображенное злобой и отравой лицо матери, жуткую комнату с ободранными обоями, но теперь с холста на меня смотрят широко распахнутые, смеющиеся глаза потрясающей синевы, и я, задохнувшись, реву в голос.

Я связала с ними все стремления и мечты, но у меня нет запасного плана на случай, если я никогда не увижу их снова. Я соскучилась, устала и продрогла. Я вот-вот сдамся, но не сдаюсь.

Еле заметная, витиеватая подпись в правом нижнем углу угадывается не сразу, но я все же различаю среди завитков слова «StreetSpirit» и удовлетворенно вскидываю подбородок. Именно он, Спирит, — гениальный творец этой картины, пробирающей до глубин, выворачивающей наизнанку, дающей надежду и наказывающей зрителей по их деяниям.

Говоря о странном, нелюдимом мизантропе, создавшем этот шедевр, Спирит говорил о себе. И именно эти черты отпугивают от Найденова назойливых окружающих.

В коридоре раздаются шаги, высокий светловолосый парень в белом халате, накинутом поверх футболки, замирает на пороге и поудобнее перехватывает картонную коробку с неизвестным мне содержимым.

— Спирит! — пищу я, но его бледное лицо не выражает ни удивления, ни радости. Он отходит к самым дальним стеллажам, отворачивается и расставляет на полке очередную порцию стеклянных баночек и тюбиков краски.

Это не он… Этот парень демонстративно игнорит меня. Он настолько не заинтересован с моем присутствии, что от разочарования ломит в висках.

— Подпись на картине. Голубятня… — невнятно бубню я, прочищаю горло и выкрикиваю, в отчаянии уставившись на его широкую спину: — Ты подчистил мой телефон. Отцепил брелок с голубем. Специально набрал свой стих в моих заметках. Стер себя из моей жизни и не оставил следов. Чтобы что? Чтобы я побыстрее забыла тебя? Ты даже мысли не допустил, что я больше не нуждаюсь в твоей помощи, но нуждаюсь в тебе!..