(не) Молчи (СИ) - Прим Юлия

Жмурюсь и злюсь. Накрываю глаза руками.

— Я сейчас не понимаю и половины того, что ты говоришь. Тебя же… ищут?

— Давно бы нашли, если бы было необходимо, — усмехается с толикой грусти.

Он утыкает меня в свою грудь. Обнимает. Целует в виски. Уточняет:

— Мирочка, ты прочитала?

— Два. Больше не смогла, — выдыхаю, а головная боль накрывает очередным приступом.

— Я расскажу тебе, что в остальных, — шепчет он, ловко подбирая меня на свои руки. Прижимаюсь, привычно, а совесть разрывает виски ещё больше, орёт благим матом и не думает затыкаться. Его сердце, совсем рядом с моим, стучит громко-громко, а то, что он разорвал на куски… Господи! Мотаю головой, разгоняя кровавые мысли. Чувствую, что он всё ещё стоит и смотрит на сына. Обнимаю за шею руками и жмусь так крепко, чтобы вообще лишить себя возможности думать. Дышу, часто и много. Запахом от которого впору давно задохнуться.

— Нам надо поговорить, — пытается отрезвить меня родной голос.

— Не сегодня. Пожалуйста…, — прошу, изменяя всем своим принципам. — Завтра похороны. У меня… Голова идёт кругом.

— Уложу тебя спать, — шепчет, разворачиваясь в сторону выхода. Протестую, а он уверяет серьёзностью: — Здесь ты не выспишься. В соседней комнате большая кровать. Я разберусь, — пресекает аргументы, в пользу кормления и частых просыпаний сына. — В крайнем случае принесу. Мне всё равно не уснуть до утра. Надо обыскать весь дом и прикрепить новые улики к грядущему делу.

— Жень…, — утыкаюсь лбом в грудь, вновь спотыкаясь на привычном и неправильном имени. — Сын тебя не знает, испугается…

— Почувствует, — пресекает он, унося в параллельную темную комнату.

— А если…?

— Привыкнет.

— Он слишком любознательный и уже слишком болтливый, — поучаю того, кто не знает, какими бывают маленькие несмышленые дети. — Он на своём вполне понятно всё объяснит и расскажет про тебя бабе и деду.

— Дай мне неделю, максимум две, — просит тише. — Я сам им всё объясню и познакомлюсь.

— Нет. Так нельзя. Фактически я вдова, Жень… И я вдова из-за тебя.

— Тш-ш-ш, — выдает тихой просьбой, при ровном сердечном ритме. Укладывает на кровать, оказываясь рядом. Гладит и шепчет спокойно: — Девочка моя, ты слишком мало обо всём знаешь. Вскоре полетят такие головы, что мне в пору искать место для новой награды, а тебе готовится стать женой старшего офицера.

— Это начало очередной сказки на ночь? — хмыкаю, невольно к нему прижимаясь. Как бы не хотелось противостоять и быть логичной, но… Но.

— Наша, Ветерок, — уверяет беспрекословно. — Та, что обязательно будет со счастливым концом.

— Будет…, — вторю тихо, прикрывая глаза под крепкими пальцами, что перебирают пряди моих волос и гладят, успокаивающе медленно и невыносимо мягко.

— Обязательно будет, — повторяет тот, кто не имеет чёткого имени, но, ни смотря ни на что, ощущается всё тем же моим и любимым.

Соглашаюсь с ним мысленно и уже не думаю ни о похоронах, ни о былом замужестве. Так было надо, для того чтобы он вернулся… Почему-то… Так надо было. Остальное…

Возможно, не будь меня рядом, судьба Миши не изменилась бы, правда…?

Совесть продолжает орать, но теперь её уже сдерживают крепкие мужские объятия. И затыкают таким необъяснимым и простым аргументом:

Так было надо. Для чего-то и почему-то. Так было надо.

3. Летела жизнь

Мира

В эту ночь он не сдержал ещё одно обещание: мы всё-таки говорили. Пускай, и спустя несколько часов моего крепкого сна.

Но говорили. Много и необъятно. Под шелест листвы, что трепал за окном сильный ветер. Под стрелки добротных часов, что стоят в коридоре и даже в спальне слышны звуком вечного маятника. Под тишину, в которой пытались различить звуки или их отсутствие из детской, где уложили сына.

— …изначально всё шло ровно, — продолжает он рассказывать свою историю, пока его руки на моём теле прокладывают свою. — Знакомый полковник зачислил меня в роту, под командование нескольких друзей отца. Хороший снайпер в любом бою на вес золота. Я с детства показывал результаты, опережающие лучших.

— Зачем тебе это всё было нужно? — шепчу, а слёзы неминуемо заливают глаза. Я уже особо не вижу, но досконально помню на ощупь, того, кого сейчас обнимаю и чьи щеки так рьяно накрываю губами.

— Мне нужна была правда, Мира. Я ждал и шёл к её достижению столько лет, что не раздумывая поставил на весы с ней тебя. Это был самый паршивый выбор во всей моей жизни, но тогда он казался верным и правильным. Долг. Честь. Совесть.

Его слова отдаются во мне пронзительной болью. Их не перекрывают ни стоны, которые он старательно из меня выбивает, ни тепло и любовь, которая расходится в груди, ликует, торжествует от того, что теперь он со мной. Рядом.

Боль — она присутствует помимо всего прочего. Она либо есть, либо нет. У каждого свой болевой порог.

Между нами с ним её с избытком. Столько, что просто так не забыть и не искоренить.

— Командиры, генералы порой отдают приказы, нарушающие всё нормы морали, — усмехается он, продолжая выговариваться и ощутимо любить меня на всех подвластных уровнях, включая ментальный. Будто разуму не мешают действия тела, а тело, в то же время, прекрасно взаимодействует с голосом, проникающего в меня разума. — Да только приказ есть приказ, Мира, — шепчет он тише. — И под моим прицелом возникает голова человека, стоящего на моей стороне. Неугодных всегда убирают чужими руками… Во внутреннем расследовании ни строчки о произошедшей диверсии свыше. Там прописаны иные личные обстоятельства, которые повлекли не зачистку объекта, а уже преднамеренное убийство.

— Я опять ничего не понимаю, — мотаю головой, а он усмиряет сгребая своими полуоткрытые губы. Целует, с присущим жаром и страстью, которая за эти годы не остыла, а лишь многократно усилилась. Целует, лишая и вовсе возможности мыслить, а сам продолжает и вроде простыми словами, но всё же порядком бессмысленно.

— Те, кого я считал друзьями отца — на деле оказались убийцами. В то время, как и сейчас, всё решали деньги. Везде есть те, кто живут только ради наживы. Они и ещё несколько, уже не живущих, пытались отхватить свой большой кусок пирога. Страну продолжали растаскивать по кускам, всё можно было замять, но…

— Твой отец выступил против…, — проговариваю вздыхая и притягиваю его к себе ещё ближе. Утыкаюсь насколько могу. Ощущаю чужое кивание.

— Их было двое. Обоим дали звёзды героев. Посмертно. Дело замяли. Внутреннее расследование засекретили. А от меня решили избавиться иначе, поставив на мушку одного из своих неугодных.

— И…? — выдыхаю, ощущая себя онемевшей.

— Хороший снайпер в любом бою на вес золота, Мира, — усмехается с грустью и неминуемой скорбью. — Убрать меня было проще, тем более после ранения. Так уж получилось, что одномоментно досталось всей роте. Накрыло. Кого-то фатально… Избавиться проще, однако и после, переманить меня на другую сторону было куда более прибыльно. Те, кому я отдаю честь сейчас, по сути те же структуры, но работающие легально, не за звёзды на погонах, а за наличные.

— Это безысходность, да…? — его руки останавливают на мне свой бег. Крепко обнимают грудную клетку, сдерживая истерические спазмы и содрогания. И движения внутри тоже снисходят на нет. Тихо замирают. Ради нескольких фраз, что мне так необходимо было услышать:

— Я бы не вернулся оттуда, если бы не вы. Если бы не ты, я бы и вообще там не выжил (там — теоретически везде, без привязки к месту и времени, где политическая ставка значит в разы больше человеческой жизни).

— Но теперь тебе придётся…, — не могу договорить. Не могу морально даже осилить…